Сверху послышалось чирканье спички, и на потолке появился все расширяющийся желтый кружок – Смимз зажег свечу, которая никогда не потухала. Вскоре Свечной служитель очень осторожно спустился.
– Ловко, сэр, – одобрил Натт.
Свечной служитель стряхнул полосу застывшего свечного сала со своей и без того перепачканной куртки.
– Вот и ладно, – произнес он. – Но тебе придется заглянуть сюда утром, чтобы убрать…
Но Натт, как паук, уже карабкался по веревке. С другой стороны огромной свечи послышался лязг – развинченная конструкция упала на пол, а Натт соскользнул вниз, держа крюк под мышкой, и встал перед хозяином. Воплощенная готовность и отдраенная до блеска (хоть и дурно одетая) деловитость. В этом было что-то почти оскорбительное. Свечной служитель к такому не привык. Он почувствовал себя обязанным поставить парня на место. Ради его собственного блага.
– Все свечи в университете надлежит зажигать от огня, в свою очередь взятого от еще горящей свечи, парень, – сурово заметил он. – Где ты раздобыл спички?
– Мне не хотелось бы говорить, сэр.
– Да уж, не сомневаюсь! Отвечай, парень.
– Я не хочу, чтобы у кого-нибудь были неприятности, сэр.
– Твои сомнения делают тебе честь, но все-таки я настаиваю.
– Э… спички выпали из вашей куртки, когда вы полезли наверх, хозяин.
Издалека донесся последний вопль: «Большеног пойман!» Но сгустившаяся вокруг Императора тишина слушала, от любопытства приоткрыв рот.
– Ты ошибаешься, Гнутт, – сухо ответил Смимз. – Наверное, ты нашел спички, которые обронил один из этих джентльменов.
– Да. Несомненно, именно так и произошло. Впредь постараюсь не делать поспешные выводы.
И снова Свечной служитель почувствовал, что теряет опору.
– Э… ну… короче, давай закроем тему, – наконец выговорил он.
– А что это вообще такое было, сэр? – спросил Натт.
– Ах, это? Одно из магически необходимых магических действ, парень. Без него не обойтись, если хочешь, чтобы жизнь шла своим чередом, вот тебе мое слово. О да! Не исключено, что именно волшебники не позволяют звездам сбиваться с пути. Мы просто обязаны проделывать всякие магические действа, сам понимаешь, – добавил он, старательно намекая на собственную принадлежность к обществу волшебников.
– Это магическое действо представляло собой тощего человека с большой деревянной уткой, привязанной к голове.
– Да, да, возможно, все именно так и выглядело, если задуматься, но только потому, что таким оно предстает нам, людям, не одаренным специальным зрением.
– То есть получается аллегория?
Услышав эту фразу, Смимз почувствовал себя на такой глубине, на которой в штаны незадачливым пловцам уже забираются всякие ракообразные, но все-таки неплохо вывернулся.
– Это точно, – наконец ответил он. – Облыгория. А на самом деле все далеко не так глупо.
– Полностью согласен, хозяин.
Смимз посмотрел на помощника сверху вниз. Он подумал: бедняга не виноват, он с собой ничего не может поделать. Его вдруг охватило непривычное сочувствие.
– Ты смышленый парнишка, – сказал он. – Не исключаю, что однажды ты станешь главным стекальщиком.
– Спасибо, сэр, – ответил Натт. – Но, с вашего позволения, я все-таки надеюсь однажды получить работу, которая позволит мне чаще бывать на свежем воздухе.
– А-а, – протянул Смимз. – Но это может быть, как ты выражаешься, затруднительно.
– Да, сэр. Знаю.
– Там ведь много… э… кроме меня… ну… э… короче, ты понял. Там люди. Сам знаешь, какие они бывают.
– Да. Я знаю, какими бывают люди.
«Парень похож на пугало, а разговаривает не хуже волшебника», – подумал Смимз. Смышленый, как первый ученик, хотя с виду – дерьмо дерьмом. Смимзу вдруг захотелось погладить… мальчугана по сферической голове, но он удержался.
– Тебе, пожалуй, лучше не выходить из подвала, – сказал он. – Там спокойно и тепло, и у тебя есть собственный тюфяк. Уютно и безопасно, правда?
К его облегчению, парнишка молчал, пока они шли по коридору. Но потом Натт задумчиво произнес:
– Я тут подумал, сэр… а как часто гаснет свеча… которая никогда не гаснет?
Смимз удержался от язвительного ответа. Он каким-то образом догадался, что колкость, в перспективе, лишь породит новые проблемы.
– Свеча, которая никогда не гаснет, безуспешно пыталась погаснуть три раза, с тех пор как я стал Служителем, парень, – сказал он. – Это рекорд.
– Завидное достижение, сэр.
– Да уж! И это при том, что в последнее время здесь творятся всякие странные штуки.
– Правда, сэр? – спросил Натт. – Что-то из ряда вон выходящее?
– Знаешь… мальчик, что-то из ряда вон выходящее происходит здесь постоянно.
– Один из поварят сказал, что вчера все унитазы на Мозаичном этаже превратились в овец, – произнес Натт. – Хотел бы я это видеть.
– На твоем месте я бы не казал носа дальше кухни, – отрезал Смимз. – И не пугайся, чем там заняты господа волшебники. Это лучшие умы на свете, вот что я тебе скажу. Если ты, к примеру, спросишь их… – он задумался, пытаясь придумать по-настоящему сложный вопрос, – …сколько будет восемьсот шестьдесят четыре помножить на триста шестнадцать…
– Двести семьдесят три тысячи двадцать четыре, – довольно громко ответил Натт.
– Что? – ошалело переспросил Смимз.
– Просто размышляю вслух, хозяин.
– А. Ну ладно. Э… в общем, ты понял. Их в лужу не посадишь. Лучшие умы на свете, – произнес Свечной служитель, который искренне полагал, что многократно сказанное становится правдой. – Лучшие умы. Ворочают делами вселенной. Лучшие умы.
– Вот это повеселились, – объявил Наверн Чудакулли, аркканцлер Незримого Университета, плюхаясь в огромное кресло в факультетской Необщей комнате с такой силой, что оно чуть не выплюнуло его обратно. – Надо будет как-нибудь повторить.
– Да, сэр. Непременно. Через сто лет, – самодовольно отозвался недавно назначенный магистр традиций, листая огромную книгу. Он дошел до хрустящего листа с заголовком «Охота на Большенога», записал дату и количество времени, которое понадобилось на то, чтобы помянутого Большенога обнаружить, и поставил размашистую подпись: Думминг Тупс.
– И вообще, что такое Большеног? – поинтересовался заведующий кафедрой бесконечных штудий, наливая себе портвейна.
– Какая-то птица, насколько я знаю, – ответил аркканцлер, помавая рукой в сторону подноса с напитками. – И мне, пожалуйста.
– Самого первого Большенога обнаружили в кладовке младшего дворецкого, – сказал магистр традиций. – Он сбежал в разгар ужина и послужил причиной, как выразился мой предшественник одиннадцать веков тому назад… – Думминг заглянул в книгу, – «изрядной ажитации, ибо собратья учинили за ним превеселую погоню, в игривом настроении пребывая».
– А зачем? – поинтересовался заведующий отделом посмертных связей и ловко схватил с проносимого мимо подноса графин, памятуя о том, что игривое настроение прекрасно поддерживается игристым вином.
– Ну, нельзя же, чтоб Большеног вот так бегал где вздумается, доктор Икс, – ответил Чудакулли. – Это вам всякий скажет.
– Нет, я имел в виду, зачем мы гоняемся за ним каждые сто лет, – сказал глава отдела посмертных связей.
Главный философ отвернулся и пробормотал:
– Ох, благие боги…
– Такова традиция, – объяснил заведующий кафедрой бесконечных штудий, свертывая сигаретку. – Университет не может без традиций.
– Иметь традиции – это… традиция, – закончил Чудакулли и подал знак одному из слуг. – Кстати говоря, конкретно эта традиция пробуждает во мне изрядный голод. Сырное ассорти, пожалуйста. По одному на пятерых. А также, гм-гм, холодный ростбиф, ветчину, печенье и, разумеется, тележку с пикулями. – Он поднял глаза: – Еще пожелания будут?
– Я, пожалуй, побалую себя фруктами, – сказал профессор малоизученных феноменов. – А ты, библиотекарь?
– Уук, – отозвалась фигура, ворошившая поленья в очаге.
– Прекрасно, – сказал аркканцлер и махнул почтительно ожидавшему слуге. – И тележку с фруктами. Позаботься об этом, пожалуйста, Внизз. И… пускай еду принесет та новая девушка. Ей, в конце концов, надо привыкнуть к Необщей комнате.
Чудакулли как будто произнес волшебное заклинание. В комнате, утопавшей в синем дыму, внезапно воцарилось задумчивое, необыкновенно насыщенное молчание: большинство волшебников предались мечтательным размышлениям, а кое-кто – отдаленным воспоминаниям.
Та новая девушка… При одной лишь мысли об этом старческие сердца опасно заколотились.
Очень редко в повседневную жизнь Незримого Университета вторгалась красота. Университет олицетворял собой мужское начало, точь-в-точь как запах грязных носков и дымящихся трубок (а порой и дымящихся носков, поскольку волшебники обычно выколачивали трубки куда попало). Миссис Уитлоу, университетская экономка, обладательница бренчащей связки ключей и огромного корсета, который при ходьбе скрипел, заставляя заведующего кафедрой бесконечных штудий бледнеть, с особым тщанием подбирала персонал. Служанки, хоть и являлись женщинами, не проявляли эту сторону своей натуры чрезмерно – они были трудолюбивы, опрятны, розовощеки… короче говоря, именно такие женщины, при виде которых сразу представляешь себе клетчатую юбку и яблочный пирог. И это вполне устраивало волшебников, которые никогда не отказывались от яблочного пирога, хотя без клетчатой юбки вполне могли обойтись.
Почему, о почему экономка наняла Джульетту? О чем она думала? Появление этой девицы в университете было сродни зарождению новой вселенной в солнечной системе, и небеса закачались – точь-в-точь как покачивала бедрами Джульетта, когда шла по коридору.
Волшебники по традиции соблюдали обет безбрачия – теоретически из-за того, что женщины отвлекали от серьезных дел, а также плохо влияли на органы, порождающие магию, но стоило Джульетте пробыть в университете неделю, как большая часть профессоров начала предаваться незнакомым (как правило) мечтам и странным грезам. Они не на шутку страдали, хотя вряд ли могли объяснить, в чем именно проблема: Джульетта обладала внешностью, выходившей за рамки красоты. Это была своего рода красота в дистиллированном виде, которая распространялась вокруг, пропитывая собой атмосферу. Когда Джульетта проходила мимо, волшебники испытывали желание сочинять стихи и покупать цветы.
– Вам, возможно, будет интересно узнать, господа, – сказал свежеиспеченный магистр традиций, – что сегодняшняя охота на Большенога была самой продолжительной из всех зафиксированных в истории университета. Предлагаю вынести благодарность нашему Большеногу…
Он понял, что его никто не слушает.
– Э… господа? – окликнул он и поднял глаза.
Волшебники томно смотрели в никуда – точнее, любовались образами, которые мелькали у них в голове.
– Господа! – повторил магистр, и на сей раз ответом был общий вздох: волшебники наконец очнулись от внезапного приступа фантазии.
– Что ты сказал? – переспросил арккканцлер.
– Я всего лишь отметил, что сегодняшний Большеног оказался лучшим в истории университета, аркканцлер. Его роль исполнял Ринсвинд. Официальный головной убор Большенога очень ему идет, что характерно. Полагаю, он ушел отдыхать.
– Что? Ах да. Да. Действительно. Ринсвинд молодчина, – ответил аркканцлер, и волшебники неспешно зааплодировали и застучали кулаками по столу, что, как известно, служит одобрительным жестом в кругу людей определенного возраста, положения и объема талии. Послышались возгласы: «Да, да, молодчина этот Ринсвинд» и «Здорово, здорово». Но при этом никто не сводил глаз с двери, а уши напряженно прислушивались, надеясь уловить дребезжание тележки, которая возвестила бы о прибытии той новой девушки, а также, разумеется, ста семи сортов сыра и более чем семидесяти различных разновидностей солений, соусов и прочих лакомых блюд. Пускай та новая девушка являла собой воплощение красоты, но в Незримом Университете не было волшебника, способного позабыть о ста семи сортах сыра.
«Что ж, по крайней мере, она отвлекает от неприятных мыслей, – подумал Думминг, захлопывая книгу, – а профессорам сейчас нужно отвлечься». С тех пор как ушел декан, университет переживал очень, очень нелегкие времена. Где это видано, чтобы профессор Незримого Университета бросал свою должность? Такого быть не могло. Порой волшебники удалялись в изгнание или в мир иной, а в некоторых случаях рассыпались прахом, но в университете совершенно не было традиции уходить в отставку. Пребывание в нем было пожизненным, а иногда и посмертным.
Должность магистра традиций неизбежно досталась Думмингу Тупсу: на него вечно сваливалась работа, для которой требовался человек, искренне убежденный, что все события обязаны происходить вовремя, а все цифры складываться.
К сожалению, когда Думминг отправился за консультацией к предыдущему магистру традиций – которого, по общему признанию, в последнее время никто не видел, – он обнаружил, что тот мертв вот уже двести лет. Впрочем, это обстоятельство трудно было назвать необычным. Думминг, проведя в Незримом Университете много лет, по-прежнему не знал подлинных размеров здания. Да и как можно было измерить университет, если на сотни кабинетов снаружи приходилось одно окно, а комнаты ночью менялись местами за запертыми дверьми, незаметно перемещались по спящим коридорам и в результате оказывались бог весть где?
Каждый волшебник делал что вздумается в собственном кабинете; в былые времена, по большей части, это значило, что он вправе курить любую гадость и громко пукать, ни перед кем не извиняясь, а во времена Чудакулли – что он вправе расширить свое личное пространство, прихватив пару соседних измерений. Сам аркканцлер это проделывал, и тем труднее Думмингу было возражать: у Чудакулли в ванной протекало полмили форельного ручья, и он заявлял, что, имея возможность разводить бардак в собственном кабинете, волшебник не станет чинить пагубу. Все знали, что он прав. Зато, не чиня пагубу, волшебник, как правило, влезал в неприятности.
Думминг не спорил, поскольку считал своей священной миссией поддерживать огонь, на котором, образно выражаясь, кипел котелок Наверна Чудакулли, тем самым обеспечивая университету безбедное существование. Как собака улавливает настроение хозяина, так и Незримый Университет улавливал настроение аркканцлера. Все, что мог сейчас сделать Думминг в качестве единственного стопроцентно (по собственному признанию) благоразумного существа в университете, – так это по мере сил направлять корабль по течению, не ввязываться в ссоры с упоминанием человека, прежде известного как декан, и подыскивать аркканцлеру занятия, чтобы тот не путался под ногами.
Он уже собирался отложить Книгу традиций, когда плотные страницы вдруг распахнулись сами собой.
– Как странно!
– Старые переплеты становятся такими упрямыми, – заметил Чудакулли. – А иногда начинают жить собственной жизнью.
– Кто-нибудь слышал о профессоре Г. Ф. Полундере, он же доктор Эрратамус?
Волшебники перестали смотреть в сторону двери и переглянулись.
– Ну? Кто-нибудь его помнит? – настаивал Чудакулли.
– Нет, – энергично отозвался профессор самых современных рун.
Аркканцлер повернулся налево:
– А ты, декан? Ты же знаешь всех старых…
Думминг застонал. Остальные закрыли глаза и укрепились духом. Предстояла буря.
Чудакулли уставился на два пустых кресла, каждое из которых сохранило отпечаток ягодицы. Кое-кто из волшебников надвинул шляпу поглубже на лоб. За две истекшие недели Чудакулли отнюдь не перестал кипеть.
Он сделал глубокий вздох и взревел:
– Предатель! – хоть и странно было обращаться подобным образом к двум вмятинам.
Заведующий кафедрой бесконечных штудий подтолкнул Думминга Тупса локтем, намекая, что сегодня он избран жертвой.
Опять.
– Он предал нас за тридцать сребреников! – возопил Чудакулли, обращаясь к мирозданию.
Думминг откашлялся. Он всерьез надеялся, что охота на Большенога отвлечет аркканцлера от неприятных мыслей, но Чудакулли неизменно возвращался к теме отсутствующего декана, точь-в-точь как язык то и дело попадает в щербину на месте выпавшего зуба.