Судья приняла волевое и безопасное решение:
— Что там у вас «на тюрьме», как вы все выражаетесь, я не знаю и не должна разбираться. Вас бы побыстрее осудить! В протокол: запросить справку о состоянии здоровья подсудимой с последнего места работы.
И, уже Петрухе:
— Что вы переживаете? Будет ВИЧ — зачту как смягчающее обстоятельство в соответствии с законом. А по сроку что скажу — лучше бы ВИЧа у вас не было. Это я как мать вам говорю.
Наверное, судье самой было любопытно, врёт подсудимая или нет. Рассмотрение этого дела должно было занять максимум год с кассацией, исходя из практики аналогичных преступлений: один труп, один убийца, вину признаёт. Двое детей, работа, положительные характеристики — лови шесть лет, а не семь, как алкоголичкам с раскаянием, но без регистрации. Наша героиня мечтала о пяти годах лишения свободы.
У неё появились седые волосы. Летом клопы искусали спину так сильно, что та превратилась в открытую рану. Зимой с подозрением на туберкулёз её отправили «на больничку». Пожилая врачиха за отсутствием лекарств учила Петруху обходиться без них. «Сила мысли! — повторяла она. — Верь, что ты здорова, настраивай себя на лучшее. Мысль материальна!» — «Вот в Бога я не верю, а в силу мысли верю. Мечты сбываются!» — соглашалась та. Её новая соседка затянула в камеру лазарета героин, а режимники боялись подхватить туберкулёз и обходили их стороной. Кормили получше, можно было спать сколько влезет. У Петрухи нашли всего лишь воспаление лёгких и вернули в режимную камеру. Уже были назначены прения сторон, последнее слово и, самое долгожданное, — приговор.
В перспективе надо было запасаться терпением, тёплыми вещами чёрного цвета, открытками, кофе и прочей твёрдой валютой. Петруха рисовала днями напролёт и почти держала себя в руках.
Но накануне приговора в камере появилась лохматая узбечка Фарида, одетая в странные тряпки. Она сразу заявила, что её не напугаешь, потому что она уже отсидела десять лет на своей родине, и всякое повидала, и «рулила» в лагере… Петруху этот трёп взбесил, и она объяснила Фариде, «чё почём, печенье к чаю» (точно присказка передана?). «Осужусь, и пиздец тебе, а пока тихо сиди!» — велела Петруха и запретила ей курить в камере. Весь день Фарида плакала, выла и стонала, рассказывала о своих болезнях, раскладывала по полу тряпки…
Петруха попросила вызвать оперативников и потребовала перевести «эту мразь» в камеру многоходов, раз наказание в колонии Фарида, по её словам, уже отбывала. Диалог был, как обычно, утомителен и долог — наверное, больше для сотрудников изолятора, нежели для Петрухи.
— Здравствуйте! Вон красавица эта! Здесь «первоходки», прокурор придёт — и чё? — начала она разговор.
— А чё, пиздит, что сидела? — Стражи закона заржали. — Не, в сопроводиловке не было такого. Некуда её деть, перебор в тюрьме. Воспитывайте!
— А мне зачем она, такая красивая? У нас и так звёздный состав в хате! Синеболки, пенсия, вечно приведёте — то обсерутся тут под себя, то обоссут матрацы. А все нюхать должны! Я сама только с больнички вернулась, тут эта пизда Фарида… Она бомжиха, что ль, откуда вы её взяли? С помойки?
— Чё мне, домой её к себе забрать? — огрызнулся опер. — Дай пизды ей мокрым полотенцем, а я скажу, чтобы никто не подходил пока к хате… и не будет тебе ничего за это. Чё ты ссышь-то ей пиздануть, ты ж сама кого-то завалила, мужа или кого там… Вон Ленка пусть поможет тебе, или всей хатой её наебошьте. Она тогда не скажет: «Телесные повреждения нанесли конкретные лица». Всю хату не притянут из-за неё. Сама бы не допёрла?
— Не хочу я её мудохать, — жаловалась Петруха. — У меня маникюр тут впервые в жизни появился, нужна она мне! Приговор скоро, дадут лет пять да поеду… Эта сука всё настроение изосрала…
Опера ушли, а после ужина на чисто оттёртые щёткой с хозяйственным мылом полы из-за пазухи и подола Фариды посыпались крошки. Из-за крыс весь тюремный хлеб, оставшийся за день, перед сном выкидывали в пакет и выносили на вечерней проверке из камеры. Все поняли, что Фарида вытащила хлеб из мусорного пакета, куда выкидывали и очистки, и использованную туалетную бумагу.
— Ты жрать хлеб положняковый собралась из мусорки? — поразилась Петруха. Глаза её помутнели от бешенства. — Ты, сука, не наелась за ужином?!
Фарида жалобно завыла. Петруха стала избивать её ногами, узбечка надрывно причитала; Петрова запинала её в туалет и ударила так, что свернула её телом бачок, и схватила истерично кричащую женщину за волосы:
— Пей, мразь… — Она сливала воду и макала Фариду головой в грязный унитаз. Та хватала ртом воздух, задыхалась и вырывалась.
Петруха успокоилась, когда заставила Фариду сделать несколько глотков.
— Жрёшь из помойки — так и пей из унитаза, — веско припечатала женщина, моя руки с мылом. Фарида заскулила громче, и Петруха пнула её. — Устала я, девчонки… А в колонии сколько ещё таких чушек будет да цыганья — пизду не приучены мыть на воле…
Судья решила, что Петруха совершила неумышленное преступление и осудила её на два года. В колонии-поселении, где мужчины и женщины содержались вместе, осуждённая Петрова встретила Мишку, которого всё же поймали за кражу, но тот с ней не больно водился. У него появилась юная Алёна с короткой стрижкой и блядскими глазами, которая уговаривала Мишку начать счастливую жизнь без наркотиков после их освобождения. Петруху запоздалое раскаяние дружка насмешило, а вот то, что Мишка теперь её побаивается, потому что она убила соседа, обидело. «Отмороженная ты!» — глядя в плац, отрезал Мишка. Надвинул шапку и ушёл в свой отряд.
Незадолго до освобождения Петруха влюбилась в рецидивиста Санька, у которого было уже «шестнадцать отсижено». Она решила ждать его, а не изменника-мужа, о чём не преминула сообщить на зону своему благоверному. Начались длинные переговоры из телефонной будки дежурной части со свекровью. Петрова пригрозила, что с внучкой та больше не увидится, и теперь с наслаждением слушала о раскаянии неверного.
Домой Петруха вернулась с цветами для матери. Та встретила её ужином и водкой. Женщина обнимала родных и светилась от счастья. На семейном совете договорились, что новая любовь Петрухи Санёк после освобождения поселится в комнате Макара. «Лишь бы моя доченька счастлива была, этот хоть не наркоман!» — радовалась Ивановна. Было решено, что Петруха первое время работать не будет и займётся детьми. Старшую дочь отправили в детский лагерь в Вырицу, а младшую девочку забрала свекровь на дачу — лето!
Через неделю доченька нашла, где купить героин, и с непривычки переборщила. Очнувшись на лестнице подъезда, обнаружила пропажу телефона. Поглядев в зеркальце, убедилась, что выглядит ужасно: тушь потекла, помада размазалась. Тогда она позвонила в квартиру барыги, попросила пить и вызвала на помощь друзей. За неимением другой тары барыга налила ей воды в литровую стеклянную банку. Растрёпанная, прихлёбывая из банки тёплую воду, Петруха плелась к метро, где её ждали друзья на машине. «Ну вы ж понимаете, в таком виде — до первого мента…» Дома мать задала ей трёпку и лишила финансирования. Петруха две недели пекла пироги в кафе у дома, но уволилась и забухала.
Через какое-то время ей позвонила приятельница и попросила помочь в поисках кайфа. Петруха накрасила губы и выпила водки с отцом, которого Анфиса выгнала к ней жить за пьянство. «Пока, папочка, мы за наркотиками!» — прощебетала она и поехала встречаться со своим бывшим мужем Вовой. Зашли за героином в аптечку, на лестнице подъезда «поставились». Петруха вынула из вены «баян», мгновенно помертвела и упала. Раздался громкий треск от удара затылком о ступени. Губы женщины посинели, глаза закатились, остановилось дыхание.
— Петруха-Петруха, ну что ж ты вечно жадничаешь… — укоризненно произнёс Вова. — И в прошлый раз точно так же сделала… Ладно, я домой. Хоть и жалко её… Троих детей родила…
— Двоих, — поправила ошарашенная подруга.
— Троих, я-то лучше знаю, я отец, старшая-то моя!
— Ты мертворождённую девочку считаешь?
— Ну а кого… — уходя, бросил Вова. — Я не при делах, сам освободился недавно. У меня любовница ревнивая.
Петруха всё ж таки пришла в себя и в этот раз — благодаря подруге, в такси. Первое, что она сделала, — попыталась украсть у водителя шарф. Впрочем, её пресекли и доставили в ласковые материнские руки.
Рецидивист, которому Петрова посылала деньги и передачи в колонию, после освобождения до её дома так и не доехал. Но свято место пусто не бывает — вернулся из лагеря муж, помирились было со свекровью. И опять история с ней приключилась.
Лето шло, и у свекрови Петрухи начался очередной запой. Она проводила вечер в компании соседа в городе, в то время как восьмилетняя девочка находилась одна на даче. Решив, что её младшей дочери уделяют слишком мало внимания, Петруха решила выполнить давнишнюю угрозу и забрать ребёнка от бабушки. Она вызвонила друзей, и компания направилась к свекрови в гости. Петруха отняла у неё свой музыкальный центр, ключи от квартиры и чудом успела запрыгнуть в машину. Крепкая бабка побежала догонять воровку, вцепилась через приоткрытое окно в водителя, тот её оттолкнул. Автомобиль рванул с места. Через два километра разгорячённая битвой Петруха вспомнила, что забыла у свекрови дома свою сумку с документами. «Я же на условном!» — запричитала она. Машина повернула обратно. Петруха на цыпочках прокралась в прихожую. И вправду, свекровь уже вызывала милицию. Схватив сумку, Петруха убежала. Направляемый её железной волей автомобиль нёсся к даче, на которой заботливая мамочка была последний раз лет десять назад.
Из ориентиров она помнила поле, покосившийся дом и кривую грязную дорогу. Найти дом в большой деревне по таким приметам было мудрено́, поэтому Петруха отыскала трёх местных парней. Им она объяснила, что отсидела за убийство, поэтому грохнет их тоже, если те не найдут нужный дом. Искали они настойчиво — при небольшом росточке Петруха перемахивала двухметровые заборы всем на удивление и осматривала дворы, пугая спящих жителей.
К утру дом чудом нашёлся. Парни напомнили Петрухе, что та обещала им пиво за помощь. «Что у меня, самое доброе лицо? — несказанно удивилась та. — Пошли со мной за дитём, а то тут у соседа есть привычка в голову топором кидать, мне мужики нужны…»
Рыдающую девочку увезли в город. «Бабу жалко! Она испугается!» — всхлипывал ребёнок. «Ничего, доча, теперь ты никогда не будешь с бабушкой общаться. Скоро сестричка твоя из лагеря вернётся. И начнётся у тебя совсем другая жизнь!» — утешала её Петруха.
Но другая, спокойная жизнь была бы для Петрухи чем-то противоестественным. Всё началось с пьянки у кого-то из знакомых дома. Веселье продолжалось и после двадцати трёх часов, поэтому соседи позвонили в отделение. Как самую разговорчивую, задержали Петрову. Привезли в отдел, не обыскивая, посадили в «стакан», не выпускали в туалет. Та билась в оргстекло и устроила пожар. Тогда на неё наконец обратили внимание и решили обыскать, но без протокола и понятых. Задержанная, как опытный сиделец, требовала соблюдения законов. Сотрудница милиции принялась её зверски избивать. Но Петруха не дала себя в обиду и, как было написано в обвинительном заключении, «нанесла ей ушибы верхней половой губы».
За смешные травмы на суде всё равно пришлось извиняться. Петруха сокрушалась: «Не знаю, что на меня нашло… как можно поднять ногу на представителя власти!»
Суд был тронут таким искренним раскаянием, и Петрова осталась на свободе. Устроилась работать на завод. Отвоевала у соцработников одну дочь, забрала от свекрови вторую. Те научили её пользоваться социальными сетями, и на день рождения на стене Петрухи «ВКонтакте» появилось вот такое сообщение от старшей девочки:
«Мамочка, я так сильно тебя люблю и очень-очень дорожу тобой!
Хочу поблагодарить тебя за то, что, когда мне в жизни было тяжело, ты всегда оказывалась рядом! И даже тогда, когда ты была далеко, я всё равно чувствовала твою поддержку!
А когда у меня что-то не получалось, ты говорила мне: „Не сдавайся, всё ещё впереди“. Желаю, чтобы с папой у вас по-прежнему всё было замечательно.
Мама — это для меня всё!»
Валерий Попов
Есть женщины в русских селеньях
Да-а! Мурманский поезд на Москву через Питер… есть мурманский поезд на Москву через Питер! Публика специфическая, и, как войдешь, сразу чувствуешь, что едут издалека.
Тучная, с тёмными корнями волос бывшая блондинка — а нынче непонятно уже кто — распихала свои клетчатые клеёнчатые баулы на всё купе! И пространство над дверями забито, и обе верхние полки, и нижняя напротив, и моя, где я, собственно, собирался соснуть, занята частично ею, частично баулом, прижатым к пышному её боку. А мне куда?
— Ой! — Глянула на часики, как бы обаятельно улыбнулась золотыми зубами. — А я уже думала, что не будет вас!
— Да как-то… вот! — Я развёл руками.
— Ничего! Устроимся как-нибудь! Не буржуи! — бодро проговорила она. И даже сделала вид, что подвинулась.
— Вы-то как раз, — я кивнул на сумки, — похоже, буржуй.
Эта её бодрость совсем мне не по душе, с моим настроением как-то не состыкуется.
— Да какое там! Тащим, что достанем! — весело проговорила она.
Да. Из Заполярья, видимо, едут закалённые оптимисты. Я повесил пальто и изобразил всё-таки намерение сесть.
— Да пожалуйста, пожалуйста! — ласково проговорила она, ни пяди, впрочем, не уступив. Мол, садитесь — какой разговор! Свои же люди — всегда выручим. Занимайте, ради бога, часть своего собственного места… если сможете. Чуть придавила баул к своему пышному боку, открыв мне узкую щель между баулом и коридорной стенкой. — Располагайтесь!
…На своём собственном месте… Но слово «располагайтесь» не подходит сюда. Скорей — втискивайтесь! Втиснулся.
Что интересно, я не один тут такой. Напротив нижняя полка двумя занята баулами — и в такую же щель, как и я, втиснут лядащий мужичонка. Устало улыбнулся мне. Его можно понять. Он под этим прессом уже восемь часов… или сколько сюда идёт поезд из Мурманска?
Я посидел сжавшись. Ну что же, переведу дух и буду приступать к активным действиям. Уж в этом зажатом виде точно не поеду! Опередила мои намерения. Предугадала. Их, вообще-то, нетрудно предугадать. И отвлекла, как думалось ей, меня от нелепых моих намерений.
Дверь пока была отодвинута — единственная отдушина! — и по коридору с громкими воплями промчалась компания нетрезвой молодёжи… кажется, завтра в Москве какой-то футбол. Разогреваются, видимо, заранее. Женщина осуждающе глянула им вслед — и подчёркнуто, чтобы я заметил! — вздохнула. Ну и что? Затевает, видимо, отвлекающий спектакль, в котором я просто обязан принять активное участие и который, видимо, должен заменить мне сон.
Молодец баба!
— Моя дочь не такая! — вздохнула она.
Ее дочь — не моя дочь. Я с полным безразличием промолчал. Мне абсолютно неинтересно, какая у неё дочь! Будь она хоть ангелом — сидеть тут вся ночь в напряжённой позе я не намерен. «Не такая у неё дочь!» Мне-то что? У меня у самого «не такая дочь» — но я же молчу! Надо как-то сил набираться к утру. Непонятно, правда, для чего. Но там уже поглядим — были бы силы!
— Ну что? — Я решительно встал. — Будем укладываться?
Куда она свои баулы уберёт, мне абсолютно неинтересно.
— Да уж… Любой обманет её! — уверенно продолжила она тему дочери. Такую тему не оборвёшь! Русская задушевность.
— Ну… и кто же её обманул? — всё же произнёс я. Попался! Но остался, однако, над ней нависать! Буду вот так стоять, у неё над душой!
— Жених… кто же ещё? — вздохнула она.
Грамотно излагает. Против жениха-обманщика не попрёшь. Придётся слушать.
Пьяная молодёжь с воплями промчалась по коридору вспять, как бы подкрепляя позиции нашей Шахерезады. Да — её дочь не такая. Что дальше? Уж помогать ей наводящими вопросами точно не буду. Стоя задремал.
— Ну и как он её обманул? — услышал я сквозь сон. Никак это мой голос? Всё же помог ей! Правильно ещё в школе говорила наша классная воспитательница Марья Сергеевна: «Нет добросовестнее этого Попова!»