Что ж, каждому приходилось нести свой крест. Слава богу, что он не родился с горбом или третьим глазом.
Сняв друг с друга паутину и обмыв руки водой из бутылки, они принялись за еду. Сандвичи с сыром и сухофрукты.
С сандвичами в руках не раз и не два обошли смотровую площадку, наслаждаясь видом зеленых просторов. На втором круге Наоми коснулась рукой перил ограждения смотровой площадки и обнаружила, что некоторые стойки прогнили.
Она не облокачивалась на перила, так что опасности свалиться с вышки не было. Но стойки чуть подались наружу, одна треснула, и Наоми сразу отступила от ограждения.
Тем не менее Младший так занервничал, что предложил Наоми немедленно покинуть смотровую площадку и доесть ленч уже на твердой земле. По его телу пробегала дрожь, а сухость во рту вызвал отнюдь не сыр. Голос так вибрировал, что Младший едва его узнавал.
– Я чуть не потерял тебя.
– О, Ини, мне ничего не угрожало.
– Не знаю, не знаю.
Поднимаясь на вышку, он не вспотел, но теперь почувствовал, что лоб покрылся испариной.
Наоми улыбнулась. Бумажной салфеткой промокнула ему лоб.
– Ты такой милый. Я тоже люблю тебя.
Он крепко ее обнял. Она словно стала частью его тела.
– Давай спустимся, – настаивал он.
Выскользнув из его объятий, она откусила сандвич. Ей удавалось оставаться прекрасной даже с набитым ртом.
– Мы же не можем спуститься, не выяснив серьезности проблемы.
– Проблемы?
– Ограждение. Может, прогнила только одна секция, а может – все ограждение. Мы должны досконально во всем разобраться и, вернувшись к цивилизации, поставить в известность Службу охраны лесов.
– А почему бы просто не позвонить им, чтобы они сами проверили ограждение?
Улыбнувшись, она ухватила его за левую мочку, подергала.
– Динь-дон, есть кто-нибудь дома? Звоню, чтобы выяснить, знает ли здесь кто-нибудь значение слов гражданская ответственность?
Младший нахмурился:
– Разве звонок в Службу охраны лесов – безответственный поступок?
– Чем больше мы будем знать, тем более достоверно прозвучит наша информация, тем меньше вероятность того, что они примут нас за шутников, которые хотят заставить их впустую прогуляться по лесу.
– Глупость какая-то.
– Отнюдь. – Наоми доела сандвич. – Хорошенько подумай, Ини. Представь себе, что какая-нибудь семейная пара поднимется сюда с детьми.
Он ни в чем не мог ей отказать. Тем более что она очень редко обращалась к нему с какой-нибудь просьбой.
Ширина смотровой площадки между краем и центральным постом составляла порядка десяти футов. Прочность досок сомнений не вызывала. Опасность могла исходить только от ограждения.
– Ладно, – с неохотой согласился он. – Но проверять прочность ограждения буду я, а ты останешься у стены, в безопасном месте.
– Мужчины сражаются с яростным тигром. – Наоми понизила голос, подбавила в него неандертальской хрипотцы: – Женщины наблюдают.
– Так уж повелось в жизни.
– Мужчины находят сие естественным порядком. – Хрипотца не исчезла. – Женщины видят в этом всего лишь развлечение.
– Всегда счастлив поразвлечь вас, мэм.
И когда Младший шагнул к ограждению, чтобы проверить его прочность, Наоми осталась у остекленной стены.
– Будь осторожен, Ини.
Его рука легла на шероховатые перила. Он понял, что бояться надо скорее заноз, чем падения, но держался на расстоянии вытянутой руки от края площадки. Шел медленно, то и дело покачивая ограждение, выискивая расшатавшиеся или прогнившие стойки.
За пару минут замкнул круг, вернувшись к тому месту, где Наоми обнаружила слабину. Оказалось, что это единственный опасный участок.
– Ты довольна? – спросил он. – Теперь спускаемся.
– Обязательно спустимся, но сначала доедим. – Она достала из рюкзака пакетик с курагой.
– Доедим внизу, – гнул свое Младший.
Она вытряхнула два сушеных абрикоса ему на ладонь.
– Я еще не налюбовалась этим великолепием. Не дави, Ини. Мы знаем, что бояться нечего.
– Хорошо, – он сдался. – Только не облокачивайся на перила даже там, где ограждение крепкое.
– Из тебя получилась бы прекрасная мамаша.
– Да, но у меня возникли бы определенные трудности с кормлением грудью.
Они вновь обогнули смотровую площадку, останавливаясь через каждые несколько шагов, чтобы лучше запечатлеть в памяти здешние красоты, и напряжение, словно тисками сжимавшее тело Младшего, ослабло. Как всегда, присутствие Наоми действовало на него успокаивающе.
Она положила ему в рот сушеный абрикос. Он сразу вспомнил свадьбу, когда они кормили друг друга кусочками торта. Жизнь с Наоми превратилась для него в бесконечный медовый месяц.
Наконец они вернулись к тому месту, где ограждение едва не развалилось от ее прикосновения.
И тут Младший так сильно толкнул Наоми, что ее ноги едва не оторвались от пола. Глаза молодой женщины широко раскрылись, изо рта выскочил недожеванный кусок сушеного абрикоса. Спиной она врезалась в дышащий на ладан участок ограждения.
На мгновение Младший подумал, что стойки выдержат удар, но раздался треск, несколько стоек, часть перил и Наоми исчезли из виду. Случившееся так удивило ее, что кричать она начала лишь на второй трети своего долгого падения.
Удара об землю Младший не слышал, но крик резко оборвался, свидетельствуя о том, что полет закончен.
Ему оставалось только дивиться самому себе. Он и понятия не имел, что способен на хладнокровное убийство, тем более спонтанное, без анализа риска и потенциальных выгод от столь решительного поступка.
Собравшись с духом, Младший двинулся вдоль края площадки, шагнул к ограждению там, где его прочность не вызывала сомнений, посмотрел вниз.
Наоми лежала на спине, крохотная светлая точка среди камней и травы. Одна нога согнута под невероятным углом. Правая рука вытянута вдоль тела, левая отброшена в сторону. Вокруг головы – нимб золотых волос.
Он так сильно любил жену, что просто не мог на нее смотреть. Отпрянул от ограждения, пересек площадку, сел. Привалился спиной к стене центрального наблюдательного пункта.
Какое-то время безутешно рыдал. Потеряв Наоми, он потерял не просто жену, не просто друга и любовницу, не просто родственную душу. Он лишился части самого себя, в его теле появилась дыра, словно кто-то вынул мышцы и кости и заменил их пустотой, холодной и черной. Ужас и отчаяние навалились на него, он даже подумал о том, чтобы тут же покончить с собой.
Но потом ему стало лучше.
Не так чтобы совсем хорошо, но определенно лучше.
Пакетик с курагой выпал из руки Наоми перед тем, как девушка исчезла за краем площадки. Младший подполз к пакетику, достал из него сушеный абрикос, положил в рот, пожевал. Вкусно. Сладко.
Так же ползком добрался до самого края, посмотрел на лежащую внизу свою потерянную любовь. Она лежала в той же позе.
Разумеется, он и не ожидал, что она встанет и начнет танцевать. Падение с высоты пятнадцатиэтажного дома наверняка отбило бы такое желание.
С площадки он не видел крови. Но сомнений в том, что вылилось ее много, у него не было.
В застывшем воздухе по-прежнему не чувствовалось ни малейшего дуновения ветерка. Ели и сосны застыли, словно каменные изваяния на острове Пасхи.
Наоми мертва. Только что была такая живая, и вот ушла. Невероятно.
Небо цветом напоминало делфтский фаянс чайного сервиза его матери, облака на востоке – взбитые сливки. Солнце – масло.
Проголодавшись, он съел еще один сушеный абрикос.
Ястреб более не кружил в небе. Над лесом не летали птицы.
Внизу лежала мертвая Наоми.
Как странно устроена жизнь. Какая она хрупкая. Никогда не знаешь, что ждет тебя за углом.
Шок, в котором пребывал Младший, уступил место глубокому изумлению. Всю свою не такую уж длинную жизнь он исходил из того, что мир – место очень таинственное, и правит в нем судьба. А теперь, благодаря этой трагедии, вдруг осознал, что человеческие разум и сердце не менее загадочны, чем все остальные творения Создателя.
Кто бы мог подумать, что Каин Младший способен на столь внезапный, немотивированный акт насилия?
Только не Наоми.
Только не сам Младший. Как страстно он любил эту женщину. Как дорожил он ею. Думал, что не сможет без нее жить.
Видимо, ошибался. Наоми внизу, очень даже мертвая, он – наверху, живой. Короткий суицидальный приступ прошел, он знал, что как-нибудь переживет эту трагедию, что боль так или иначе утихнет, что время приглушит острое чувство потери, что он снова кого-нибудь полюбит.
Так что, несмотря на горе и душевную боль, в будущее он смотрел с оптимизмом и интересом, каких давно уже не испытывал. Ему просто не терпелось узнать, что ждет его впереди. Если он способен на такое, значит, он совсем не тот человек, каким всегда казался себе. Более сложный, более динамичный. Вау!
Младший вздохнул. Хотелось, конечно, и дальше лежать здесь, глядя на мертвую Наоми, грезя наяву о своей будущей жизни, интересной и яркой, но сейчас предстояло заняться совсем другим.
Глава 4
Второй раз звякнул звонок. Через цветной рисунок на стеклянной панели входной двери Джо увидел Марию Гонзалез: окрашенное кое-где красным, а кое-где зеленым, ее лицо напоминало мозаику из лепестков и листьев.
Когда Джо открыл дверь, Мария склонила голову, не решаясь поднять на него глаза.
– Я должна быть Мария Гонзалез.
– Да, Мария, я знаю, кто ты. – Как всегда, его очаровывала ее застенчивость и стремление овладеть английским.
И хотя Джо отступил в сторону, широко распахнув дверь, Мария осталась на крыльце.
– Я хочу увидеть миссис Агнес.
– Да, конечно. Пожалуйста, заходи.
Она все еще колебалась.
– Насчет английского.
– У нее этого добра предостаточно. Так много, что я и не знаю, что мне с этим делать.
Мария нахмурилась, она еще недостаточно овладела новым для себя языком, чтобы понять шутку Джо.
А Джо тут же добавил, чтобы она, не дай бог, не подумала, что он смеется над ней: «Мария, пожалуйста, заходи. Mi casa es su casa».
Она бросила на него короткий взгляд и тут же отвела глаза.
Ее скромность лишь частично объяснялась застенчивостью. За другую часть отвечали традиции. В Мексике она принадлежала к социальному слою, представители которого не смели встретиться взглядом с теми, кто мог считаться padrone.
Ему хотелось сказать, что теперь она в Америке, где никому не надо кланяться перед кем-то еще, где социальный статус родителей – не тюрьма, а открытая дверь, исходная точка, стартовав из которой можно взойти на любую вершину.
Если бы он сказал Марии, что та слишком уж недооценивает себя, его слова, учитывая габариты Джо, грубое лицо, привычку вспыхивать, сталкиваясь с несправедливостью и ее последствиями, могли быть восприняты двусмысленно. А ему не хотелось возвращаться на кухню и признаваться в том, что он испугал ученицу Агги.
На какое-то мгновение он подумал, что они так и будут стоять, Мария – уставившись на свои туфли, он сам – глядя на ее макушку, пока трубный глас архангела не объявит о начале Судного дня и мертвые не восстанут из могил.
А потом словно невидимая собачка, обернувшись резким порывом ветра, пробежала по крыльцу, замерла на пороге, принюхалась и юркнула в дом, потянув Марию за поводок.
Джо закрыл дверь.
– Агги на кухне.
Мария разглядывала ковер в прихожей с тем же интересом, что и пол на крыльце.
– Вы можете сказать ей, что я – Мария?
– Проходи на кухню. Она тебя ждет.
– Кухня? На себе?
– Не понял?
– На кухню на себе?
– Сама, – с улыбкой поправил Джо. – Да, конечно. Дорогу ты знаешь.
Мария кивнула, пересекла прихожую, у двери в гостиную обернулась, решилась на долю секунды встретиться с ним взглядом.
– Спасибо.
Наблюдая, как женщина идет через гостиную и исчезает в столовой, Джо не сразу понял, за что она поблагодарила его. Потом до него дошло: за то, что он доверял ей, не боялся, что она их обворует.
Вероятно, она привыкла к тому, что на нее смотрят с подозрением. И не из-за дурной репутации. Просто она была Марией Еленой Гонзалез, приехавшей из Эрмосильо, Мексика, в поисках лучшей жизни.
Несмотря на очередное напоминание о глупости и злобе окружающего мира, Джо отказался думать о грустном. До появления их первенца оставалось совсем ничего, и он хотел, чтобы с этим днем у него были связаны только светлые и радостные воспоминания, нетерпение и волнения, связанные с рождением младенца.
В гостиной он уселся в любимое кресло и попытался почитать «Ты живешь только дважды», последний роман о Джеймсе Бонде. Но не мог сосредоточиться на сюжете. Бонд выскальзывал живым и невредимым из-под десяти тысяч ударов, уничтожал злодеев сотнями, но он ничего не знал о тех сложностях, которые могли превратить обычные роды в отчаянную борьбу за жизнь матери и ребенка.
Глава 5
Вниз, вниз, через тени и паутину, через вонючий запах креозота. Младший спускался с предельной осторожностью: если под ним треснет ступенька, если он упадет и сломает ногу, лежать ему тут долгие дни, умирая от жажды, инфекции или холода, на дворе все-таки зима, или его просто раздерут на куски лесные хищники, для которых он станет легкой добычей в своей беспомощности.
В туристические походы ходить в одиночку глупо. Он всегда считал, что идти нужно как минимум вдвоем, чтобы делить риск пополам, но его парой была Наоми, а теперь ее нет с ним.
Добравшись до земли, выйдя из-под вышки, Младший поспешил к противопожарной просеке. Возвращение прежним маршрутом заняло бы несколько часов, по просеке он мог добраться до оставленного автомобиля за тридцать, максимум сорок пять минут.
Но остановился, не сделав и нескольких шагов. Он не мог привести полицию на гребень холма, чтобы обнаружить, что Наоми, пусть и в критическом состоянии, еще цепляется за жизнь.
Падение с высоты полутора сотен футов, то есть пятнадцати этажей, обычно заканчивается смертельным исходом. С другой стороны, иной раз случаются чудеса.
Не в том смысле, что боги или ангелы вмешиваются в человеческие дела. В подобную чушь Младший не верил.
– Но бывают единичные исключения из правил, – пробормотал он, потому что с большим уважением относился к теории вероятностей, которая допускала удивительные аномалии, причем безо всякого участия сверхъестественных сил.
Не без внутреннего трепета он двинулся вокруг вышки. Высокая трава и сорняки щекотали голые ноги. Не жужжали насекомые, мошкара не пыталась напиться его крови. Все-таки зима. Медленно, осторожно он приближался к напоминающему тряпичную куклу телу жены.
За четырнадцать месяцев семейной жизни Наоми ни разу не повысила на него голос, ни разу не поссорилась с ним. Она не искала недостатков в человеке, если могла найти достоинства, и относилась к тем людям, которые могли найти достоинства в любом, за исключением растлителей детей и…
Да, пожалуй, и убийц.
Он боялся увидеть ее живой, потому что, впервые за время их знакомства, она посмотрела бы на него с упреком. У нее, несомненно, нашлись бы для него жесткие, возможно, даже грубые слова, и слова эти замарали бы сладостные воспоминания о днях, неделях, месяцах, проведенных вместе, пусть ему бы и удалось заставить ее замолчать. Так что потом, вспоминая о своей златокудрой Наоми, он слышал бы ее визгливый голос, выкрикивающий обвинения, видел бы лицо, искаженное гримасой гнева, лицо, в котором не осталось ничего прекрасного.
А ведь он мог бы вспоминать только хорошее.
Младший обогнул северо-западный угол вышки и увидел Наоми, лежащую на прежнем месте. Она не сидела, не вытаскивала сосновые иголки из золотых волос – лежала, не шевелясь.
И тем не менее он остановился, не решаясь подойти ближе. Оглядел ее с безопасного расстояния, щурясь от яркого солнечного света, ловя взглядом малейшее движение. В абсолютной тишине, не нарушаемой ни шелестом листвы, ни жужжанием насекомых, прислушался, словно ожидал, что она вдруг запоет одну из своих любимых песен, «Где-то над радугой» или «Какой прекрасный мир», но не мелодичным, а хриплым, задыхающимся голосом, выплевывая кровь, перекрывая хруст переломанных ребер.