Генрих Падва так вспоминал об Ижевском процессе: «Для Кондакова дело кончилось не очень хорошо: его осудили по ряду эпизодов. Но, к счастью, все связанное с концертами Высоцкого суд отбросил. Было признано, что ничего криминального там не происходило, имя Валерия Янкловича было полностью реабилитировано. И, естественно, имя Владимира Высоцкого. А ведь нашлись люди, которые хотели Высоцкого очернить. Например, следователь Кравец, который оказался на редкость необъективным человеком. Но у него ничего не получилось».
Тут либо память подвела Генриха Павловича, либо сказалась извечная неприязнь адвоката к следователю. Из материалов дела хорошо видно, что следователь Кравец никакой излишней самодеятельности в Ижевске себе не позволял и послушно выполнил указание сверху о том, чтобы не предъявлять обвинений Высоцкому и другим артистам, а также администратору Таганки Янкловичу – чтобы не подставлять известный театр.
По свидетельству Падвы, «закончилось дело за двадцать дней до смерти Володи. Я ехал из аэропорта Домодедово и заскочил на Таганку. Хорошо помню, что это было пятого июля. Володя торопился на концерт, мы встретились буквально на мгновенье…
Я не знаю позиции Хазанова и Толкуновой, а Володя, с моей точки зрения, вел себя очень благородно. Очень хотел помочь В.В. Кондакову – ныне покойному, – а главное, он очень хотел, чтобы никак не пострадал Валерий. Между тем Янкловича все время дергали, требовали явки в суд – что могло иметь непредсказуемые последствия. Самого же Володю просто пытались испачкать, не только его, но его – особенно».
Падва утверждал, что денег Высоцкий вообще не получил: «Концерты, о которых речь, проходили не в Ижевске, а в Глазове – это недалеко. Организовывал их Шиманский, он был помощником Кондакова. И когда у них зашел разговор об этих концертах, Кондаков сказал: «Не надо. Сборов не будет». Тогда Шиманский и еще несколько мальчиков решили, что Василий Васильевич стал выживать из ума – чтобы у Высоцкого не было сборов!
Но Кондаков не зря считался великим администратором – сборов на самом деле не было.
В чем же дело? Глазов расположен на двух берегах реки, и во время разлива никакого сообщения между ними нет. Дом культуры расположен на берегу, где практически нет жилых домов. Поэтому попасть туда можно было только на лодках! Кондаков каким-то образом об этом знал. А эти мальчики объявили концерты – и прогорели на них. Просто народу было мало. Поэтому украсть что-то было невозможно – и этот эпизод рухнул, Янкловича оправдали».
Однако Валерий Янклович, помимо официальной должности администратора Театра на Таганке, в ряде случаев выступавшего в качестве концертного администратора Высоцкого, в своих воспоминаниях фактически подтвердил версию следствия: «Нас выручило одно обстоятельство, вернее, противоречие в показаниях администраторов… Они говорили, что Высоцкий работу не выполнил, а деньги получил. А требовал заплатить Янклович. (Существовала договоренность, что оплата производится в любом случае, независимо от того, сумеют ли администраторы собрать зрителей или нет. – Б. С.)
А противоречие было вот в чем: они утверждали, что считали деньги при мне вдвоем. А на самом деле был только один из них. А нас было двое – Володя и я. И мы говорили, что лишних денег не получали…»
По сути, Янклович признает, что деньги они получили и что Высоцкому пришлось вернуть незаконно полученные две с половиной тысячи рублей (по другим данным – пять тысяч рублей), но только этот факт нельзя было доказать на суде из-за противоречий в показаниях подсудимых. Но в действительности тот факт, что деньги Высоцким были получены, доказывается определением суда, по которому Владимиру Семеновичу пришлось их вернуть. И из материалов дела также видно, что приезд Кондакова в Ижевск как раз и был связан с тем, что он не верил, что концерты Высоцкого в Глазове провалились, и подозревал коллег в крысятничестве. Поэтому и предпочел на следующие концерты прибыть в Ижевск, чтобы самому убедиться, сколько на концерте зрителей, и исключить возможный обман. На его беду, в том же самом захотели убедиться и правоохранительные органы.
Падва признает, что о совершенно благополучном для него и Янкловича исходе процесса в Ижевске Высоцкий узнал за двадцать дней до своей гибели, однако настаивает: «Конечно, состояние у него в то время было очень тяжелым. А все эти дела – с моей точки зрения – его просто добивали. Он был совершенно не приспособлен и для решения таких проблем, и для общения с такого рода людьми. И вообще, это совершенно не его сфера: административные дела, работа судебно-правоохранительных органов… Володя не был к этому готов – ни психологически, да и никак! И то, что он мне говорил, о чем просил, звучало чрезвычайно наивно – во всяком случае, для нас, юристов. «Нет, ну ты скажи им! Что же они мне не верят?!»
Понимаете, он судил об этих вещах с общечеловеческих позиций. А юриспруденция – это иногда какие-то настолько формальные вещи, что они не укладываются в общечеловеческие представления. Они правильны, нужны, но это другой порядок мышления.
Пока длился суд в Ижевске, Володя звонил много раз – все это висело над ним, действовало на психику. Когда я прилетал в перерывах, он немедленно тащил меня домой: «Давай, приезжай!»… Конечно, это и волновало, и влияло, и действовало».
Здесь великий бард представлен этаким Иванушкой-дурачком не от мира сего, который искренне возмущается, что подлец-следователь не верит его чистосердечным признаниям в том, что никаких «левых» денег за концерты он не получал. Как будто и до Ижевска, и после Ижевска Высоцкому не платили за концерты из «черной кассы», как будто он не знал, как все это делается, не пил коньяк с тем же Кондаковым и другими администраторами, не участвовал в ритуале торжественного сожжения «лишних» билетов! Падва выступает здесь с позиций адвокатской этики, требующей отстаивать невиновность подзащитных даже тогда, когда приговор уже состоялся. Но в то, что Высоцкий слишком уж переживал в связи с «ижевскими страданиями», верится с трудом. Ведь по здравому размышлению, он не мог не понимать, что лично ему процесс ничем не угрожает. Иначе пришлось бы привлекать к суду других знаменитых актеров, а этого власти явно не хотели. Но и над Янкловичем тоже вряд ли нависала реальная опасность быть отправленным в лагерь, на лесоповал. В отличие от других участников группы Кондакова, он не был администратором какой-нибудь Богом забытой Северо-Осетинской или Удмуртской филармонии, а представлял Театр драмы и комедии на Таганке, имевший к тому времени мировую славу. Арест администратора такого театра немедленно был бы замечен за границей и даже мог бы быть истолкован как начало политических преследований фрондирующего театра. А лишнего шума в этом деле Москва не хотела.
На примере ижевского процесса легко убедиться в том, что, если бы КГБ действительно хотел посадить Высоцкого, он мог легко сделать это без всяких наркотиков. Однако трогать Высоцкого было нельзя, и власти это хорошо понимали. Во-первых, потому, что Высоцкий имел действительно всесоюзную известность, пожалуй, даже превосходившую известность таких кумиров, как Магомаев и Кобзон (хотя по голосу он, конечно же, далеко им уступал). Во-вторых, он был женат на француженке, всемирно известной актрисе, которая к тому же была членом Французской компартии и вице-президентом общества дружбы «Франция – СССР». Только тронь Высоцкого – международный скандал гарантирован. Еще, глядишь, сам лидер французских коммунистов Жорж Марше заявит публичный протест.
В феврале 1980 года на концерте в МФТИ Высоцкого спросили: «Собираетесь ли вы выпустить книгу стихов? Если – да, то как она будет называться?»
Он ответил: «Это не только от меня зависит, как вы понимаете. Я-то собираюсь. Сколько я прособираюсь – не знаю. Сколько будут собираться те, от кого это зависит, – тем более мне неизвестно. Как будет называться – пока даже разговора об этом нет серьезного. Хотя есть предложения и по поводу книги, подборок и т. д.
Вы знаете, чем становиться просителем и обивать пороги редакций, выслушивать пожелания – как переделать строчки, лучше сидеть и писать. Вместо того чтобы становиться неудачником, которому не удается напечататься. Зачем? Можно писать и петь вам. Это – то же самое… А вы не думаете, что магнитофонные записи – это род литературы теперешней? Ведь если бы были магнитофоны при Александре Сергеевиче Пушкине, то я думаю, что некоторые его стихи были бы только на магнитофонах».
Если бы Высоцкий дожил до компьютерной эры, когда бумажные книги все больше обесцениваются, то он наверняка был бы удовлетворен. Его произведения как в виде записей концертов, так и в виде электронных книг и текстов отдельных песен – одни из самых популярных в русскоязычном сегменте Интернета. Только неизвестно, получал бы Владимир Семенович гонорары за электронные публикации. Впрочем, он наверняка бы компенсировал это концертами и наверняка был бы не менее популярен, чем Алла Пугачева.
На том же концерте в МФТИ Высоцкий утверждал: «Под жизненным опытом вы, наверное, понимаете больше всего то, что жизнь нас била молотком по голове, а если говорить серьезно – страдания. Верно? Конечно, искусства без настоящего страдания нет. Необязательно, чтобы человека притесняли, стреляли в него, мучили, забирали родственников и т. д. Нет, если даже в душе, даже без этих наших проявлений – испытывал вот это чувство сострадания за людей, за близких, за ситуацию и т. д., то уже очень много значит. То есть база – это создает жизненный опыт, а страдать могут даже очень молодые люди, и очень сильно. Это я так думаю. Другие, может быть, – по-другому. Это не постулат». В тот момент Высоцкий страдал сам, страдал тяжкой наркоманией, которая давно уже не вдохновляла его творчество, а лишь губила. И требовала все больших и больших расходов в связи с постоянным ростом доз.
Иногда даже в последний год жизни, несмотря на возросшие доходы, Высоцкому приходилось занимать значительные суммы, так как в нужный момент денег не оказывалось. Ведь он привык жить в долг, ни в чем не отказывая ни себе, ни своим друзьям. Он привык брать в долг, рассчитывая отдать, когда будут деньги за концерты. Так, 2 декабря 1979 года Валерий Золотухин записал в дневнике: «Высоцкий занял 2500 р. Володька улетел сегодня на Таити, к Марине». В действительности Высоцкий летел на свадьбу второго мужа Марины Влади – Жана Клода Бруйе, летчика и владельца небольшой авиакомпании на Таити. Марина с тремя детьми, жених и невеста ждали Владимира. Но визу на Таити Высоцкий не получил и вынужден был дожидаться супругу в Лос-Анджелесе. Здесь он останавливается в доме у певца и композитора Майкла Миша. Хотя формально Высоцкий получил в театре отпуск за свой счет для поправления здоровья, поправляют они его с Мишем, к тому времени – законченным наркоманом, довольно своеобразно – героином и другими наркотиками. Может быть, Высоцкий специально спровоцировал отказ в визе на Таити, чтобы погудеть пару недель с другом Майклом. Прибывшая в Лос-Анджелес Марина заметила, что Владимир выглядит еще более странно, чем в Венгрии, но, по ее словам, еще ни о чем не догадывалась.
Виталий Шаповалов свидетельствует: «К деньгам относился как к бумажкам. Не было их, были. Я спросил однажды:
– Володя, а сколько тебе, между нами говоря, платят за концерт? Мы тоже где-то работаем, тоже что-то получаем, но интересно, сколько платят Высоцкому?
Он говорит:
– А я никогда не заглядываю в конверт. Мне могут дать очень много и очень мало – я ни на то, ни на другое не реагирую. Не радуюсь и не печалюсь. Сколько мне дали – столько я взял. У кого больше, тот больше дает. В конверт я смотрю только тогда, когда мне нужно платить.
Как-то мы были вместе в доме у нашего приятеля Володи Сидорова. Он жил неподалеку от театра, и в перерывах мы иногда забегали к нему передохнуть, посмотреть телевизор.
В тот раз немного посидели, Володя Высоцкий лег отдыхать – вечер у него был свободен, а я вернулся в театр, отработал свое, потом говорю Ване Бортнику:
– Пойдем, посмотрим, как там Володя себя чувствует.
Приходим.
– Володь, – спрашиваю, – у тебя есть деньги? Мы с Иваном хотим в «Каму» зайти.
Он вытаскивает из джинсов рулон четвертных:
– Возьмите, сколько надо, остальное отдайте – мне это сегодня понадобится.
Это и есть его отношение к деньгам: «Возьмите, только не все забирайте».
Отстегнули мы с Иваном один четвертак – пошли, посидели в «Каме». Возвращаемся, а его уже нет. Хозяина спросили:
– Где он?
– Встал, – отвечает, – сказал: «Ну, спасибо за гостеприимство! Я пошел».
Мы подумали и решили, что он отправился домой. А на следующее утро Любимов спрашивает:
– Где Высоцкий? – Не помню сейчас, какая была репетиция.
Мы с Иваном переглянулись. Тут ассистентка входит:
– Юрий Петрович, Высоцкий – он сейчас из Магадана звонил.
Значит, ночью умчался. И четвертные нужны были для того, чтобы там не на деньги друзей угощаться, а их угощать.
Не любил он зависеть от этого: быть без денег и на чьи-то деньги гулять.
Я однажды спросил:
– А как же ты улетаешь, если мест нет?
– Скажу тебе честно: не люблю спекулировать своей фамилией – нехорошо это, противно. Но это единственный момент, когда я грешу – потому что как же еще улететь, если надо обязательно улететь!»
Высоцкий в последние дни своей жизни отдал шесть тысяч рублей, заработанные за концерты в Калиниградской области. С одной из этих девушек, Ириной Ш., чьи рассказы Высоцкий использовал для «Романа о девочках», встретился Валерий Перевозчиков.
Она вспоминала, как Высоцкий позвонил ей и попросил приехать: «Я приехала. Они сидели у Нисанова. Я давно не видела Володю, он выглядел просто ужасно. Пришел Федотов, принес ключи, мы спустились в Володину квартиру…
А до этого он «выбивал» мне квартиру… Спрашивает:
– Ну как с квартирой? Все в порядке?
– Да. Но у меня нет денег…
Володя открыл ящик:
– Возьми, сколько тебе надо…»
Как можно понять, Высоцкий выбил Ирине разрешение на строительство кооперативной квартиры, но у нее не было денег на первоначальный взнос.
Валерий Янклович подтверждает, что «за несколько дней до смерти Володя отдает эти деньги – шесть тысяч рублей – двум девушкам, перед которыми у него были какие-то моральные обязательства. Это была его воля…»
По всей вероятности, Ирина была близка к кругам фарцовщиков 60 – 70-х годов, если принимать во внимание содержание единственного романа Высоцкого, и у них могла быть любовная связь.
Также нельзя исключить, что две девушки каким-то образом доставали Высоцкому наркотики, и шесть тысяч рублей были платой за них, но Янклович не мог сказать об этом прямо.
По свидетельству друга Высоцкого киносценариста Артура Макарова, «после смерти Владимира Семеновича остались его долги друзьям, товарищам и знакомым в сумме 37 тысяч 800 рублей. Продав обе его машины, я выплатил их, и все друзья, товарищи и знакомые – в том числе и Э.Я. Володарский – эти выплаты приняли. Лишь скульптор Зураб Церетели отказался получить долг в пять тысяч рублей, заметив при этом, что в Грузии если умирает друг, то в его семью деньги несут, а не выносят».
О том, почему у Высоцкого, который в последние годы очень неплохо зарабатывал, появились долги, Янклович высказал: «Долг возник так… Володя купил камни за двадцать с чем-то тысяч… И эти деньги ему нужно было достать в один день. Кому мы только не звонили – якобы очень ценные камни, а продавались дешево… Володя занял у Церетели пять тысяч, у Вадима Туманова – семь тысяч, у Степаняна – пять тысяч, у кого-то еще… А шкурки для Марины – соболя – штук тридцать… Еще он купил два кольца с камнями – тоже Марине, достаточно дорогих… В общем, долг составил – 38 тысяч…»
Артур Макаров придерживается иного мнения о возникновении долга: «Он разбил обе машины – ремонт стоил дорого… Дача у него «съела» тысяч сорок, – по записям в тетради Янкловича… Про камни я ничего не знаю…»