– Что верно, то верно! – со смехом ответил Уксус. – А знаешь, зеленый цвет тебе, пожалуй, пойдет…
– А тебя и красить не надо. Ты сам по себе зелен кругом – и внутри, и снаружи.
Мне стало понятно, чем они занимались. Это была удача! Я осторожно попятился к двери, нашарил ручку и замер в ожидании звонка. Звонок сигнального таймера – я это знал – был достаточно громким, чтобы в трелях его мог утонуть звук щелчков доброй сотни фиксаторов… Угольно-черные силуэты десантников тоже застыли над смотровыми окошечками камеры, в которой, как мне теперь было ясно, Уксус активировал какую-то смесь люминесцентных веществ для светящейся краски. Химики-десантники… И рецепт ведь где-то раздобыли, кустари-самородки, и, наверное, половину запаса люминофоров из хранилища уволокли!
Затрещал звонок. Я вышел в темный кабинет. Задвинул за собой дверь, включил освещение. Взял со стола пакет и удалился восвояси.
Я был совершенно измучен. Кое-как распихал содержимое пакета по фармацевтическим ящикам, ушел к себе в каюту и рано лег в постель. Размышлять о результатах своего детективного приключения не хотелось – по-видимому, сказывалось напряжение последних дней. В голове царила глухая, тревожная пустота, логически оформленных мыслей не было; я незаметно уснул, и мне приснился звонок лабораторного таймера. Я знал, что обязан этим пренепременно воспользоваться, чтобы куда-то уйти, но не мог заставить себя шевельнуться… Звонок трещал, и наконец я понял, что это зуммер внутренней связи. Не открывая глаз, я нашарил ручку афтера – переносного экрана, который всегда засовывал под подушку на случай экстренного вызова, – поднес афтер к лицу, как подносят зеркало, и только теперь поднял тяжелые веки. На экране светилась физиономия инженера-хозяйственника. Утопив пальцем кнопку приема, чтобы умолк надоедливый зуммер, я с трудом промычал:
– Мм-да… слушаю!
– Кажется, я разбудил вас? – неуверенно проговорил Бак. – Извините…
– М-да… то есть нет, ничего. Говорите.
Бак несколько мгновений молчал.
– Собственно, говорить-то… Ну, в общем, двенадцатый.
– Где?
– В аккумуляторном отделении. Малый отсек, где заправляют скафандровые аккумуляторы.
– Нижний ярус? Что-то новое… Когда?
– Около получаса назад.
– Ушел, конечно?
– Ушел.
– Гонялись за ним?
– Н-нет…
– Хорошо. И не надо. Вполне может быть, что это опасно… Оставьте все как есть до утра, и… приятных вам сновидений. Отныне наша «патрульная служба» по вечерам отменяется. Утром поговорим.
Я сунул афтер под подушку и тут же уснул. Мне снился темный холодный спортзал, фосфоресцирующие полосы на расцвеченных светящейся краской батутах. В зале я был не один, хотя того, второго, не видел. Он был здесь – я это чувствовал, – чуть дальше вытянутой руки, но, когда я окликнул его, он промолчал, и мне стало жутко. «Не притворяйтесь, – сказал я ему. – Вы здесь, рядом, я знаю…» Он рассмеялся, и это меня озадачило. «Великолепно придумано, – внезапно обрывая смех, сказал он голосом Нортона. – В темноте прыгать лучше… Опробуем?» – «Не притворяйтесь, – повторил я. – Вы не Нортон. Вы… вы чужак! Зачем вы разрушаете экраны?» – «Затем. Когда разрушаешь экраны, нас, чужаков, становится больше. – Он свистнул и выкрикнул: – Эй, чужаки!..» И с батутов, пересекая светящиеся полосы, один за другим стали спрыгивать черные призраки… Я проснулся в холодном поту.
Утром я попытался припомнить, точно ли разговаривал ночью с механиком, и вынужден был признаться себе, что твердо ответить на этот вопрос не могу – настолько неясной мне представлялась граница между сном и реальностью.
Такого со мной еще не бывало!
С приходом Бака все вроде бы стало на свои места. Но поведение самого Бака… Оно меня поразило, таким я Бака не знал. Он был молчалив, застенчив и робок, как девушка. Выглядел он свежо и очень опрятно, был чисто выбрит и распространял вокруг себя приторный запах земляничного лосьона. Было совершенно очевидно, что мое светское ему пожелание приятных сновидений странным образом успешно осуществилось на практике, и это меня необъяснимо раздражало. Обмениваясь с Баком односложными вопросами и ответами, я шагал по кабинету из угла в угол, не зная, как приступить к изложению главного.
– Послушайте, Феликс… – начал я неуверенно. – Вы, разумеется, хорошо знаете в лицо всех членов нашей экспедиции…
– Как свои пять. – Для вящей убедительности Бак показал мне растопыренные пальцы. – Да как же их не знать?! Тут все друг друга знают.
– Так вот… Один десантник уверяет, что видел у нас на борту чужака.
Бак вытаращил глаза. Спросил ошарашенно:
– Чужа… Что? Кто уверяет? Кого уверяет? Вас уверяет? И вы ему верите?
– Не беспокойтесь, – остановил я его. – Вас он уверять не будет, меня тем более. Я слышал случайно. И пропустил бы все это мимо ушей, если б здесь не было одного странного совпадения…
– Совпадения?
– Да. Десантник, имени которого я называть вам не буду, встретил чужака возле атриума минут за десять до того, как вы сцепились с неизвестным в кухонном отсеке.
– Что же нам делать?.. – хрипло спросил Бак.
– Вам – ничего. Это главное, о чем мне нужно было вас предупредить. А я сейчас иду к капитану… Не знаю, что из этого выйдет, но независимо от результата нашего с ним разговора – патрулирование коридоров прекратить, в ночные схватки не ввязываться. Никакой самодеятельности! Если заметите что-нибудь подозрительное, поднимайте тревогу, соблюдая при этом меры предосторожности. Ясно?
– Ясно… – Бак поморгал.
– Вы ничего не трогали в аккумуляторном отсеке?
– Нет. Оставил как было.
– Перед тем как идти к капитану, мне нужно на это взглянуть.
– Понятно. Только вряд ли у вас с кэпом что-нибудь выйдет.
– Я тоже не думаю, что мой визит ему придется по вкусу, но иного выхода нет. Проинформировать капитана мы просто обязаны. Все остальное зависит…
– Я о другом, – печально перебил Бак. – Вряд ли кэп сегодня вас примет.
– Это еще почему?
– Через час на борту объявят аврал. Ровно в двадцать ноль-ноль рейдер войдет в режим глубокого торможения, и сегодня у кэпа не будет свободной минуты. Считай, прилетели…
Я подошел к пульту видеотектора, набрал индекс командной рубки, попросил связать меня с капитаном.
– Одну минуту, – ответил мне старший, и действительно ровно через минуту голос капитана произнес по всей форме устава внутренней связи: – Капитан рейдера Молчанов на приеме.
– Медиколог рейдера Грижас, – тоже по форме представился я, поскольку экран мой был пуст. Не знаю, чем объяснить, но командная рубка почти никогда не давала видеосвязь абоненту, если в данный момент он не имел отношения к вахтам. – Игорь Михайлович, по некоторым причинам довольно странного свойства я вынужден просить у вас аудиенции. Желательно без свидетелей.
– Сколько времени должен я буду вам уделить?
– На изложение – десять минут. Сколько потребуется на обсуждение, я сказать не могу. Это будет зависеть от вас…
– Хорошо… – Молчанов помедлил с ответом. – Вы придете в командную рубку за тридцать минут до начала дневного перерыва на отдых. Заодно сдадите мне рапорт о готовности вашего сектора принять режим глубокого торможения. До встречи. Пропуск в ходовой сектор специально не запрашивайте, я позабочусь. Конец связи.
Я обернулся к Баку:
– Вот видите, Феликс, пока все идет хорошо. Нас пока уважают…
Мы посмотрели друг на друга с задумчивым интересом, как будто в последний раз виделись перед тем, как нас уважать перестанут.
…Я сделал все, что полагалось мне сделать согласно авральному расписанию (проверил все системы индивидуальных противоперегрузочных средств, запрограммировал работу комплекса биофизической защиты), и ровно в двенадцать тридцать бортового времени был в носовом секторе корабля. Не знаю, какого рода «сезам» функционировал в этом всегда закрытом для посторонних секторе, но при моем приближении овальные щиты дверей со сказочной любезностью сдвигались в сторону и, дав пройти, немедленно закрывались, таинственно и бесшумно, – срабатывал обещанный капитаном пропуск.
Я вошел в командную рубку. Мне редко доводилось в ней бывать, однако сожалений по этому поводу я не испытывал, потому что чувствовал здесь себя до странности неуверенно и неуютно, хотя в иной ситуации необычно подсвеченное яйцеобразной формы помещение могло бы показаться привлекательным. Стоило мне переступить порог, как я мгновенно подпадал под власть ужасно правдоподобной иллюзии, будто излучающие внутренний свет стены рубки по толщине и прочности своей не отличались от естественной яичной скорлупы и будто за хрупкими стенами не было других отсеков, не было надежной тверди корабля, не было ничего… Ну, словом, будто бы рубка-яйцо висела сама по себе, наедине со звездными далями. Эту иллюзию создавал, конечно, большой панорамный экран, охвативший добрую треть помещения – половину вогнутого потолка, почти половину боковых стен и всю переднюю часть. Я старался не делать в рубке резких движений. Умом, разумеется, я понимал нелепость своих опасений, но… Пожалуй, здесь будет уместен игривый мысленный эксперимент-аналогия. Возьмем пустую скорлупу куриного яйца, на треть разрушенную верхне-передним проломом, положим ее… ну, скажем, на самый кончик шпиля высотного здания и в безоблачную и безлунную ночь подсветим снизу сильными прожекторами. Теперь остается вообразить, что бы почувствовал миниатюрный, размерами с муравья человек, вдруг оказавшийся там, на головокружительной высоте, в надежно уравновешенной и сияющей на просвет скорлупе, обращенной проломом в звездное небо. Вот приблизительный спектр моих ощущений… Признаваться в этом не очень приятно, но, понимая ценность такой информации для специалистов-космопсихологов, не считаю возможным скрывать.
По той же причине не стану утаивать, что две соседние рубки – ходовая и пилотажная – вызывали во мне куда более сложные ощущения. Особенно пилотажная. Если командную рубку можно сравнить с открытым сверху и спереди яйцеобразным кузовом типа «кабриолет», то с пилотажной дело обстоит иначе. Белое пятно задней стенки и две выходящие из нее матово-белые длинные полосы… Вот и все. Две широкие лыжи, просто выдвинутые из носовой части корабля наружу, в звездный простор. В пилотажную рубку я трижды заглядывал через дверь, но войти не решился ни разу, настолько был подавлен правдоподобием иллюзии, будто дверь распахнута в открытый космос. Нет, уж лучше фарфорово-хрупкий на вид космический «кабриолет», чем эта пара светящихся «лыж» над глубинами звездного океана… В командной рубке была хоть какая-то мебель: мягкие кресла, стол, похожий на большой прозрачный торшер с подставкой-столешницей; на уровне груди охватывал стены полуовал приборных панелей успокоительно знакомой расцветки. В пилотажной ничего такого не было. Единственное, на чем здесь мог остановиться подавленный звездной безбрежностью взгляд, это два спаренных ложемента для первого и второго пилотов – два металлических паука, словно застывших перед прыжком в бездну на самых кончиках «лыж», с поджатыми под себя телескопическими лапами амортизаторов. Во время хода крейсерской скоростью ложементы пустуют – все управление полетом сосредоточено в командной, ходовой и навигационной рубках, но во время маневров сюда приходят работать пилоты, и подлокотники ложементов ощетиниваются рукоятками маневровочной тяги. И хотя существенная часть работы доверяется приборам, эти вахты бывают порой затяжными и напряженными – пилоты их называют «ходом на бивнях». Да, иллюзорная картина, представляющаяся мне в «лыжном» варианте, хозяевами рубки воспринималась в ином ассоциативном ракурсе. Им было занятно, знаете ли, воображать себе свой рабочий процесс как езду верхом на бивнях слона-корабля, нацеленных в звездную перспективу. Это кажется мне любопытным в психологическом плане… Впрочем, я слегка уклонился от темы и решительно к ней возвращаюсь.
Капитан, как мы и условились, ждал меня в своей роскошной рубке типа «космический кабриолет». Он был один, что совершенно похвально соответствовало этикету конфиденциального разговора. Правда, понятия «ждал» и «один» нуждались в некотором уточнении смыслового оттенка, поскольку Молчанов был поглощен распорядительной беседой с тремя абонентами сразу. Речь шла о фокусировке какой-то «короны» какого-то «камер-инжектора» где-то в недрах главного реактора корабля. Наконец, заметив меня, Молчанов взглянул на часы, сделал жест извинения и объявил абонентам отбой. Я остро ощутил несвоевременность визита, но что было делать. Капитан выжидательно смотрел мне в глаза. Рапорт сдан, рапорт принят. Краткий обмен деловой информацией, предложение сесть, которым я не воспользовался.
– Мне… – начал я неуверенно, – мне трудно было решиться…
– Без вступлений, – тихо сказал капитан.
Я торопливо, в безобразно скомканном виде выложил Молчанову то, с чем пришел. Слушал он меня с бесстрастным выражением лица, спокойно, словно не ощущал ни малейшего различия между информацией о подготовке сектора к режиму торможения и информацией о чужаке. Под конец я выдал ему сообщение, на эффект которого очень рассчитывал, – сообщение о разбитом экране аккумуляторного отсека. Дескать, вот вам вещественное доказательство очередной «диверсии», и делайте с ним что хотите. Молчанов не знал, что с ним делать. Спросил:
– Как, по-вашему, я обязан поступить?
– Вы власть. А власть принимает решения.
– Власть не всегда принимает решения единолично. Иногда ей нужен совет. Представьте себе на минуту, что подобную информацию получил не я, а получили вы. Как бы вы поступили на моем месте?
– Ну… прежде всего я, видимо, счел бы целесообразным вызвать к себе инженера-хозяйственника и десантника Рэнда…
– Час, – сказал капитан. – Переговоры с инженером-хозяйственником и Рэндом Палмером займут как минимум час. Не говоря уж обо всем остальном. Сегодня я не могу позволить себе такую роскошь. Но дело даже не в этом…
– Понимаю. Вы не верите мне.
– Вам я верю, – спокойно сказал он. – Но почему я должен уверовать в ситуацию, не подкрепленную точными фактами?
Как правило, по внешнему виду и манерам поведения современного человека довольно трудно угадать, какое место на иерархической лестнице в той или иной сфере общественной деятельности он занимает. Но встречаются прелюбопытнейшие индивидуумы, на которых это правило не распространяется. Сразу можно понять, где он стоит: «над» или «под». Знаете, есть такие очень яркие «под»: «Не уполномочен… Не имею права брать на себя ответственность… Сочувствую, рад бы, но от меня, к сожалению, не зависит…» Наш капитан – индивидуум противоположного полюса. Прямо посаженная голова, прямые плечи, идеально, будто нарочито выпрямленный торс. Но за этой кажущейся почти неестественной вертикально-прямолинейной осанкой угадывалась скрытая гибкость. Гибкость спокойная, взятая, я бы сказал, в жесткий корсет силовой выправки… Нет, наш капитан не страдает высокомерием, в его поведении, манерах вряд ли можно заметить что-нибудь необычное. Но две-три минуты общения с ним – и вы проникаетесь абсолютной уверенностью, что человек этот «над». Он ответствен за все, что может, и может все, за что ответствен. Выше его головы только совесть и долг. Разумеется, вы сознаете, что есть немало категорий реальности, «всевластие» над которыми выглядит эфемерно. Однако, общаясь с Молчановым, вы начинаете верить – верить! – что в любой непредвиденной ситуации он примет нужное, действительно правильное решение. А если не примет, то обстоятельства того, очевидно, не стоят. А отсюда следует… Я обескураженно смотрел на Молчанова, пытаясь себе уяснить, что же именно отсюда следует в теперешний момент.
– Так по каким же, на ваш взгляд, причинам мне следует верить в то, чему нет проверенных доказательств? – повторил вопрос капитан.
– Я не вижу причин, по которым верить не следует.
– Это не ответ.
– Согласен. Но о каких еще причинах может идти речь, если на корабле происходит нечто из ряда вон…
– На борту рейдера ничего особенного не происходит, – возразил капитан. – Полет протекает в строгом соответствии с разработанным планом. Ни одного серьезного отступления от полетного режима нет.