— И я тебя, Джордж. Новые сапоги?
На лице Джорджа появилась привычная широкая улыбка. Он нагнулся, задрал штанины и показал звезды и полосы на красивых сапогах.
— Для меня новые, — сказал Джордж, с улыбкой бросив взгляд в мою сторону, — Любезно с вашей стороны, что вы заметили, мистер Сесил, — Он повернулся к женщине и отвесил поклон, — Добрый вечер, миссис Келл. Танцевали мимоходом, мы с молодым другом. Простите великодушно, что помешали.
Миссис Келл подала длинную изящную руку.
— Добрый вечер, Джордж. И желаю удачи. Весь город в ожидании вашего успеха.
Джордж прижал шляпу к груди.
— Спасибо, миссис Келл, — почтительно сказал он. — Надеюсь, не огорчу их.
Он подтянул меня вперед, чтобы представить. Ее узкая ладонь была теплой и мягкой, в отличие от заскорузлой мужниной. Она напомнила мне руку одной из моих теток, и я почувствовал укол в груди.
Перекинувшись несколькими словами, мы распрощались и пошли между танцующими, извиняясь налево и направо. Я не понимал, всех тут знает Джордж или нет, да и не очень это меня занимало. Я все еще думал о Келлах. Вот достойные люди, ничем не уступающие ни одному из тех благородных южан, с кем мне доводилось встречаться. Келл среди здешних был человеком особого покроя — необыкновенным, но совсем не в том смысле необыкновенным, как Буффало Билл или Готч. Достоинство ветерана войн с индейцами поистрепалось и поблекло, как старая банкнота. В Готче ничего фальшивого не было, но он не вполне укладывался в обычные представления о homo sapiens.Сесил Келл показался мне и особенным, и в то же время обычным — благородным человеком, но обеими ногами стоящим на земле.
Когда мы добрались до конца вагона, я напомнил Флетчеру, что Сандаун все еще смотрит петушиные бои.
— У него может целая ночь уйти, чтобы натянуть мои сапоги, — сказал Джордж. Он опять говорил шепотом. — Кстати, у тебя осталось еще сколько-нибудь Важных Зеленых?
— Немного осталось, — признал я.
Он взял меня под руку.
— Хорошо. Дядя Джордж покажет тебе, как сделать из этого немного целую уйму, — И направился в следующий вагон.
Это был спальный вагон, и в нем — ни души. Все либо спали, либо гостили в других вагонах. Проход вдоль окон был так узок, что нам пришлось идти гуськом. Когда Джордж прошел на цыпочках мимо одного из купе, дверь позади него открылась и из нее выдвинулась немыслимая кипа белья на двух маленьких ножках. Я решил помочь.
— Давай помогу, мальчик.
Я принял кипу, и передо мной оказалось лицо красивой азиаточки. Под моим взглядом оно стало быстро менять цвета, как китайский фейерверк. Вагон шатнуло, и ей, чтобы не упасть, пришлось обхватить меня за талию. Я почувствовал, что на моем лице тоже начались пиротехнические явления.
— Спасибо, большое спасибо, — с запинкой сказала девушка. Она стала обходить меня, приговаривая: — Добрый вечер, большое спасибо. — Она увидела Джорджа и радостно повернулась к нему, — А, добрый вечер, мистер Флетчер.
— И вам добрый, мисс Сью Лин, — сказал он, — Это мой новый товарищ. Мятежник Джонни Нашвилл Третий.
Меня качало вместе с кипой, но будь я неладен, если позволю ему шутить надо мной.
— Джонатан Спейн, мэм, — поправил я, — Джонатан Э. Ли Спейн. Счастлив познакомиться. Очарован.
Я пустил в ход всю галантность, какую мог призвать на помощь, — мне страшно захотелось познакомиться поближе с этим разноцветным блуждающим огоньком.
Джордж игнорировал и мою галантность, и мое желание.
— Сью, золотко, где остальная прислуга? — тихо спросил он, — Попряталась?
Она ответила так же тихо, только тонким голосом:
— Вы, может быть, пойти в ту сторону, куда идете. Может быть, в том вагоне. Может быть, последняя дверь. Мне надо идти в другую сторону.
Она протянула руки к белью, поезд снова качнул ее ко мне — всего лишь легкое касание, — но огонь разгорелся во мне с новой силой. Джордж дернул меня за рукав.
— Ну ладно, мистер Очарованный. Ты, может быть, пойти со мной в ту сторону. Если не собираешься тут стоять и глазеть, как рыба на крючке.
Следующий вагон тоже был спальный, но более старый, и часть его занимали служебные помещения. На дверях были свежие надписи жирным цветным мелом: КЛАДОВАЯ, ТЕЛЕГРАФ, АВАРИЙНОЕ СНАРЯЖЕНИЕ. На последней двери значилось: ТОЛЬКО ДЛЯ Ж. Д. ПЕРСОНАЛА. Джордж приоткрыл ее, и мы заглянули внутрь. В помещении висела пыль, и полукругом, молитвенно, на коленях стояли люди. На полу было расстелено индейское одеяло с зигзагами, и, словно в алтаре, горел фонарь тормозного кондуктора. Я увидел черные лица и жесткие форменные пиджаки официантов, проводников, поваров, судомоев. Обслуга. Они не молились, они играли. По одеялу катались кости, туда и сюда перемещались зеленые бумажки. Игроки вели себя азартно, чертыхались, ликовали, призывали на помощь Даму Фортуну — но всё шепотом. Джордж со стуком распахнул дверь и ворвался с криком:
— Шабаш! Кончай игру!
Произошло смятение. Руки похватали деньги, люди вскочили на ноги. Потом они увидели, кто это гаркнул на них.
— Нелегкая тебя возьми, Джордж Флетчер! — крикнул один из игроков, — Нашел когда дурака валять!
— Правда, Джордж, — поддержал его человек постарше, с хмурым лицом. Он один не поднялся с колен, — Шутка дурного вкуса.
— Приношу извинения, ваше преподобие Линкхорн, — Джордж снял шляпу и смиренно поклонился. — Черт меня под руку толкнул, как говорил мой папа. Подурачиться захотелось, не удержался.
— У черта в дураках служить не годится, — сказал коленопреклоненный голосом, похожим на далекий похоронный колокол. Это был худой человек с печальным ртом, в очках с золотой оправой и в костюме, таком же черном, жестком и пасмурном, как его лицо. — Особенно человеку, который почти у всех успел походить в дураках.
— Да, ваше преподобие, сэр, — покаянно отозвался Джордж. Потом, повеселев, помахал рукой, как бы разгоняя пыль. — Не впустить ли вам немного свежего воздуха в вашу пыльную игру?
При этом вопросе его преподобие оживился.
— Свежая кровь никогда не помешает.
— Хорошо. А то у меня тут дятел, такой желторотый, что всех нас может сделать богачами.
Джордж втянул меня в душный отсек. Я был еще разгорячен после встречи с Сью Лин, не говоря уже о симпатическом смешении двух бокалов шипучки с желтым самогоном тети Рут, так что, боюсь, язык повиновался мне еще хуже обычного. Его преподобие Линкхорн наклонился, чтобы разглядеть поближе, — но не меня. Он щурился за очками на ноги Джорджа.
— Новые сапоги, брат Флетчер? Или ты опустился до осквернения могил?
— Нынче вечером Дама Фортуна заботилась о моих нуждах. Эти сапоги выиграны честно и благородно, спросите Нашвилла.
Его преподобие серьезно посмотрел на меня, и я серьезно кивнул в ответ. Он поднял кости и похлопал ладонью по одеялу.
— Так примите участие, братья. Дорогие друзья и братья, всех прошу… — Он окинул взглядом остальных, — Преклоним колени и посмотрим, упорствует ли мисс Фортуна в своих непристойных ухаживаниях за братом Флетчером.
Я стал на колени рядом с его преподобием и расстегнул рубашку для быстрого доступа к поясу с деньгами. Джордж присел рядом, взял у меня купюру и у Линкхорна — кости. Подул на кубики.
— Темные дамочки, повернитесь к нам лицом. Семеркой и одиннадцатью. И к черту дюжину . Послушаем, что вы скажете, кости.
Рука его описала широкий круг, и кости покатились по одеялу. Змеиные глаза . Джордж застонал, кружок заулюлюкал. Я зевнул. Все эти игроки в разных вагонах перетасовались у меня в голове. Паровоз дал долгий печальный гудок, колеса стучали у нас под коленями. Помню, что тоже бросал раз или два, но было трудно сосчитать очки и упомнить ставку. Я продолжал зевать. Выпитое, бормотание соседей в тесном отсеке, темные фигуры, душное тепло — все это погрузило меня в сонное оцепенение. Лица сделались окороками, висящими у нас в коптильне, где мне не полагалось играть — по крайней мере, с детьми батраков. Кости — двумя моими лучшими выбивальными шариками. Индейское одеяло — кругом, процарапанным на земляном полу коптильни, и я выбивал из круга рубиновые, мраморные и прозрачные и забирал в пухнущий мешочек у себя между коленями.
Я осознал, что игра кончилась лишь тогда, когда тугой, холодный свежий ветер вывел меня из забытья. Я снова был на крыше вагона! В серой скорлупе рассвета обозначилась фигура Джорджа, ползшего по-крабьи, боком. Одной рукой он тянул за собой женщину, Луизу, в другой держал лосиные сапоги Сандауна. Луиза сжимала на груди края наброшенного на плечи одеяла с зигзагами. Оно хлопало на ветру, Луиза смеялась и взвизгивала.
— Господи Иисусе, не могу поверить, что дала уговорить себя. Ты настоящий змей, Джордж Флетчер, о господи!..
Паровоз откликнулся, и пара провалилась в лунную пшеницу.
Сандаун уже был в нашем скотском вагоне, лежал, завернувшись в свое одеяло. Джордж и повизгивающая Луиза повалились рядом с ним на индейское с зигзагами. Я сел на свое одеяло и принялся стягивать сапоги — мои собственные сапоги. Оказалось, я лучше играю в шарики, чем думал.
Сандаун открыл глаза:
— Чертовски красивые сапоги.
Я поставил их в ящик под брезент. Паровоз загудел, я откинулся на седло. Жемчужная лента дыма пересекла диск луны. Паровоз пыхтел. Когда я очнулся, пыхтел он реже, мы останавливались. Небо было убийственно ярким, и глазами, красными, как солнце, я впервые увидел Пендлтон.
Глава пятая
В городе бум
Я еще не был готов проснуться. Я предпочел бы поспать, пока тело и голова не придут в норму. Но слишком много было вокруг отвлечений. Поезд подкатывался к станции. Паровоз дернул напоследок и с облегчением выпустил пар. Я потряс головой, чтобы стряхнуть с мозгов паутину, и подполз к борту. Напротив — надпись свежей краской: ПЕНДЛТОН. На станционной площади никого, только сонная старая лошадь, запряженная в багажную тележку. На прилегающих улицах пусто и тихо, но… Я прислушался и уловил звуки далекого марша; они как будто приближались.
Я приподнялся на локте, чтобы лучше видеть. Из-за далекого угла показалась беспорядочная колонна горожан, маршировавших к поезду. За ними следовали жиденький духовой оркестр и два индейца рядышком на пегих лошадях. К их пикам был привязан транспарант. Когда они его растянули, я разобрал слова: ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ НА РОДЕО — ПУСТЬ БРЫКАЕТСЯ.
Позади послышалась возня. Из одеял в подштанниках выбрался Джордж Флетчер. На подштанниках было столько заплат, что они походили на клоунские штаны.
— Подумать только, — ворчал он, подгребая к себе одежду. — Когда у чемпиона объездчика нет ничего, кроме паршивого старого армейского седла, они хотят его назначить гранд-маршалом парада. Закатный, просыпайся и наряжайся, напарник. Нам уже красный ковер раскатали.
— Уже нарядился, — сказал индеец. Он сидел на ящике, в своем синем шерстяном костюме. — Только дай еще твоей смазки.
Джордж пробормотал, что он не смазчик брату своему, и достал помаду. Я перевернулся на живот и высунул голову между досками. Взъерошенные игроки и пассажиры с припухшими глазами пялились из окон на неожиданный парад. Дверь персонального вагона открылась, и вышел Нордструм, сияя улыбкой, как политик. За ним появились Буффало Билл и Готч, и после них — мистер Хендлс.
— Голодные глаза, а, друзья? — обратился к своим спутникам Хендлс. — Цена славы. «Мир вечно жаждет знаменитых чудес», — сказала Саломея в остатней одежке. Или Савская, вылезая из ванны .
Буффало Билл устало кивнул. Готч расстегнул пиджак, чтобы показать свой чемпионский пояс с пряжкой. Вышли трое в угольных костюмах и подозрительно озирали парад. Нестройная колонна приветствующих делегатов наконец подтянулась к станции. Оркестрик нестройно бубухнул последний аккорд: ту-дух!Готч начал раздуваться, Буффало Билл сорвал шляпу и картинно подмел ею воздух. Приветственных криков не было. Нордструм сказал «кхе-кхе» и хотел обратиться к делегации, но тут оглушительный металлический грохот заставил всех повернуть головы. Это отвалилась дверь скотского вагона, образовав стальной пандус. По нему с визгом сбежала раскрашенная свинья. За ней верхом выехали Джордж и Сандаун. На этот раз делегация разразилась приветственными криками. Джордж не зря хвастался: это ради него граждане вылезли из теплых постелей и парадным строем пришли на станцию — ради городского своего героя и его индейской Немезиды! Оркестр стал смирно и исполнил «Девушек из Буффало» в ритме марша. Два всадника проехали мимо колонны, как генералы, принимающие парад.
Сандаун поверх синих брюк надел чапы из овчины. Он был в перчатках с крагами и вышитыми бисером красными розами на тыльных сторонах. Седло на его пегом жеребце было тисненое, любовно украшенное. Рядом с ним старое армейское седло Джорджа, тусклое и ободранное, выглядело жалко. Чтобы прихорошиться, он набросил на спину своего гнедого мерина одеяло с зигзагами и вместо банданы повязал шею оранжево-зеленым шелковым кушаком Луизы. Учитывая вдобавок его золотистый стетсон, вряд ли кто обратил внимание на невзрачность седла.
— Да, Стоунуолл, — сказал я своему коню, насторожившему уши. — Настоящие вилороги.
Когда демонстрация прошла, Буффало Билл надел шляпу, а Готч вынул большие пальцы из-за чемпионского пояса и свесил длинные руки. Нордструм и зазывала раздраженно жевали сигары.
На улице толпа окружила Джорджа и Сандауна и повела за угол назад, в город. Остальные пассажиры, не торопясь, побрели следом. Я помылся, как мог, из фляги. К тому времени, как я собрал вещи и заседлал коня, начальник станции сгрузил «роллс-ройс» с платформы. Автомобиль завелся с одного поворота ручки и тронулся, дымя. Борец и старый разведчик сидели сзади, мистер Хендлс — позади них на откидном сиденье. Оливер Нордструм ехал на переднем сиденье и показывал достопримечательности как гид. Трое пинкертоновцев ехали на подножках. За рулем сидела женщина с оранжевыми волосами. Она держала руль одной рукой, и вид у нее был скучающий. Я свел Стоунуолла по пандусу и сел в седло.
Мы потихоньку добрались до центра городка. Стало видно, что Пендлтон приложил немало усилий, чтобы принарядиться к большой гулянке. Люди были повсюду и галдели, как покупатели скота на весеннем аукционе. Ковбои оделись в самые яркие рубашки и самые чистые джинсы. Широкополые шляпы были только что выправлены на болванах и украшены лентами из конского волоса и перьями диких птиц. Сапоги были начищены до блеска, шпоры звенели. Девушки в платьях из оленьей кожи обменивались шуточками с парикмахерами и барменами. Торговцы препирались с коммивояжерами, лесорубы громко любезничали с банкирами. И среди этих горластых столпов пендлтонского общества толклись и бродили индейцы. Десятки и десятки племен, людей во всех возможных состояниях и всех возможных цветов кожи, от кирпично-красного до коричневого, от гордецов с орлиным взглядом в полном перяном облачении до развалин со слезящимися глазами, еле шаркающих в тряпье. Но выделял их не цвет кожи и не одежда — их выделяло молчание. Они даже друг с другом не разговаривали.
Фасады магазинов были украшены лентами и гирляндами патриотической расцветки. На веревках, протянутых через улицы, колыхались вымпелы и флаги. В окне каждой гостиницы красовалась вывеска: СВОБОДНЫХ МЕСТ НЕТ. На пустырях теснились палатки.
Центр Пендлтона выглядел в значительной степени также, как сегодня. Не столько, конечно, электрического света в темное время, и в дневное не столько тени, которую дарят теперь жителям взрослые вязы и тополя. Свежие дощатые тротуары, прямые широкие улицы. Как и во многих городках, выросших среди прерий, здесь все было проложено строго с юга на север и с востока на запад. Все, кроме здания суда округа Юматилла. Даже в толпе, несмотря на гвалт, я не мог не заметить, что двухэтажный кирпичный суд стоит вкось на своем участке. Совсем косо. Баритон с торчащими зубами и в стоячем воротничке извинялся перед толпой туристов за это геометрическое недоразумение — если бы не оно, весь город был бы прямым и честным. Низкий его голос звучал властно. К лацкану был пришпилен значок «Я ВОЛОНТЕР РОДЕО: СПРАШИВАЙТЕ МЕНЯ». Такие значки мне уже попадались.