– Ему осталось жить месяца два…
И добавил:
– Вот все мои телефоны, в любое время суток звоните. Сделать уже ничего нельзя, но я всегда готов помочь».
В конце марта Высоцкий вылетел в Париж, чтобы потом оттуда отправиться в Венецию, где снималась Марина Влади. Янклович вспоминал, что, против обыкновения, на этот раз возникли определенные сложности на таможне: «Я хорошо помню, что мы поехали провожать Володю вместе с Ваней Бортником… Обычно Высоцкого не досматривали, во всяком случае, при мне это было в первый раз… Таможенник спросил его:
– Владимир Семенович, вы везете что-нибудь, не внесенное в декларацию?
Володя ответил:
– Нет.
– Вы точно это знаете?
– Да.
Таможенник вздохнул и сказал:
– Откройте чемодан…
Володя открывает чемодан. Наверху лежала шкурка соболя и картина, кажется, Тышлера. Кроме того, он вез Марине кольцо ленинградской работы. Шкурку он смог отдать мне. А картину и кольцо конфисковали. Еще у Володи в кармане был наркотик в пузырьке из-под сердечных капель… Его отправляют на личный досмотр, и он рукой прямо в кармане раздавил этот пузырек. Порезался, потекла кровь…»
Бортник описал происшествие существенно иначе и с более благополучным для Высоцкого финалом: «Володя открыл чемодан, там – соболя… Стоим у барьера, и вдруг – три особиста! Таможенник – раз! этих соболей мне под пиджак! Вовка стоит белый как полотно… Пузырек раздавил в кармане, осколки впились в руку… Кровь… А они там стали что-то искать – «Метрополь», что ли? У Володи отобрали тогда какое-то золотое изделие и еще что-то… Володя этим рейсом не улетел. Позвонил одному знакомому в Министерстве внешней торговли, тот обратился выше – к заму Патоличева… Тот сказал:
– Пусть пишет объяснительную…
Едем, везем эту объяснительную… Читаю…
– Вовка, ты с ума сошел… Ошибка на ошибке!
– Это специально. Чтобы они поняли, что я волновался…
– Ну, ты уж слишком… «ДАРАГОЙ»?!
– Да нет… Главное – принцип.
И ему вернули эти вещи!»
В Венеции Высоцкий наконец признался в своей наркомании Марине. Она вспоминала:
«…Этой ночью было сказано все, и наконец между нами нет больше тайны.
Очевидно, после очередного срыва ты по преступному совету одного приятеля впервые вкалываешь себе морфий: физическая боль после самой жуткой пьянки – это ничто в сравнении с психическими мучениями. Чувство провала, угрызения совести, стыд передо мной исчезают как по волшебству: морфий все стирает из памяти. Во всяком случае, в первый раз ты думал именно так. Ты даже говоришь мне по телефону с мальчишеской гордостью:
– Я больше не пью. Видишь, какой я сильный?
Я еще не знаю цены этой твоей «силы»…
Теперь я знаю все. Ты осмелился произнести «запретные» слова.
Я наслаждаюсь этими минутами с болезненным ликованием, как мог бы наслаждаться последними минутами жизни смертельно раненный человек. Мы снова вернулись к началу нашей любви. Мы больше не прячемся друг от друга, нам нечего друг от друга скрывать. Для нас с тобой это – последний глоток воздуха.
Ты всегда мечтал о Венеции, мы часто говорили о ней ночами. Ты говоришь мне, что обязательно поправишься, и чувствуешь сам, что это – конец.
– Я возьму себя в руки. Как только приеду в Париж, мы начнем соблюдать режим, мы будем делать гимнастику, вся жизнь еще впереди.
В конце концов нам всего по сорок два года! Ты обещаешь, что к моему дню рождения в мае «все будет в порядке»…»
Через год после смерти Высоцкого Марина Влади описывала сцену решающего объяснения не столь благостно. Она утверждала, что Высоцкий рассказал ей всю правду о своей наркомании в катере, после чего последовала бурная сцена: «Я его чуть не выбросила из этого катера…»
Янклович так объяснял признание Высоцкого жене: «К этому времени Володя понял, что сам он с болезнью уже не справится. Кто-то должен ему помочь. И в Италии он все рассказал Марине. Она сказала:
– Ну вот что, Володя. Из этого мало кто выскакивал, но ты – человек сильный. Давай решим так: или ты мне даешь слово, что все это прекратится, или мы с тобой расстаемся. Потому что я знаю, какие ужасы происходили с Игорем: он скитался по свету, сидел в тюрьме…
Высоцкий возвращается в Москву…»
Получается, что Высоцкий, узнав о том, что врачи вынесли ему практически смертный приговор, попытался найти спасения у Марины, в надежде, что она найдет ему хорошего врача и клинику. Но оказался не в состоянии в тот момент отказаться от дурмана и предпочел вернуться в Москву, где наркотики были гораздо доступнее.
В апреле у Высоцкого родилась идея сделать еще одно концертное турне по США и, может быть, задержаться в Америке на полгода. Он надеялся, что удастся повторить и развить успех первых концертов, состоявшихся в январе 1979 года.
Весной 1980 года у Янкловича появляется знакомая американская славистка Барбара Немчик. У нее заканчивается срок научной стажиpовки в МГУ. Вскоре она стала невестой Валерия Павловича. Возникла идея брака Янкловича с ней, то ли фиктивного, то ли настоящего, чтобы обеспечить его присутствие в Америке во время предполагавшихся длительных гастролей Высоцкого. Как отмечал Владимир Шехтман, «Валера с Барбарой женились вроде бы фиктивно и вроде бы – по любви… Володя с Валерой собирались в Штаты…»
Барбара Немчик вспоминала: «Времени оставалось все меньше и меньше – мне надо было уезжать из Союза. Естественно, мне этого очень не хотелось… Мы с Валерием Павловичем очень подружились, и возникла идея: нам «расписаться». Просто Володя сел со мной рядом и объяснил ситуацию… Он надолго собирается в Штаты, Валера должен быть с ним:
– Я думаю, что и для тебя это будет не самый плохой вариант. Ты подумай».
А вот как об этом рассказывал сам Янклович: «В этот период в моей жизни появилась Барбара… И Володя сказал, что, когда я женюсь на ней, мы вместе поедем в Штаты:
– Мне нужен там свой человек. Попробуем понять, насколько серьезно американцы интересуются русской культурой…»
Нью-Йорк Высоцкому очень нравился. Он считал его городом XXI века.
Не исключено, что Высоцкий тогда впервые задумался о возможности эмиграции. В Америке он встречался с Иосифом Бродским, тогда еще – не нобелевским лауреатом. По утверждению Михаила Шемякина, «у Володи была мечта работать в американском кино. Но он понимал, насколько это сложно».
В мае 1980 года, когда Высоцкий был за границей, Валерий Янклович вступил в брак с Барбарой Немчик, причем все бюрократические формальности удалось быстро преодолеть только благодаря связям Высоцкого.
Высоцкий несколько раз порывался улететь в Париж, к жене, но потом сдавал билеты. Улетел он только 10 мая. То ли он надеялся вылечиться во французских клиниках, то ли надеялся, что во Франции легче будет достать наркотики, хотя они там были дороги, и с торговцами активно боролась полиция. Но в Москве друзья пока что не доставали ему наркотики, надеясь, что он всерьез взялся за лечение. Друзьям казалось, что Высоцкому и в тот раз лететь очень не хотелось. Он специально опоздал на рейс, но рейс задержали, и Высоцкий улетел. Владимир Шехтман утверждал: «Он сделал все, чтобы опоздать. Мы приехали в аэропорт, когда закончилась посадка: «Все, опоздали!» Но таможенники Высоцкого, конечно, знали:
«А, Высоцкий! Сейчас поможем… Девочки, задержите рейс на Париж. Высоцкий опаздывает». И Володя улетел».
Но еще в самолете бард впал в жуткий запой.
На беду он просил Марину его не встречать, сказал, что доедет сам. А на другой день она в панике позвонила в Москву: «Где Володя? Он не прилетел! Я не знаю, где он!»
Об этом последнем приезде во Францию Высоцкого Марина Влади вспоминала так: «…Мое беспокойство, когда ты не приехал в назначенный день, бесполезные звонки, ожидание, бессилие, твое исчезновение между Парижем и Москвой, и – однажды ночью – звонок моей подруги. Ты уже несколько часов в Париже – в одном из русских ресторанов, – и дело плохо, надо ехать за тобой. Я бужу Петю (своего среднего сына. – Б. С.) – мне нужна помощь. Мы находим тебя на банкетке, обитой красным плюшем, в самом темном углу. С тобой гитара и чемодан, ты похож на отставшего от поезда пассажира».
На этот раз дело закончилось психиатрической клиникой. Как свидетельствует художник Михаил Шемякин, Высоцкого «напоили свои же доброхоты: Высоцкий едет с нами! Ну как не выпить с Высоцким! – на всю жизнь сувенир! Две бутылки коньяка ему дали в самолете. Володька попал в сумасшедший дом».
Впрочем, дело было не только в запое. Гораздо важнее было вылечить барда от наркомании. Ведь запой и алкоголь в данном случае были лишь заменителем наркотиков, без которых Высоцкий не мог прожить и дня. И Марина Влади помещает его в клинику Шарантон, хотя было уже слишком поздно. Она вспоминала: «Наш добрый доктор Поль Онигман не может ничего сделать – тебя нужно класть в больницу. В коридоре доктор Дюгарен смотрит на меня и спрашивает:
– На этот раз кто это?
– Мой муж.
– Бедняжка.
В этом же коридоре несколько лет назад находился мой старший сын».
С 11 по 20 мая Высоцкий проходил курс лечения от наркомании в специальной клинике Шарантон, где за 165 лет до этого умер маркиз де Сад, объявленный сумасшедшим. Там Владимир Семенович написал одно из последних своих стихотворений:
Из-за госпитализации в Шарантон Высоцкий не смог присоединиться к артистам Театра на Таганке, гастролировавшим в Польше. Это не прибавило любви к нему большинства актеров, не скрывавших своей зависти к Высоцкому. Бывший директор театра Николай Дупак свидетельствовал: «Вот расскажу вам, опять кто-нибудь обидится… Актеры… Да они же угробили его завистью. Все эти Петровы, Сидоровы, Ивановы…
– Мы – черная кость, а он – белая!»
Высоцкий покинул Шарантон, не кончив курса лечения и тем самым он, возможно, упустил последний шанс к спасению. Марина Влади дала согласие на выписку мужа из клиники. Возможно, в тот момент она уже понимала, что лечение бесполезно. Официальной причиной Высоцкий называл необходимость присоединиться к гастролям Театра на Таганке в Польше. Ведь без Высоцкого театр не может показать польской публике «Гамлета» – один из главных своих спектаклей. Но, вероятно, главным была неспособность Высоцкого прожить без наркотиков. По всей видимости, он решил, что лечение не дает эффекта. Марина Влади писала в своей книге: «Прошло время. Ты приходишь в сознание, а дальше – угрызения совести, отчаянье и, наконец, откровенный разговор со мной. Я отказалась, несмотря на советы врачей, оставить тебя в специальной клинике. Быть может, я должна была на это решиться. Но могла ли я посягнуть на твою свободу, которой ты дорожил больше жизни?..»
Примерно 20 мая Марина забрала Владимира из Шарантона, чтобы он мог отправиться в Польшу на гастроли Таганки.
Оксана вспоминала: «Когда Володя был в Париже, я себе места не находила – и не могла понять, отчего это происходит…
Однажды ночью со мной просто случилась истерика. А в семь часов утра приехала моя тетя и сказала, что ночью умер папа (он покончил жизнь самоубийством)… И я занималась всеми этими похоронными делами – не самыми приятными в этой жизни, – а Володя в это время лежал в госпитале в Париже».
Высоцкий тогда тоже словно почувствовал, что у московской возлюбленной произошла какая-то беда. По словам Шехтмана, «мы с Валерой жили у него, он все время звонил:
– Найдите Оксану! Я чувствую, что у нее что-то случилось…
А ее не было».
О том же говорит и Янклович: «Из госпиталя звонил мне, спрашивал, что случилось у Оксаны, – а у нее умер отец… Я говорю:
– Ты что, обалдел? Что там могло случиться…
– Нет, там что-то произошло.
– Да ничего не произошло. Ты что?!
– Нет, я чувствую – что-то случилось!
Это его провидение потрясло меня…»
Оксану Высоцкий все-таки поймал. Она вспоминала: «И когда, после похорон отца, я в первый раз вошла в свою квартиру, тут же раздался звонок:
– Наконец я тебя поймал! Что случилось?
Я чувствую, что он сам в какой-то панике, но не могу врать… У меня льются слезы, комок в горле…
– Володя, ты знаешь, умер мой папа. Я только что его похоронила.
Он сказал:
– Все. Завтра я буду в Москве.
И Володя прилетел, пробыл в Москве одни сутки и улетел в Польшу…
Все это время он провел со мной… О чем говорили? Такая была ситуация, что не до разговоров…»
Высоцкий прилетел в Москву 22 мая. Состояние барда оставляло желать много лучшего. В парижский аэропорт его сопровождал Михаил Шемякин. Он признавался:
«Никогда не забуду, как я видел Володю в последний раз. Была весна, он только что вышел из психиатрической больницы, французской… Я его обнял – я собирался в Грецию, он уезжал обратно в Москву…
– Володька, – говорю, – вот ты видишь, корабли плывут, деревья там… Кто-то гудит: у-у-у… Давай назло всем – люди ждут нашей смерти – многие… И ты доставишь им радость. А давай назло! Вдруг возьмем и выживем! Ну смотри – цветут деревья, Париж, Риволи, Лувр рядом! Вовка, давай выживем, а?!
А у него уже такая странная-странная печать смерти в глазах, он меня обнял и сказал:
– Мишенька, попробуем!
Сел в такси, помахал мне рукой из машины, а я смотрел на него и думал: «В последний раз я его вижу или еще нет?» И оказалось – в этой жизни – именно в последний раз. Я улетел в Грецию, и больше – ни-ко-гда…»
За день или два до возвращения Высоцкого в Москву Янклович звонил в Париж, чтобы предупредить о передаче наркотиков: «Я передавал ему ампулы – через командира самолета «Аэрофлота», который летал в Париж… Это было до приезда в Москву. Передавал в пузырьках от сердечных капель. Ездил к этому летчику, даже дом запомнил…»
Вероятно, и раньше Высоцкий получал наркотики через экипажи «Аэрофлота». Причем делалось это «втемную».
Золотухин записал в дневнике, уже после смерти Высоцкого, 20 сентября 1980 года, в Грозном: «Ходили с Валерием (Янкловичем. – Б. С.) на базар. Долго говорили о Володе, о последних периодах. Боже мой, я даже не знал, какая страсть гибельная, болезнь, вернее, неизлечимая опутала его – наркомания… Ничего не знал… Ничего… Совершенно далек я оказался в последние годы от него…» А в следующем разговоре с Янкловичем, 1 октября, речь зашла и о последней поездке в Париж: «Валерий Я. рассказывал, как Володя мучился своей болезнью, уже наркоманией, как он заставлял всех искать наркотики, из Парижа рвался в Москву, здесь ему доставали, там – дорого и подсудно, здесь он – Высоцкий. А может, органы ждали удобного случая, чтоб подловить его и оскандалить… Люди рисковали, вернее, не подозревали пилоты наши, что в бутылочках из-под облепихового масла они привозили ему наркотик».
Это последнее свидетельство объясняет также, почему Высоцкий не поехал из Франции сразу в Польшу, а на день заскочил в Москву. В Польше наркотики достать ему было практически невозможно, и пришлось заезжать в Москву и получить от Янкловича наркотики, которые тот собирался отправить самолетом. Очевидно, ранее, еще из госпиталя, Высоцкий позвонил Янкловичу и Шехтману и потребовал наркотиков. Стало ясно, что все лечение пошло прахом.
По свидетельству друга Высоцкого польского актера Даниэля Ольбрыхского, он прилетел в Польшу уже в очень плохом состоянии. До конца не было известно, приедет ли он вообще. Собирались даже отменить «Гамлета», а «Добрый человек из Сезуана» должен был играть его дублер. Но я упросил Марину погрузить Володю в самолет, чтобы он все-таки приехал…
26 мая Золотухин отметил в дневнике: «Приехал Володя и великолепно играл. Спектакль имеет совершенно иной уровень с его участием. Не шибко здоров мастер, но… Хочется, чтоб он выдюжил два самых ответственных «Гамлета». Этими спектаклями мы закрываем фестиваль «Варшавские встречи».
27 мая Высоцкий появился на варшавской сцене в роли Гамлета. Ольбрыхский так описал это представление: «Он из последних сил хватался за край, зубами… Это дало невероятный результат. Особенно для меня, друга, это было потрясающее переживание. Вместе с ним я напрягал все силы и поэтому не помню подробностей его игры. Особое внимание я обратил лишь на то, как Володя произносил самый знаменитый и, как говорят, самый важный монолог «Быть иль не быть», который в действительности стал таковым лишь в XIX веке (могу указать в «Гамлете» ряд других фрагментов, более существенных и важных, чем проблема «быть иль не быть», между тем именно она сделала карьеру).