Прошлой осенью она пыталась устроить жизнь с неким Борюсей. Борюся был женат, обещал развестись, а покамест снял дачу в Загорянке, где Натка с Сенькой жили все лето, а Борюся наезжал на выходные.
Я не любила Борюсю, не понимала их высоких отношений, но приехала, потому что давно не видела сестру, да и шашлыка хотелось. К тому же Сашка на каникулы уехала с классом в Ригу, и дома сразу сделалось как-то очень уж пусто.
Собственно, я не собиралась особенно энергично общаться с Борюсей, а тем более – с его друзьями. Я хотела шашлыку и отоспаться в шезлонге под пледом.
Шашлыка мне дали, а вот отоспаться не получилось. Мне пришлось играть с племянником Сенькой, разливать чай и вести светскую беседу с Борюсиными друзьями, пока они с Наткой сперва ссорились на кухне, а потом мирились в спальне (просто какие-то итальянские страсти, в самом деле).
В перерыве между руганью и примирением с Борюсей Натка представила меня Кириллу (в своей неповторимой манере, разумеется).
– Кир! – заорала она. – Не стой столбом! Поухаживай за моей сестрой!
И подтащила меня к этому самому Киру. Мужик как мужик – высокий, спортивный, загорелый и, кажется, идиот. Ну кто, кроме полного идиота, притащится на дачные шашлыки в пиджаке от Армани?
– Умница, красавица, мать своему и моему ребенку, к тому же – помощник прокурора, – отрекомендовала меня Натка.
И убежала на кухню доругиваться с Борюсей, который вовсю громыхал там тарелками, требуя, по всей видимости, продолжения банкета.
И что мне прикажете делать с этим пиджачным Кириллом? Впрочем, вроде бы меня как раз ничего делать не просили. Это ему велели за мной ухаживать.
– На всякий случай меня зовут Кирилл, – сообщил он.
Наверное, неплохо было бы и мне представиться.
– Лена, – сказала я.
– Вам шашлыку принести, Лена?
– Несите. Только я бы на вашем месте пиджак сняла, прежде чем к мангалу подходить. Жаль будет, если заляпаете жиром.
Кирилл засмеялся.
– Выгляжу идиотом, да? Приперся в пиджаке на дачу…
Оказалось, что он не идиот. Просто приехал прямо с работы. Не во что было переодеться.
Я отловила сестру и выпросила у нее старый Борюсин свитер для Кирилла. В свитере он помолодел и стал выглядеть намного симпатичнее.
Мы немного поболтали о капризах московской погоды. Кирилл добросовестно подкладывал мне шашлыка и все порывался налить вина, несмотря на то, что я за рулем.
Пару раз он пытался рассказывать бородатые анекдоты, но, во-первых, я эти анекдоты знала, а во-вторых – мне вся эта дача надоела хуже горькой редьки, и я хотела поскорее доехать до дому. На том и распрощались. Я думала – навсегда. Но на другой же день Кирилл позвонил мне на работу. Телефон ему, конечно же, дала Натка.
Кирилл сказал, что ему нужна консультация юриста, а сестра рекомендовала меня как очень толкового специалиста в этой области.
Я удивилась – у Кирилла вроде бы своя строительная компания. Что у них там, юриста нет, что ли?
Оказалось, юрист есть, и не один. Но ему нужно мнение независимого специалиста по весьма деликатному вопросу. За консультацию он предлагал триста долларов.
– Мы с вами можем встретиться где-нибудь на нейтральной территории?
– Можем, – сказала я, прикидывая, что на триста долларов, пожалуй, смогу наконец купить стиральную машинку.
– Давайте поужинаем и поговорим заодно, – предложил он.
Ужинать он повез меня в какой-то дико пафосный ресторан. В обтруханном пиджаке с залоснившимися рукавами я чувствовала себя дояркой на придворном балу. Выходя из машины, я к тому же порвала чулок. И весь вечер сидела, как полная дура, в рваном чулке. А вокруг порхали нимфы в вечерних туалетах.
Я так и не поняла, зачем ему понадобилось консультироваться. Вопрос был пустяковый и не стоил выеденного яйца. Взять гонорар за такой пустяк мне не позволяла совесть. Я отказалась от гонорара. Сказала, что не заработала эти деньги, поэтому не возьму.
Он удивился: как это не возьму?
Я сказала, что он накормил меня ужином. Пусть это будет как бы гонорар. И уехала.
Потом, дома, глядя на кучу грязного белья, которое снова придется стирать вручную, я, разумеется, пожалела, что не взяла деньги. В конце концов, от него не убудет, он мужик богатый. А мы с Сашкой из-за моего глупого чистоплюйства теперь останемся без машинки. Но я не привыкла брать деньги у малознакомых мужчин просто так, за красивые глаза. Да и не было у меня никаких красивых глаз, если честно. У нас в семье разделение труда. Натка – красивая, а я – умная. Умная, выносливая, хороший специалист, порядочный человек, верный товарищ, рабочая лошадь, вот за это меня и цените.
Но, видимо, Кирилл считал иначе. На следующий день мне на работу доставили с курьером пакет. В пакете была коробка, в коробке – шелковый мешочек, в мешочке – черная сумочка из крокодиловой кожи.
Машка, коллега и лучшая моя подруга (мы как раз обсуждали дело, когда приехал курьер), повертела сумочку в руках.
– Однако, «Прада», – сообщила она. – Кажется, подруга, у тебя завелся богатый поклонник.
– Бог с тобой, какой поклонник, – отмахнулась я. – Просто клиент. Я его проконсультировала, а гонорар не взяла. Вот он и шлет борзыми щенками.
– Не думаю, что это борзые щенки. Во-первых, дороговато за консультацию. Такая авоська потянет на тысячу баксов, не меньше. А во-вторых – на, читай.
Машка вытащила из сумки записку и протянула мне. На плотной кремовой бумаге каллиграфическим почерком было выведено: «И золотое содержанье книг нуждается в застежках золотых».
Вильям наш, граждане, Шекспир. Ромео, не побоюсь этого слова, и Джульетта.
Конечно, это была невероятная пошлость – посылать мне сумку с цитатой из Шекспира. Но я растаяла. Оказалось неожиданно приятно почувствовать себя женщиной, особенно если учесть, что никто мне сто лет не дарил подарков, не ухаживал за мной, а никаких таких золотых застежек у меня вообще сроду не было, равно как и сумок за тысячу долларов. Было когда-то золотое кольцо, бабушка подарила на окончание школы. Но кольцо пришлось продать лет десять назад. Сашка тогда, помнится, долго болела, лекарства стоили немерено, и у меня не осталось денег даже на молоко.
– Кузнецова, не будь занудой, – подзуживала Машка. – Расслабься ты хоть раз в жизни. Позвони ему, скажи спасибо, а там – по ситуации. В любом случае ты ничего не теряешь. Дома тебя никто не ждет, Сашка вернется только в конце недели.
Я позвонила. А потом прогуляла работу, потому что мы поехали в Завидово и остались там ночевать.
Это тоже было что-то новенькое. Похлеще сумки «Прада». Я сроду ничего не прогуливала – ни школу, ни институт, ни работу.
Оказалось, быть прогульщицей – замечательно. Был будний день, и в Завидове почти не было народу. Кирилл снял крайний коттедж. С балкона открывался вид на осенний лес и на берег реки. Такой красивый, что ныло сердце.
Вечером мы до одурения парились в бане, потом пили каберне, сидя в шезлонгах перед коттеджем, и молчали. Кирилл кому-то позвонил, и часа через два приехал молодой человек в офисном костюме. Он вручил Кириллу объемистую сумку, пожелал мне приятного отдыха и уехал.
В сумке оказалась пижама почти моего размера, зубная щетка, шлепанцы и черная водолазка, очень похожая на ту, в которой я приехала.
– Ты специально пригнал человека из города, чтобы мне было во что переодеться? – спросила я Кирилла.
Он кивнул. Он выглядел смущенным. Потом признался: боялся не угадать с размером.
Я никогда в жизни не чувствовала себя королевой. А тут почувствовала.
По дороге обратно в город я все нюхала пальцы. Пальцы пахли эвкалиптом. Это от эвкалиптовых веников в завидовской бане.
Мы ехали, дождь стучал в стекла, Кирилл снял руку с руля и положил мне на ладонь. И мне стало так хорошо, так надежно… Хотелось ехать и ехать без конца, всю жизнь, и чтобы его рука лежала на моей.
На заправке мы купили кофе в бумажных стаканчиках и какие-то плюшки. И они были горячими, и кофе пах замечательно, а потом мы остановились в лесу, и я нашла красный подосиновик, и привезла его домой, и он долго еще лежал на куске мха на подоконнике, и каждый раз, когда я на него смотрела, – чувствовала запах леса и вспоминала, как мы шли по промокшей жухлой листве и как из-под листьев выскочила лягушка, почему-то не впавшая еще в спячку.
Потом было много поездок – мы постоянно куда-то ездили, летали, плавали: в Париж на выходные, в Лапландию на Рождество, в Киев среди недели просто потому, что захотелось зайти в Лавру… Почему я вспоминаю именно эту дурацкую лягушку?
Я одним глотком допила чай и сердито шваркнула чашку в раковину. Не будь дурой, Лена. Все в прошлом. Дело закрыто. Решение окончательное, обжалованию не подлежит.
Я поставила в этой истории точку. Даже ушла со старой работы. Ладно, чего уж там, не ушла я вовсе, а сбежала. Вынуждена была сбежать. И казенная квартира не имеет к этому никакого отношения. Если бы Кирилл не подставил меня, прекрасно по сей день сидела бы в прокуратуре.
Я налила еще чаю. Хватит, Лена. Ты хотела оставить все это в прошлом, начать жизнь с чистого листа? Хотела. Вот и начинай. Благо у тебя для этого есть все возможности.
Новая работа, новая квартира, в которую мы должны переехать на днях… Как сказала бы бабушка – осталось сменить прическу и мужчину… Насчет прически, между прочим, стоит подумать. Вот возьму и перекрашусь в блондинку. А мужчины… Нет. Никаких больше мужчин. Не хочу. Вот не хочу, и все. У меня и без мужчин есть все, что надо человеку для счастья: два десятка томов нечитаных дел, ненаписанная статья, недоваренный борщ, непроверенные Сашкины уравнения… Господи, да ведь у нас же еще английский!
– Сашка! – крикнула я. – Имей совесть! Хватит болтать! Я не хочу всю ночь сидеть над твоими уравнениями в одиночестве, пока ты там обсуждаешь мальчиков со своей Дашей! Клади трубку и иди сюда!
Недовольная Сашка появилась на пороге через две минуты. Она явно на меня дулась.
– Нечего дуться, – сказала я. – Домашнее задание, в конце концов, твое. Не понимаю, почему я с ним сижу, а тебе плевать.
– Потому что мне все равно, что поставят в четверти по алгебре, – честно сказала Сашка. – А тебе нет.
Честность – это наш конек.
– Ладно, – согласилась я. – Считай, что это мои личные заморочки. Я не стану ничего мотивировать, просто будь любезна пойти и переделать алгебру, и чтобы мы больше к этому разговору не возвращались. Решишь задание – можешь сколько угодно беседовать с Дашей, хотя лично я не думаю, что эти беседы тебя сильно обогатят интеллектуально.
– Господи, чем тебе Даша-то не нравится? – спросила Сашка.
Даша мне не нравилась всем. Не нравилось, что, разговаривая с людьми, она жует свой вечный орбит без сахара, то и дело надувая из него пузыри. Не нравились ее замашки великосветской львицы, дорогие сапоги, кричащий макияж, чудовищный апломб… Не нравилось, что папаша ее – жлоб и хам.
У папаши имелись автосервис и какой-то дальний родственник в префектуре, на основании чего он искренне полагал себя хозяином мира. Как-то раз перед родительским собранием я слышала, как он орал на молоденькую учительницу литературы за то, что та поставила его распрекрасной дочери трояк за сочинение. Учительница пыталась объяснить, что если человек пишет: «Великий писатель Лев Толстой одной ногой стоял в прошлом, а другой приветствовал настоящее», то ему и трояка, в сущности, много. И между прочим, неплохо бы этого самого писателя Толстого, приветствующего одной ногой настоящее, для начала почитать. Ну, как минимум, чтобы не возникал вопрос, почему Наташа Ростова ушла от мужа к Дубровскому. К слову, для общего развития и Пушкина было бы неплохо почитать.
Папаша на это орал, что он сам разберется, читать его дочери Пушкина или, напротив, Хренушкина, а вот учительнице, если она еще раз себе подобное позволит, придется плохо: вылетит из школы, как пробка из бутылки, без выходного пособия и с волчьим билетом. И пойдет работать на панель, где ей самое место.
Учительницу он тогда довел до слез.
– Мам, – сказала Сашка. – Ну это же ее отец – жлоб и хамло. При чем тут Даша? Она-то нормальная… И между прочим, папашу своего терпеть не может. Он и на нее тоже орет знаешь как?
Я не знала, как папаша орет на Дашу, но, честно говоря, не очень верила, что у такого родителя может вырасти нормальный ребенок. Хотя… Даша – со всем своим апломбом, дорогими сапогами, ярким макияжем и вечным орбитом во рту – всего лишь девочка. Наверное, ей и впрямь несладко жить с таким папашей, который к тому же еще и постоянно орет.
– Мам, – Сашка обняла меня. – Можно мне в пятницу после школы к Дашке?
– Можно, – сказала я. – Только сделай уроки на понедельник и возвращайся не поздно. Мы в субботу переезжаем, не забыла?
Сашка энергично затрясла головой – нет, мол, не забыла, забудешь такое! – звонко чмокнула меня в щеку, похватала тетрадки и убежала в комнату. Я придвинула материалы дела с несчастливым номером с окончанием на «тринадцать». Садиться сегодня за статью у меня просто нет сил, все равно ничего путного не напишу. Ну, хоть дело почитаю.
Зазвонил телефон. Опять Даша… Опять на два часа. Сашка снова не выспится и будет ходить как сонная муха.
– Мам, тебя! – заорала дочь из прихожей. – Теть Маша!
– Значит, так, Кузнецова, – забасила трубка Машкиным голосом. – В субботу мы к тебе приедем к трем часам. С тебя кофе и пироженка. Пашка договорился взять на работе «Газель». Мы туда все твое барахло впихнем и за одну ездку тебя перетащим на новое место жительства. Круто?
Круто, еще как. Машка – золотой человек. Дураки те, кто говорит, что женской дружбы не бывает. Женская дружба (если она настоящая, конечно) куда как крепче мужской.
Паша – Машкин муж. Он тоже юрист. Мы все учились в одном институте, только Павлик – на два курса старше нас с Машкой. В институте он никогда не отказывался помочь с курсовой, а когда у меня умерла бабушка – взял на себя организацию похорон, сейчас вот раздобыл «Газель», чтобы помочь с переездом.
Вообще-то сначала я собиралась машину нанять, чтобы не грузить никого своими проблемами. Купила «Из рук в руки», позвонила по нескольким объявлениям и пришла от цен в ужас. Стало совершенно очевидно, что если заказывать машину, то на ближайшие три месяца я останусь не только без вожделенного трюмо, но, пожалуй, и без хлеба.
Можно было бы, наверное, попробовать перевезти вещи на моей «Хонде», но для этого придется сделать минимум пять ездок с одного конца Москвы на другой. А машинка и так на ладан дышит. Каждый раз, садясь за руль, я долго уговариваю ее потерпеть еще разочек и клянусь оттащить на сервис вот прямо завтра. И каждый раз не получается. Пять ездок из Царицына в Митино «Хонду» мою доконают. И тогда, боюсь, никакой сервис не поможет.
В итоге Машка, как водится, обругала меня идиоткой, велела никого не нанимать и не насиловать собственную машину, озадачила Павлика, и вопрос был решен.
– Мань, спасибо тебе, не представляю, как бы я сама все тяжким трудом заработанное перла на новую квартиру…
– Угомонись, – оборвала меня Машка. – Главное – про кофе не забудь. И давай рассказывай, как у тебя там на новом месте. Как работается?
Я рассказала. Двадцать одно дело прочитано, голова пухнет, с работы прихожу в десять вечера, в общем и целом по больнице температура нормальная. Вот сейчас сижу с делом о лишении родительских прав. И, честно говоря, не представляю, с какой стороны за него браться.
– Браться за дело всегда лучше с начала, – сказала Машка. – И постепенно доводить до конца, Кузнецова.
– Я понимаю, – жалобно сказала я. – Но тут же не возмещение ущерба за разбитую урну, тут живой ребенок. Я переживаю.
– Кузнецова, я понимаю разницу между урной и ребенком, вообще-то. Но это твоя работа. А если ты такая трепетная, надо было учиться на флориста. Или на маникюршу. У них в профессии никаких переживаний, знай себе сажай анютины глазки или ногти пили. А ты – не маникюрша. Ты – судья. И нечего трепетать, аки лист на ветру. Что за дело?
– Суррогатная мать не отдает ребенка генетическим родителям. Родители – американцы…
– Ты истцов видела? Ответчицу видела?
– Нет.
– И уже переживаешь!
– Да.
– Ну вот что: давай срочно бери себя в руки. Если тебя все дела будут задевать за живое, тебя свезут в Кащенко уже через две недели! Ты что, вчера родилась?! Ты на этой поганой работе уже десять лет! И до сих пор как гимназистка, чуть что – в обморок упасть норовишь. Тебе кого жалко? Маманьку суррогатную? Ты с ума сошла? Да эта маманька за счет дураков-американцев родила в царских условиях, все девять месяцев каталась, как сыр в масле, ты так сроду не жила, я думаю. Чего ее жалеть?