Тут сыграло свою роль то, что на последнем концерте преобладали жители не города, а области, для которых это был, возможно, единственный шанс в жизни услышать пение легендарного Высоцкого. И они не могли скрыть разочарования. Ведь они приехали за песнями, а не для того, чтобы слушать рассказ о Театре на Таганке и грядущей постановке «Зеленого фургона».
Один из поклонников Высоцкого слушал три концерта подряд из-за кулис калининградского Дворца спорта: «Между концертами приезжала «Скорая» – делали уколы. На сцене стоял весь мокрый… Все время врачи в белых халатах. Было много цветов, на одном из концертов Высоцкий сказал:
– Вы меня завалили цветами, как братскую могилу».
Во время концертов в Калининграде Высоцкий познакомился с некой Мариной, которая ему очень помогла, достав наркотики. По словам Янкловича, «Володя пообещал ей кинопробы», в связи с чем она в июле приехала в Москву. Ее муж, врач, осмотрел Высоцкого. Никита Высоцкий утверждает, что это произошло не в Калининграде, а в Москве: «Это было дней за десять до 25-го. В квартире был Валерий Янклович… Была одна женщина, которая вызвала врача…
И этот врач сказал, что человек с таким здоровьем не только выступать – жить не может… Живой мертвец! Все посмотрели на него, как на идиота. Но ведь, в принципе, он правильно говорил…
С одной стороны – внешне насыщенная жизнь: спектакли, концерты… А с другой – жить не может… То есть разница колоссальная… А за счет чего, я не знаю… Может быть, допинг?
Да, врач, которого привела женщина, сказал, что внешне человек производит нормальное впечатление, а здоровья как такового – нет».
Не исключено, что вместе с Мариной в Москву приехал и ее муж, который и произвел осмотр.
Тамразов тоже пытался достать наркотики: «Как человек, все понимающий, я помогал ему в каких-то ситуациях, но… В Калининграде мы свели дозу до одной ампулы… Не хватало… Володя мне говорил:
– Я покончу с собой! Я выброшусь из окна!
Я отвечаю:
– Ну нет, Володя, нет у меня. Можешь что хочешь делать – нет.
И Марина эта была ему нужна поэтому… У нее муж был врач, и она могла что-то доставать…»
О том же свидетельствует и Владимир Гольдман: «Там была одна женщина – Марина, очень красивая… Я знал ее по Ленинграду. У нее муж работал врачом, и она сказала:
– Могу помочь.
Она очень хотела познакомиться с Высоцким. Я пошел к Володе, он говорит:
– Накрывай обед».
В Калининграде Высоцкого посмотрел муж Марины и пришел к выводу, что тот жить не может в таком состоянии, а не только выступать, назвав его «живым мертвецом». Но тогда он сказал об этом, разумеется, только жене.
Врач Калининградской психиатрической больницы Анатолий Шварцев рассказывал, как всем миром доставали тогда для Высоцкого наркотики: «Обычная доза – два кубика морфия с промедолом, уже не давала результата. Высоцкому перед концертами вводили 12 кубиков сразу. Запасы наши больничные были невелики, и учет наркотиков велся строго. Поэтому были мобилизованы ресурсы и нашей, и областной, и портовой больницы, и медсанчасти… Санкции на это никто не давал, это была акция доброй воли. Высоцкого слишком любили, чтобы осуждать…
Кстати, после своего второго концерта Владимир Семенович побывал у меня дома в гостях. И похвастался: «Я, Григорьич, в рот спиртное не беру, а сижу вот на игле. 12 кубов – и 4–5 часов могу работать». А я ему: «Лучше, Володя, это дело, чем на игле».
Когда приезжал Высоцкий, врачи, как кажется, напрочь забывали клятву Гиппократа и действовали вопреки заповеди «не навреди».
В Калининграде у Высоцкого уже вовсю развились галлюцинации. Живший вместе с ним в трехкомнатном «люксе» Николай Тамразов вспоминал: «При мне у него была однажды – как бы это назвать – удивительная ситуация… Бреда?.. Удивительного бреда. Я уже говорил, что мы жили в одном номере. Володя лежит на кровати, нормально со мной разговаривает, потом вдруг говорит:
– Ты хочешь, я тебе расскажу, какой чудак ко мне приходит?
– Ну давай.
Нормальный разговор: вопросы – ответы… И вдруг – это…
– А что тебе рассказать? Как он выглядит?
– Ну расскажи, как выглядит.
Володя кладет голову на подушку, закрывает глаза и начинает рассказывать… Какие у него губы, какой нос, какой подбородок…
– Ну как – хороший экземплярчик меня посещает?
Совершенно спокойно он это говорит. Потом я попросил продолжения. Мне было интересно: он фантазирует или это на самом деле? Непонятно, как это происходит. Я закрою глаза – и могу надеяться только на свою фантазию. А он – видел! Через некоторое время спрашиваю:
– А «этот» еще не отстал от тебя?
– Сейчас посмотрим.
Снова закрывает глаза и продолжает описывать с той точки, на которой остановился. Володя мог с «ним» разговаривать!
– Сейчас он мне говорит… А сейчас спрашивает…
Открывает глаза, и мы продолжаем разговор. Про уход из театра, про желание создать театр авторской песни. Идет нормальное развитие темы… Я снова его спрашиваю:
– А «этот» где?
Володя лежит на боку, теперь ложится на спину, закрывает глаза.
– Здесь. Порет какую-то ахинею.
Один раз я это видел…»
Вот это – настоящий «черный человек», но никакой не домуправ и не офицер. В моменты наркотического бреда, как раньше – бреда алкогольного, все темное поднималось со дна души барда и складывалось в образ мифического собеседника.
Дело в том, что в 1979 году Высоцкий пишет одну из своих наиболее мрачных и самых исповедальных песен:
Здесь все проблемы поэта-творца сводятся к проблемам социальным. Ему ломает крылья правящая бюрократия. Для него открыт весь мир, но закрыта дорога к официальному признанию поэтом. За это, да еще возможность свободно творить на родине, без цензуры, он готов отдать все приобретенные блага, но сам прекрасно понимает невыполнимость подобной мены.
В отличие от «Черного человека» Сергея Есенина, где поэт прямо признается, что «осыпает мозги алкоголь», в песне Высоцкого нет прямых отсылок к терзавшим его недугам – алкоголизму и наркомании. Владимир Семенович тщательно скрывал их от широкой публики и понимал, что в этой песне слушатели будут в первую очередь отождествлять лирического героя с автором. Впрочем, об алкоголизме Высоцкого к тому времени слишком хорошо знала уже вся страна. А вот наркоманию ему и его окружению удалось скрывать до самой смерти. Однако косвенный намек на то тяжелое физическое и психическое состояние, в котором находится Высоцкий, содержится в строках о том, что «лопнула во мне терпенья жила, и я со смертью перешел на «ты». Такой переход он связывает исключительно с социальными моментами, с завуалированными преследованиями со стороны властей, с тем, что ему постоянно «перекрывали кислород». Все это в его жизни было и, конечно же, самым негативным образом влияло на мироощущение Высоцкого и его психическое состояние. Но тут сказалась и извечная русская привычка возникающие трудности и проблемы считать порождением исключительно внешних обстоятельств, а не каких-то собственных недостатков и ошибок. Высоцкий, думаю, был искренне убежден в том, что пить и колоться он начал исключительно из-за тягот советской жизни. В то время алкоголизм воспринимали не как генетически обусловленную болезнь, а только как социальную проблему, присущую прежде всего эксплуататорскому обществу. В СССР алкоголизм официально считался одним из «родимых пятен» капиталистического общества и подлежал полному искоренению по мере продвижения к коммунизму. С этим, однако, никак не сочеталась финансовая политика советской власти, основанная, среди прочего, на «водочном» наполнении бюджета. Водка и другие алкогольные напитки оставались немногими относительно бездефицитными товарами в СССР. Ее, по крайней мере в городах, можно было достать практически всегда. Периодически проводимые довольно вялые антиалкогольные кампании успеха не имели и разбивались о железную необходимость получать все большие доходы от торговли алкоголем. Возможно, тут был и еще один скрытый замысел – с помощью пьянства отвлечь народ от трезвого осознания причин жизненного неблагополучия. Вернее сказать, власть, с одной стороны, хотела бы, чтобы народ меньше пил и лучше, производительнее работал, а с другой стороны, больше покупал водки, субсидируя гонку вооружений и прочие государственные расходы, и меньше думал о причинах собственной бедности и бесправия. Это противоречие разрешалось таким образом, что лозунг трезвого образа жизни так и оставался лозунгом, а наращивание потребления водки и другого алкоголя стало суровой реальностью.
Характерно, что именно в советскую эпоху выпивка стала непременным атрибутом дружеского и делового общения практически во всех слоях населения. А особенно распространен алкоголь был в творческих кругах, что было характерно еще и для досоветского времени. Выпивка издавна считалась стимулом для творческой деятельности и необходимым элементом разрядки для людей искусства. Печальную пальму первенства здесь всегда держали артисты, а именно в артистической среде пришлось больше всего вращаться Высоцкому. Разумеется, природный алкоголизм в таких условиях не мог не развиться.
Если пагубное пристрастие к алкоголю Высоцкий связывал исключительно с тем, что ему «ломали крылья», то наркоманию он оправдывал неудачной попыткой избавиться от алкоголизма с помощью наркотиков. Тут – правда, но не вся правда. Было еще и желание заглянуть за грань, попробовать запретный плод, в твердом убеждении, что такому гению, как он, Высоцкий, шансонье и барду всея Руси все дозволено если не в плане обращения с другими людьми, то, по крайней мере, в обращении с самим собой. Эту свою ошибку он осознал, когда было уже слишком поздно. Пытался вылечиться от наркомании, но не получилось, потому что поздно спохватился. И, как кажется, в момент написания своего «Черного человека» Высоцкий в глубине души уже понимал, что обречен на скорую смерть. Но все-таки предпринимал попытки спастись.
Михаил Шемякин подметил раздвоение личности у Высоцкого еще в Париже: «Володя ведь многое не говорил. А у него начиналось раздвоение личности… «Мишка – это страшная вещь, когда я иногда вижу вдруг самого себя в комнате!»
То же страшное явление подметил и Янклович, но он склонен был объяснять это мистикой: «С полной ответственностью за свои слова утверждаю, что Володя мог общаться с какими-то потусторонними силами, о которых знал только он… Иногда он, лежа с открытыми глазами, говорил мне:
– Подожди, подожди…
И совершенно отключался от реальности».
На самом деле никакой мистики тут не было, а было обычное для наркоманов раздвоение личности. Ясное дело, что в таком состоянии Высоцкий не то что выступать – жить толком не мог. И, как минимум сразу после столь печально завершившихся калининградских гастролей ему требовалась экстренная госпитализация. Но друзья-администраторы, работавшие с ним, зарабатывали на барде очень неплохие деньги, все откладывали госпитализацию, ссылаясь на нежелание самого Владимира Семеновича. Ну, еще один концертик, ну еще пара-тройка тысяч рублей, ну, Володечка, милый, ну, давай еще чуть-чуть… А ведь тогда уже Высоцкого надо было госпитализировать принудительно, невзирая на все скандалы.
Во время калининградских гастролей Янкловичу удалось уговорить отца Высоцкого согласиться на госпитализацию сына в психиатрическую больницу. И по приезде сразу обрадовал Владимира Семеновича: «Вот отец берет на себя ответственность… Мы положим тебя в больницу. Тебе надо в больницу».
Ответ Высоцкого был обескураживающим: «Валера, я тебя предупреждаю. Если ты когда-нибудь подумаешь сдать меня в больницу – в каком бы состоянии я ни был, – считай, что я твой враг на всю жизнь. Сева попытался однажды это сделать. Я его простил, потому что – по незнанию».
И тут же по телефону дал суровую отповедь отцу. Приехавший на Малую Грузинскую Семен Владимирович только растерянно бормотал: «Да что ты, Володя… Я и не собирался…»
По словам Янкловича, «тут я понял, что и отец ничего не сможет сделать».
Мне эти оправдания не кажутся слишком убедительными. И вот почему. Друзья Высоцкого прекрасно знали, что он очень боится психиатрических больниц с их почти тюремным режимом. Но они также отлично знали, что еще больше бард боится смерти. И при желании могли напугать его вполне реальной перспективой гибели. Да и запугивать, в сущности, не требовалось. Ведь врачи на полном серьезе предупреждали, что счет жизни Высоцкого идет уже на недели. Но друзья-администраторы готовы были отпустить его в больницу буквально на два-три дня, рассчитывая, что за столь короткое время его поставят на ноги. Иначе пришлось бы отменять концерты.
В Калининграде Высоцкий заработал больше 6 тысяч рублей – в среднем по 300 рублей за концерт. Оксана утверждает: «Из Калининграда он приехал уставший, злой…» И было отчего злиться. Впервые наркомания привела к срыву концерта.
23 июня, в день возвращения Высоцкого из Калининграда, умерла сестра Марины Влади – Татьяна (Одиль Версуа). Высоцкий собирался во Францию на похороны, но нужного запаса наркотиков у него не было, и он не рискнул отправиться за границу, привычно соврав Марине, что ему не дали визы. На самом деле, по свидетельству Янкловича, «у него все было – и виза была, и билет был заказан… Не полетел он на похороны Одиль Версуа, потому что не было наркотиков. А еще он боялся встречи с Мариной – все это время жил на грани… Поэтому он и говорил:
– Марина мне не простит двух вещей: не полетел на похороны Татьяны и что у меня – Оксана…»
Сам Высоцкий чувствовал, что петля наркомании затягивается все туже, и искал пути к спасению. Но он хотел, чтобы лечение проходило максимально комфортно и заняло бы минимум времени.
Друг Высоцкого Вадим Туманов возглавлял старательскую артель «Печора» с центром в Ухте. Официально она занималась добычей золота, но это давало лишь малую долю доходов. Главным источником заработка было строительство дорог и зданий. Но только золото, как стратегический продукт, позволило добиться от государства снятия ограничений на фонд заработной платы и гибкого штатного расписания. Трудились там вахтовым методом, без выходных, по 12 часов в день, по 8–9 месяцев. Затем отдыхали по 3–4 месяца. Средний заработок в артели был 40 рублей в день. И абсолютный сухой закон. Туманов решил попытаться спасти друга. В интервью корреспонденту «Московского комсомольца» Елене Светловой Туманов на вопрос, знал ли он о наркомании Высоцкого, ответил: «Конечно. Он мне сам сказал. Но он так уверенно говорил: «Вадим, я захочу и в одну минуту брошу». А однажды признался: «Знаешь, я хочу тебе одну неприятную вещь сказать: я, кажется, не могу с собой справиться». Мне стало не по себе, и мы начали думать, как выйти из этого положения. Договорились, что он приедет ко мне в тайгу на месяц. Уверен, что, если бы это получилось, Володя бы справился. Потому что он был крепкий, когда это требовалось. Но он не приехал».