Романова тронула Красниковского за рукав синего, в искорку костюма:
— Ступай, Артур, мне еще поработать надо.
В коридоре перед ее дверью скопилось несколько посетителей — сотрудников МУРа. Лишь Турецкий относился к другому, хотя и родственному ведомству. Романова открыла дверь, спросила заинтересованно: «Все ко мне?» — и затем, словно в игре в салочки, дотронулась до каждого: «Тебя и тебя приму, а ты и ты придешь завтра с утречка». Сидевших в стороне у стены на диванчике Грязнова и Турецкого она вроде бы и не приметила. Минут через сорок, разделавшись с сотрудниками, Романова приоткрыла дверь, внимательным взглядом окинула сосредоточенное лицо Турецкого:
— А ну, архаровцы, заходите. Чего у тебя там стряслось, Сашок, выкладывай живенько!
Рассказывать пришлось долго. Турецкий не старался связывать друг с дружкой известные ему факты, хотя ему очень хотелось это сделать. Грязное дополнял, вовремя улавливая в рассказе необходимую паузу. Наконец Турецкий добрел до конца дела, которое еще не было зафиксировано в оперативных сводках по городу Москве и существовало пока только в воображении Ники Славиной, Грязнова и его самого. Романова слушала, не перебивая, и когда Турецкий замолчал, сказала:
— У меня в голове от вашего рассказа салат «оливье» образовался. Я теперь с самого начала все вам повторю в кратком изложении. Значит, так. Пару лет назад гражданином по имени Бил была сброшена под поезд Бардина Татьяна, директор «Детского мира», торгашка, значит. Мужик её был тогда председателем Госкомспорта, теперь банкиром заделался. О Биле этом тогда никто и не подозревал, Бабаянц проворонил, а прокурор дело прекратил. Так? Через два года Костя Меркулов зацепил что-то по делу своих жуликов, и прокурор санкционировал возобновление следствия. В то же самое время жительница микрорайона Матвеевское Вероника Славина случайно обнаруживает в квартире Капитонова то ли мертвого, то ли тяжело раненного Била...
Романова остановила свое изложение, нахмурилась. Грязнов решил, что она забыла о мистическом исчезновении Била:
— Через полчаса он из квартиры испарился.
— Постой, постой, Вячеслав. Матвеевское, конечно, район довольно большой. Но я сегодня уже второй раз о нем слышу. Ты, Саша, правильно сказал, что совпадения в нашем деле вещь не редкая. Но они сами не рождаются, их люди придумывают. Сколько лет вашей Веронике?.. Вот, двадцать девять, А наш Гончаренко по Матвеевке ползает, ищет женщину в возрасте от двадцати до тридцати лет, проходящую по «антикварному делу», Чтой-то неспокойно мне, ребятки...
В кабинете начальника МУРа воцарилось молчание.
— Хотелось бы мне знать,— задумчиво произнес после долгой паузы Грязнов,— не дружок ли нашему Гончаренко этот комитетчик Бобовский. Он тоже что-то забыл в Матвеевке.
— Что еще за Бобовский? — спросила Романова.
— Капитан госбезопасности Бобовский в настоящее время слег в больницу с сильной головной болью,— заявил Турецкий, а Грязнов кашлянул в кулак.
— Ты чего тут мне коклюш разводишь, Вячеслав? Твоих рук дело?
— Ты что, Александра Ивановна, мне по чину не положено такой вшивотой заниматься. Да разве я осмелюсь наш славный МУР ссорить с чекистами?
— Я тебе покажу «славный МУР», Грязнов. У нас и так дерьма хватает, а ты еще мне будешь репутацию усугублять. Читал, что о нас в газетах пишут люди?
— Так Александра Ивановна, то ж люди, а это... Бобовский.
— По-моему, мы не о том заговорили. У меня на нераскрытое убийство двухлетней давности, вернее, уже раскрытое. Оно явно связано с убийством в Матвеевском. Бил толкнул Татьяну Бардину под поезд: я только что надыбал очевидца убийства. А самого Била, спустя пару лет, кто-то придушил в квартире Капитонова. Вместо разработки более или менее достоверных версий, мы занялись Гончаренко и Бобовским, которые не имеют отношения к обоим делам. А если даже и имеют, то почему не предположить, что они расследуют убийство Била...
— ...и начальник МУРа ничего об этом убийстве не знает,— закончила Романова за Турецкого.— Да ты не скисай, Александр, давайте решать, что делать дальше. И не такие дела раскручивали. Девочку эту, Славину, надо спасать. Мне морда этого Била,— Романова кивнула в сторону Жоркиных произведений,— никак не нравится, мафиозная морда. Этих мафий сейчас расплодилось уйма. Для них человека пристукнуть — все равно что муху.
— Сашок ее Чудновой поручил. Помните эту спортсменку? Она нам еще по делу о взрыве в метро помогала.
Романова все на свете помнила. И дело о взрыве в московском метро. И знаменитую спортсменку Чуднову.
— Это хорошо ты придумал, Сашок, на четверку с плюсом,— сказала она.
— Почему не на пятерку? — переспросил Грязнов.
— Потому, братцы, что вы недооцениваете противника. Мне сегодня на совещании такого порассказали. И дамочку вашу, и спортсменку запросто выследить могут. Может, они им на хвост уже сели?
— Не должно. Горелик, из Гагаринского, прикрывал. А он мужик работящий. Не первый день замужем, сказал, что не наследил.
— Теперь вот что, хлопцы. Если мы начнем официальное следствие, то облегчим задачу не себе, а преступникам. А себе мы проблему лишь усложним. Так? Давайте возбудим оперативное дело. Об убийстве без трупа. Засекретим его. Я теперь мало кому доверяю. Куда ни глянешь, кругом подонки. Власть и деньги развращают. Я даже своим помощникам доверять перестала. Что-то они на отдых зачастили, кто в Сочи, кто в Варну. Вот только один Артурчик Красниковский у меня остался. Жестокости в нем многовато, но парень свой и честный. Ну, да это ладно, я сама... А Гончаренку, Вячеслав, возьми в разработку сразу. Начнем с ближайших знакомых этого Била — неплохо бы квартирку этого Капитонова прощупать для начала.
— Александра Ивановна, я вот уже Сашку говорил — без шума не проникнешь, засовы внутренние только специальным ключом можно открыть.
— Зачем засовы, Слава? Можно из Никиной квартиры через окно спуститься,— предложил Турецкий.
— Действительно, Вячеслав, оперативник называется! Учить его надо, как в квартиру проникать... Постой, постой, ты чего это такой довольный? Нет, ты погляди, погляди на него, Александр! Ах ты ж, сатана рыжая! Это ж он у меня санкцию на производство незаконных действий выхитрил! А я-то, курица, поддакиваю! Давай, мол, дуй через окно!
Начальник МУРа растерянно посмотрела на хохочущих законников, махнула безнадежно рукой и сама залилась смехом.
* * *
Турецкий увидел Ирину издалека и застыл наподобие перонного столба: с ней случилось что-то совершенно непонятное. По платформе шла необыкновенная красавица, стройная и высокая, гораздо выше, чем он ее помнил. Черное узкое пальто с огромными модными плечами, длинные полы распахиваются при ходьбе, и можно видеть сапоги с голенищами выше колен. Но главным было выражение лица: Ирина знала себе цену. Но вот она увидела его, улыбнулась, но не побежала навстречу, как сделала бы раньше, до отъезда в Латвию, а наоборот, остановилась и ждала, пока он приблизится к ней. Он подошел и взял ее лицо в свои ладони — глаза были прежними. Синие-синие, как огоньки газовой горелки. Она вскинула руки ему на шею и стала целовать, не обращая внимания на взгляды прохожих. И это объятие, и поцелуй напомнили давнишнее, близкое к болезненному чувство нежности и желания, почти забытое временем разлуки.
Они поужинали в паршивом привокзальном ресторане, выпросили у официанта замороженную курицу по безумной ресторанной цене (дома у Турецкого кроме бутылки «Хванчкары», доставшейся по великому блату, ничего не было) и поехали домой, на Фрунзенскую набережную.
И все было естественно и радостно. Они пили вино и целовались. Потом Ирина ушла в ванную и через десять минут вернулась, прикрытая узеньким махровым полотенцем; придерживая его одной рукой, стала расчесывать длинные густые пепельные волосы. Турецкий подошел и освободил полотенце. Ирина как будто не обратила на это внимания и стояла перед ним обнаженная, потряхивая мокрыми волосами. Турецкий сел на диван, служивший ему постелью, и стал наблюдать за Ириниными движениями. Но вот она отложила расческу, подошла к дивану. Турецкий обнял ее, потянул к себе.
И одеяло сползло на пол, и подушки ускользали от них, и они сами ускользали куда-то от этого мира, где сплошные заботы и страх, расстройства и решение неразрешимых проблем. Лишь трюмо, отражая их сплетенные тени, подтверждало, что это была явь.
Ирина обнимала его, всматривалась в его лицо, искаженное неярким светом настольной лампы. Губы ее чуть дрожали. И неясно было, то ли она готова еще раз улыбнуться, то ли расплакаться...
9
13 августа, вторник
Кабинет министра экономики страны и члена ЦК КПСС Виктора Степановича Шахова вполне соответствовал его высокому положению в советском государстве. Из окна открывался красочный вид на Садовое кольцо — часть пейзажа была испорчена не к месту построенным новым зданием хозяйственного управления ЦК КПСС, где, собственно, пеклись те привилегии, против которых так ополчился Шахов. На столе около кремлевской вертушки лежала раскрытая брошюра с грифом «секретно», рассылаемая по строгому списку Старой площади — секретный сценарий предстоящей в августе сессии Верховного Совета страны, разработанный шефом парламента Лукьяновым, с пометками, сделанными размашистым почерком Шахова. Министру не нравились ни этот сценарий, ни маккиавелистый Лукьянов, на редкость властолюбивый человек, который того и гляди займет место своего соученика по юрфаку, президента страны. Но главное не это — Лукьянов и его братия из ЦК и Верховного Совета всегда выступают против фермерского хозяйства — концепцию которого всемерно протаскивал Шахов. На селе надо дать крестьянам скорейшую возможность владеть собственной землей, получать банковские кредиты, технику и агрономическую помощь. Без этого голод охватит страну.
Назойливое августовское солнце выползло из-за здания ХОЗУ, легло на стол. Отворилась дверь, и увядшая блондинка-секретарша сказала увядшим голосом:
— В четыре пятнадцать, Виктор Степанович, у вас назначена встреча с американцами, а наш постоянный переводчик Большаков неожиданно заболел. Только что звонила его жена.
Шахов поднял голову, поморщился от яркого света, встал из-за стола, широкими шагами прошел к окну и задернул штору. Держался он по-спортивному прямо, лицо его, загорелое, немного обветренное, можно было назвать привлекательным, если бы не глубокий шрам на левой щеке.
— Кто у нас замещает Большакова?
— Мальчик этот, фамилия его, кажется, Колодный. Ну да, Виктор Колодный.
— Позовите.
Секретарша взглянула на шефа:
— Сейчас Виктор Степанович.
Она вышла и вскоре вернулась с молоденьким смущающимся пареньком.
— У нас что — одни мужики в штате? Нет что ли представительниц прекрасного пола?
Переводчик Колодный еле слышно проговорил:
— В нашей группе пять человек, переводчики с английского — товарищ Большаков и я. Женщин нет, не принимают.
Шахов снова поморщился:
— Почему это женщин наши кадровики не принимают, а? Боятся, что ли, прибавления штата? А мне хочется, чтобы меня красивая девушка переводила, а не этот гнусавый Большаков. Да вы садитесь, пожалуйста, тезка.
— Вообще-то девушек-переводчиц даже больше, чем мужчин,— начал было Виктор, но тут же замолчал и сел на краешек стула.
— Продолжайте,— сказал Шахов,— не стесняйтесь.
Виктор Колодный утвердился на стуле:
— Вообще-то я знаю переводчиц из «Прогресса». Там работают квалифицированные редакторы.
— Назовите фамилию,— улыбнулся Шахов.
— Фамилию?.. Ну, хотя бы Вероника Славина. Она училась со мной в одной группе. Преподаватели считали, что у нее чистый кембриджский акцент. Говорит по-английски лучше американцев. У них примеси, особенно у техасцев. Болтают так, что и не поймешь.
— Это хорошо, что советская девушка говорит по-английски лучше американцев,— засмеялся Шахов,— она-то мне и нужна. Повторите фамилию.
— Славина.
— Вот и отлично.
Шахов повернулся к секретарше:
— Маргарита Петровна, пошлите за Славиной. Сделайте так, чтобы к двум она уже была здесь.
* * *
На Новокузнецкую Турецкий приехал рано, на его этаже и в приемной еще не было посетителей. Он зашел в канцелярию, забрал почту.
— Как у нас сегодня дела, Клава?
— Это у вас дела, товарищ следователь, а у меня делишки.
— Правильно, Клавочка. Вы у нас, как всегда, на уровне поставленных задач.
С людьми типа Клавочки Турецкий всегда разговаривал дурацкими клише, он почему-то не находил для них нормальных человеческих слов. Как ни странно, Клава и другие подобные типажи воспринимали эти штампы вполне позитивно.
— Бабаянца еще нет, Клава?
— То есть как это «нет»? Он же в отпуске!
— В отпуске?! Но он по графику должен идти в отпуск в октябре!
График, конечно, был ни при чем. Существовал для порядка разве. Следователи охотно брали отпуск летом, особенно в июле-августе, подгоняя дела и договариваясь с начальством. Турецкого взбесило, что Бабаянц ни слова не сказал ему об отпуске да еще обещал приехать и поговорить о деле Бардиной.
— Александр Борисович, он вчера позвонил и сказал, что ему срочно надо было взять отпуск. Кажется, он поехал к отцу в Ереван.
Турецкий выматерил про себя и Бабаянца, и Клавку заодно с ним и пошел в свой кабинет. Быстро раскидал почту по ящикам и стал набирать номер Меркулова — ему надо было срочно кому-то высказаться.
— А-а, вот как хорошо, что ты позвонил, Саша,— прозвучал знакомый баритон.— Мне бы хотелось с тобой увидеться.
— У меня тоже есть о чем поговорить, Костя. Понимаешь, по делу Бардина... Не столько по делу Бардина... То есть...
Невозможно было в двух словах рассказать о беспокойстве за Нику, о Биле, у которого стерты уши, и совершенно несвоевременном отпуске легкомысленного Бабаянца.
Турецкий остановился, но Меркулов молчал. В трубке слышался легкий шелест, как будто ветерок играл предосенней листвой.
— Да. Бардин,— наконец сказал Меркулов, и Турецкий сообразил, что никакого ветерка не было, просто Меркулов листал свои записи.— Мы можем пообедать вместе, если ты не возражаешь. Ты на машине?.. У меня есть идея,
* * *
— Что ж ты даже юбчонку какую не захватила? Кофту-то мы сейчас изобразим, а вот что ты со своими джинсами будешь делать?
Анна Чуднова металась по квартире, вытаскивала из шкафа и кладовки всякие шмотки, а Ника беспомощно разводила руками — во все Аннины вещи могло поместиться по крайней мере две, а то и три Ники.
Все началось с блинчиков. Вопрос заключался в следующем: на каком молоке их надо делать — свежем или кислом. Ника позвонила эксперту по всякого рода выпечке, своей свекрови Елизавете Ивановне. Елизавету она обнаружила в полувменяемом состоянии: Веронику Славину все утро разыскивал министр экономики страны товарищ Шахов на предмет участия в приеме американской делегации. Ника растерялась. До назначенного времени осталось меньше часа, а у нее, кроме джинсов и майки с надписью «I love NY» (подарок туриста), ничего не было. Надпись еще бы сошла, но сама майка была безумного желтого цвета.
— Эврика! — заорала вдруг Анна и бросилась из квартиры.
Через десять минут она вернулась с потрясающим кожаным костюмом.
— Вот! Смотри, в самый раз! У соседки взяла! И откуда у этой замухрышки такие шикарные штуки? Нигде не работает, не учится... Но добрая девка, сразу согласилась. Немножко великовато в талии? Ничего, прихватим булавкой. Ну у тебя и талия, тоньше моей шеи. Косметика есть? Давай, малюйся, а я звоню секретарше, пусть тачку присылают...
Кешка долго махал рукой вслед Нике, и когда уже не видно стало и следа огромного автомобиля, повернулся к Анне:
— Ну, теперь идем в наш любимый садик. И ты мне почитаешь про Винни Пуха... Ой, у меня шнурок развязался!
Анна, присела на корточки, завязала шнурок, привела в порядок Кешкино обмундирование.
— Ты что ли моя теперь бабушка? — тихонько спросил Кешка и прижался ладонями к Анниному рябоватому лицу.— Нет, я знаю, бабушки только совсем старыми бывают, а ты еще не совсем. Жалко. А почему у тебя на лице горошки?