У самых ворот я наткнулся на труп наружного часового и при помощи Трофима Степановича оттащил его в сторонку.
Из окна дежурной комнаты сквозь маскировочную бумагу узенькой полоской просачивался свет. Я заглянул в окно: двое солдат, сидя за столом, играли в карты, а третий, видимо дежурный, спал на голом топчане.
Я поискал глазами труп второго часового, но не нашел и обратился с вопросом к Фоме Филимоновичу. Он молча показал мне на колодец посередине двора.
Партизаны бесшумно сновали по двору и занимали свои места у окон.
Трофим Степанович остановился у окна дежурной комнаты. Он стал совать запал в противотанковую гранату.
Ко мне подкрался, как кошка, Березкин и тихо шепнул:
— Провода готовы…
Я кивнул головой. Он, а за ним и прикрепленный к нему в помощь партизан скользнули вправо и скрылись под навесом, где вырисовывались контуры грузовой машины.
— Штейна нет! - шепнул мне Фома Филимонович. - И машины легковой нет… А жалковато, что он не успел вернуться. Ох, как жалковато!…
Старик был в сильном возбуждении.
— Иди на свое место, - сказал я. - Сейчас начнем.
Отсутствие Штейна облегчало мою роль. Значит, в доме Гюберта никого не было, и я мог сначала помочь ребятам. Хотя, с другой стороны, неплохо было бы захватить или прикончить Штейна.
Я огляделся. По двору уже никто не сновал. Все заняли свои места и ждали моего сигнала. Я подошел к угловому окну, отцепил от пояса гранату, вжался в простенок между домами и приблизил к глазам часы. Да, ребята уже давно должны были заминировать дорогу, можно начинать…
Прошло еще несколько секунд, прежде чем со стеклянным звоном разорвалась первая граната, брошенная мною. И вслед за нею дружно заухали вторая, третья, четвертая, пятая… Взрывы сотрясали все вокруг, отдаваясь в лесу перекатами эха. Вылетали рамы, окна, двери, звенело стекло, корежились и вставали дыбом кровли домов. Красные вспышки мгновенно озаряли темный двор.
И вдруг все стихло. Партизаны бросились внутрь помещений, и около меня выросли Таня и Логачев.
Я услышал команду Трофима Степановича:
— Зотов, Терехов, Рябоконь! За мной!
Дверь в дом Гюберта оказалась запертой. Я навалился на нее, но она не подалась. Тогда распаленный Логачев попятился на несколько шагов и с разгона ударил в нее плечом. Дверь упала, а вместе с нею упал и Логачев.
— Осторожно, Николай! - предупредил я его. - Фонарь!
Вспыхнули сразу три фонаря: мой, Логачева и Тани. Мы проскочили в первую, затем во вторую комнату, и, наконец, в третьей я увидел знакомый сейф.
Логачев подбежал к письменному столу.
— Таня, выгребай бумаги! Все до одной! - крикнул он.
Они торопливо запихивали бумаги в принесенные мешки.
Я не без труда сдвинул с места тяжелый сейф и свалил его на пол. Затем я вытащил из кармана толовую шашку, положил ее на замок и вставил капсюль со шнуром.
— Вы долго еще? - спросил я.
— Уже готово, - откликнулся Логачев.
— Вон из комнаты!
Я достал спички. Через несколько минут грохнул еще один взрыв, и мы втроем стали выгребать из сейфа и письменного стола папки с делами, сколотые документы, связки бумаг.
Когда мы выскочили из дома, я столкнулся с Ветровым. Сережа волочил по земле объемистую сумку, чем-то доверху набитую.
Я взглянул на часы. Прошло всего двенадцать минут с начала операции, а "осиное гнездо" уже опустело. Здорово! Таких темпов я не ожидал. Партизаны носились по двору, как одержимые, с какими-то узлами в руках, с мешками и даже ящиками.
— Огонь! - скомандовал я.
И через мгновение в дежурной комнате вспыхнул бурлящий, слепящий глаз огонь от жидкости "КС".
— Все наружу! - крикнул Трофим Степанович. - Бросайте бутылки!
Тут я услышал шум заработавшего мотора. Молодец "цыган"! Он знает свое дело. Из-под навеса рывками выкатилась грузовая машина и остановилась посреди двора. Я схватил за руку подбежавшего Фому Филимоновича и спросил:
— Через Ловлино проскочим?
— В аккурат. Там, кроме двух полицаев, никого нет.
— А мины у развилка?
— Эх… - отмахнулся Фома Филимонович. - Это для отвода глаз. Я по этим минам каждый день ношусь на кобыле.
Огненная грива уже выбивалась из помещений наружу. Разъяренный огонь полыхал во всех домах, и сталь оружия отражала его языки. Султаны багрово-синего дыма пробивались сквозь крыши и рвались вверх. Дым клубился в доме Гюберта, в дежурном помещении, в двух других домах и тугими волнами выливался через окна и двери.
— Вещи в машину! И сами все туда! Быстро! - скомандовал я.
— А радиостанция! - крикнул Сережа. - Почему ее не сжечь?
— На! Дуй! - сунул Фома Филимонович Ветрову последнюю бутылку с "КС".
— Погоди-ка. Дай сюда! - сказал я и, схватив бутылку, побежал к радиостанции.
Дверь ее была распахнута настежь. Я вошел внутрь. Чинно и строго выглядела аппаратура. На никелированных частях играли отсветы пламени. Я вышел, стал у порога и метнул бутылку в железную печь. Мгновенно горящие ручейки потекли во все стороны, и я отпрянул назад.
Партизаны уже топтались в кузове машины. Во дворе было светло, как днем. "Осиное гнездо" корчилось в испепеляющем пламени.
Я заглянул в кабину. Там сидели Березкин и шофер-партизан.
— Лезь и ты, места хватит, - сказал я Фоме Филимоновичу. - И показывай дорогу… Все сели? - обратился я к сидящим в кузове.
— Все. Я сделал перекличку, - ответил Трофим Степанович.
— Трогай! - приказал я и вскарабкался в кузов.
Машина зарычала и толчками покатилась со двора. Видимо, шофер давно уже не держал в руках баранку. Но по дороге машина пошла уже ровнее, увереннее.
Все стояли в кузове, держась друг за друга и качаясь из стороны в сторону.
— Жми, Петро!
— Давай на полную железку! - подбадривали ребята шофера.
— Темно, перевернет, - послышался чей-то осторожный голос.
— Свет включи! - посоветовал кто-то.
— Верно! Правильно! Пусть знают наших!…
Шофер включил фары, свет лег на дорогу, и машина стала увеличивать скорость.
Оглушенные, взволнованные и взбудораженные успехом, мы мчались по большаку, миновали "заминированное" место, достигли развилка и свернули направо, в Ловлино.
Я оглянулся. Торжествен и грозен был вид пожарища. Над лесом высился и рвался к небу, как символ возмездия, жаркий огонь.
"И все же мы еще не квиты, господа гитлеровцы!" - подумал я.
На полпути к деревне Ловлино в свете фар метнулись два всадника, и Трофим Степанович свистнул.
— Это наши, из охранения, - объяснил он и застучал по крыше кабины. Теперь мы распрощаемся… Выгружайтесь, хлопцы!… Давай руку, товарищ майор! Удачно мы встретились! И вечерняя зорька была хороша, да и ночка тоже…
Партизаны выпрыгивали из машины, выбрасывали свои трофеи и тут же, точно призраки, растворялись в ночи. Из кабины высунулся Фома Филимонович и обратился к Карягину:
— Моих коняшек прихватите с собой. Пригодятся.
— А ты что же, - усмехнулся Трофим Степанович, - думал, что мы их в лесу оставим?
— Да нет, - поправился Кольчугин. - Это я так… на всякий случай. Коняшки-то добрые.
Трофим Степанович пожал всем руки, а Сережу Ветрова, как и при встрече, расцеловал на прощание и сказал:
— Будь здоров. Расти большой!
— Постараюсь, Трофим Степанович! - весело ответил Сережа.
Пожимая руку Березкину, который сменил теперь за баранкой партизана, Карягин бросил:
— Ты жми, браток! А то как бы нам вместо вас не пришлось встречать самолет. Нам все одно через ту поляну ехать… Да и ребят надо прихватить…
И Трофим Степанович тоже растаял в темноте. Машина вновь тронулась. Мы приближались к Ловлино. В кузове теперь тряслись лишь я, Таня и Логачев. На всякий случай мы приготовили две гранаты и, держа в руках автоматы, всматривались вперед.
Деревня, тянувшаяся в одну улицу, казалась вымершей. Мы не заметили ни единого живого существа, ни намека на огонек.
— Полицейское время, - сказал мне Логачев.
Я усмехнулся и заметил:
— Только полицейских самих не видно…
— Их счастье!
Мы благополучно миновали половину деревни и круто, под острым углом, свернули налево, на лесную дорогу. Машина поубавила ход и поползла по мягкому грунту. Ее швыряло из стороны в сторону, подбрасывало на пнях и корневищах. Мы прыгали в кузове, точно мячи, а когда нас стали безжалостно хлестать ветки, то сели и ухватились друг за друга.
Я надеялся на машине проехать хотя бы до поворота на поляну, но машина вдруг остановилась.
Я вскочил и при свете фар увидел обломки моста через проток - тот самый проток, который выходил из знакомого нам озера. Здесь он был значительно шире, с крутым правым берегом. О переправе нечего было и думать.
— Шабаш! - сказал Фома Филимонович, вылезая из кабины.
— Слезай! - приказал я и первым выпрыгнул на землю. - Давайте мешки!
Их оказалось четыре, и все набитые доверху.
— Здесь глубоко?.. - спросил я, подходя к краю протока. - Надо спустить туда машину, а сами переберемся по бревнам.
— Дело! - одобрил Фома Филимонович.
Березкин сел за баранку, осадил машину назад, а затем, взяв немного вправо, подогнал ее к самому берегу. Выключив скорость, он вышел. Все пятеро уперлись в машину сзади.
И Фома Филимонович скомандовал:
— Раз, два… взяли! Е-ще р-раз!…
Машина послушно подалась вперед, на секунду повисла передними колесами и, нырнув носом в проток, встала на попа.
— Теперь ее без трактора не выручить, - заметил Логачев.
— Пошли! - сказал я и, чиркнув спичку, взглянул на часы. - В нашем распоряжении час и пять минут. Успеем?
— А тут всего минут сорок хода, - ответил Фома Филимонович. - За мной топайте. Я прямиком выведу.
Он постоял некоторое время, вглядываясь в лес, в небо, и затем уверенно зашагал вправо от лесной дороги.
46. ГЮБЕРТ НЕ ХОЧЕТ В САМОЛЕТ
И кто мог подумать, что шутка Трофима Степановича обернется правдой? А получилось так.
Трофим Степанович подоспел со своими лихими хлопцами на поляну буквально за пять минут до прихода самолета. Мы стояли уже у костров, со спичками в руках, вслушиваясь в тишину ночи, поджидая с нетерпением рокота моторов.
Привязав коней и сложив трофеи возле Гюберта и Похитуна, которых охраняли двое бойцов, партизаны во главе с Трофимом Степановичем кучкой устремились на поляну.
И в это время Таня крикнула:
— Летит! Слышите, летит!
Все замерли. Действительно, с востока наплывал гул моторов.
— Пали костры! - во всю глотку крикнул я.
В шести местах взметнулось пламя, такое яркое, что поляна сразу приобрела фантастический вид.
И в этом тоже сказался сметливый ум Миши Березкина. Он еще в то утро, когда мы покидали поляну, припрятал две бутылки с жидкостью "КС" и не сказал об этом никому ни слова. А сегодня, вернее - несколько минут назад, вручил мне их и сказал:
— Не ругайтесь, Кондратий Филиппович… Так будет лучше. Без них мы обошлись, а случись дождь - могли бы запоздать с сигналами.
Костры пылали, высоко выбрасывая белые языки пламени. Я пустил белую, а вслед за ней и красную ракету. Рокот моторов приближался, потом ослаб. Самолет мягко опустился на поляну, побежал по травяному ковру и остановился, урча приглушенными моторами. Все опрометью бросились к нему.
Кто-то выпрыгнул из открывшейся дверцы самолета, не ожидая, пока спустят лесенку. Я подбежал. Это был майор Петрунин.
— Кондратий Филиппович! Старина! - И он обнял меня. - Как дела? Говори скорее!
— Все в порядке!
— Провели?
— Сделали все, что можно было сделать, и немножко больше.
— Даже?
— Честно.
— Гасите костры! - крикнул Петрунин.
Ребята мгновенно забросали костры приготовленной землей, и они погасли. Сразу стало темно. По поляне потек едкий белый дым.
Потом из самолета вылез лейтенант Костя Воронков, и мы обнялись.
— А это что за народ? - спросил меня шепотом Петрунин.
— Партизаны! Они нас крепко выручили!
На землю сошли пилоты, штурман, механик, радист, стрелок и два бойца, вооруженные ручными пулеметами. Тут же подоспели мои ребята и партизаны. Все знакомились, трясли друг другу руки, засыпали друг друга вопросами, шутили, смеялись.
— Рассказывайте, Кондратий Филиппович, рассказывайте! - дергал меня за руку Костя.
— Что тебе рассказывать? - усмехнулся я.
— Расправились?
— Полностью.
— А документы?
— Четыре мешка.
— Вот это да! - воскликнул Костя.
— И два живых фашиста в придачу! - подсказал подоспевший Сережа Ветров.
Костя присвистнул. Петрунин наклонился и стал всматриваться в лицо Сережи.
— Наш радист, - представил я смущенного, краснеющего хлопца.
— Ветров! - в один голос воскликнули Петрунин и Воронков.
— Он самый! - вынужден был ответить я, так как Сережа молчал. - А это остальные обитатели Полюса недоступности. Знакомьтесь - Кольчугин, Кольчугина, Логачев, Березкин. Все налицо.
Петрунин и Воронков с искренней теплотой жали руки друзьям, которых до этой минуты знали только по фамилиям.
— А что за фашисты? - спросил Костя.
— Фашисты знатные! - ответил ему Фома Филимонович. - И серьезные…
Окружающие дружно рассмеялись.
— Как это понимать?
И тут Сережа Ветров опять не выдержал, хотя мы и договорились молчать до последней минуты о том, кого мы схватили.
— Майор Гюберт и шифровальщик Похитун, - произнес он и спрятался за чью-то спину.
На короткое мгновение воцарилось молчание. Березкин толкнул в бок "предателя", но было уже поздно.
— Это… это серьезно? - оторопело спросил Петрунин.
— Серьезно, друже! Сущая правда, - ответил я.
— А где они?
— Совсем рядом. Упакованы и готовы к отправке, - сказал Логачев.
— Вот оно как… - еще не придя в себя от такой вести, пробормотал Петрунин. - Гюберт и Похитун? Хм… Ну, знаете…
— Сколько пассажиров? - раздался сердитый бас пилота.
— Восемь, - ответил я.
— А груз?
— Четыре вещевых мешка, личные вещи и оружие.
— Дайте-ка мне провожатого, - сказал пилот. - Я погляжу поле.
Сопровождать его вызвался Березкин. Вместе с ним пошли и два партизана.
— Давайте грузиться, товарищи! - потребовал второй пилот. - Через полтора часа начнет светать.
Все отправились за вещами. Гюберт отказался идти. Когда его поставили на ноги, он повалился на землю.
— У моего начальника, видать, заскок приключился! - произнес Фома Филимонович и постукал себя пальцем по лбу. - Это бывает. Придется его волоком тянуть.
— Волоком не волоком, а дотянем… - пробурчал рослый партизан, обросший черной бородой. Он без посторонней помощи схватил Гюберта в охапку, легко подбросил и, взвалив на правое плечо, зашагал к самолету.
— Вот каков наш Филя! - похвастался Трофим Степанович. - После войны в чемпионы пойдет.
Гюберт извивался, дергал ногами. Филя серьезно и спокойно предупредил его:
— Не ёрзай, не ёрзай, господин, а то уроню.
Похитуну развязали ноги, но он стоял не двигаясь.
— Вам что, господин на тонких ножках, особое приглашение? - обратился к нему Трофим Степанович. - Или тоже на ручки хотите? Марш вперед!
Похитун пустился вприпрыжку и скоро догнал партизана, несшего Гюберта.
Со мной рядом шагал Петрунин, и я обменялся с ним мнением по одному вопросу.
Когда началась погрузка вещей, я распорядился:
— Друзья! Пистолеты, автоматы, гранаты, табак и лишнюю одежду оставить Трофиму Степановичу. Быстро!
Карягин смутился, но остался очень доволен.
— Расщедрился ты, майор! - сказал он. - А не жалко?
— А как бы вы поступили, будучи на нашем месте? - спросил его Петрунин.
— Что ж, спасибо… Больше ничего не скажу, - проговорил Трофим Степанович.
А когда я объявил ему, что оставляем отряду радиостанцию с питанием к ней на четыре месяца, он расчувствовался и обнял поочередно меня и Ветрова.