– Вы же оба видите эту отталкивающую личность. Заклинаю вас… – Ее голос прервался. – Смотрите, – шепнула она, – вот сейчас смотрите. Посмотрите на него.
Карлайл и Эдвард тайком взглянули на мистера Риверу, который как раз вставлял сигарету в нефритовый мундштук. Он поймал взгляд Карлайл, но не улыбнулся, а залоснился под взглядами словно бы от высочайшей похвалы. Его глаза расширились. «Где-то он вычитал, – подумала она, – про джентльменов, которые умеют раздевать дам взглядом». Она услышала, как Мэнкс вполголоса выругался, и с удивлением отметила, что сама довольна этому обстоятельству. Мистер Ривера направился к ней.
– О Господи! – пробормотал Мэнкс.
– А вот и Хенди, – громко возвестила леди Пастерн. – Она с нами обедает. Я совсем забыла.
Дверь в дальнем конце комнаты открылась, и внутрь тихонько вошла просто одетая женщина.
– Хенди! – эхом откликнулась Карлайл. – Я забыла про Хенди. – И поспешно направилась к ней.
Глава 4
За обедом и после него
I
Мисс Хендерсон была гувернанткой Фелиситэ и осталась в семье после того, как девочка выросла, заняв пост на полпути между компаньонкой и секретарем Фелиситэ и ее матери разом. Карлайл называла ее контролером дома и знала, что множество раз та совершала буквально невозможные подвиги, подразумеваемые этим титулом. Это была седоватая женщина лет сорока пяти приятной, но ничем не примечательной наружности и с безмятежным голосом. Карлайл, которая ее любила, часто удивлялась ее верности этому бурному семейству. Для леди Пастерн, которая всех людей разносила по аккуратному ранжиру, мисс Хендерсон была, без сомнения, служащей с большим тактом и прекрасными манерами, чье присутствие на Дьюкс-Гейт необходимо для ее собственного душевного спокойствия. Мисс Хендерсон занимала собственные комнаты на верхнем этаже, где обычно принимала пищу в одиночестве. Однако иногда ее приглашали на ленч или обед с семьей – либо потому что не явилась какая-нибудь гостья, либо потому что хозяйка дома полагала уместным время от времени таким образом подчеркнуть ее положение. Она редко выходила из дома, и если имела интересы или связи вне его, Карлайл о них ничего не слышала. Она прекрасно приспособилась к своей изоляции и, если ее когда-либо терзало одиночество, никоим образом не давала этого понять. Карлайл полагала, что мисс Хендерсон имеет влияние на Фелиситэ больше кого-либо другого, и теперь ей показалось странным, что леди Пастерн не упомянула о ней сразу же как о возможном заслоне против мистера Риверы. Впрочем, семья не часто вспоминала про Хенди, если только не могла найти ей для чего-нибудь применения. «Да и я тоже, – виновато подумала Карлайл, – хотя и так ее люблю, забыла о ней справиться». И из-за этого упущения тем теплее ее приветствовала:
– Как я вам рада, Хенди! Сколько мы не виделись? Четыре года?
– Думаю, чуть больше трех.
Как это похоже на Хенди! Она во всем была незаметно аккуратной и точной.
– Ты ничуть не изменилась, – сказала Карлайл, нервно сознавая, что прямо у нее за спиной маячит мистер Ривера.
Леди Пастерн ледяным тоном их представила. Мистер Морено кланялся и бросал улыбки с коврика у камина, а мистер Ривера, стоя рядом с Карлайл, произнес:
– Ну да, конечно, мисс Хендерсон, – и вполне мог бы добавить: «Гувернантка, я полагаю».
Мисс Хендерсон сдержанно поклонилась, и Спенс объявил, что обед подан.
Общество расселось за круглым столом – озерцо света в полной теней столовой. Карлайл оказалась между своим дядей и Риверой. Напротив нее, между Эдвардом и Морено, сидела Фелиситэ. Леди Пастерн, справа от Риверы, сперва сносила его реплики с ужасающей любезностью – вероятно, подумала Карлайл, чтобы дать Эдварду Мэнксу, другому своему соседу, свободу рук с Фелиситэ. Но поскольку мистер Морено совершенно игнорировал мисс Хендерсон, сидевшую справа от него, а всю свою искрометность обратил на все ту же Фелиситэ, этот маневр обернулся недейственным. Через несколько минут леди Пастерн завела с Эдвардом разговор, показавшийся Карлайл весьма зловещим. Она улавливала лишь обрывки, поскольку Ривера возобновил свою тактику нахрапа и блеска. Подход у него был очень простой. Он почти спиной повернулся к леди Пастерн, наклонился к Карлайл так близко, что ей видны стали поры его кожи, заглянул ей в глаза и – со множеством инсинуаций – противоречил всему, что бы она ни сказала. Об убежище в разговоре с дядей нечего было и мечтать, поскольку лорд Пастерн погрузился в раздумья, из которых выныривал время от времени, лишь чтобы бросить замечание невпопад, ни к кому, в сущности, не обращаясь, а на еду набрасывался со свирепым пылом, уходившим корнями в его период «Назад к природе». Застольные манеры у него были вопиюще и намеренно омерзительные. Он жевал с открытым ртом, оглядываясь вокруг точно хищник, у которого грозят отобрать добычу, к тому же жевал, не переставая говорить. Спенсу и слуге, который ему помогал, а также мисс Хендерсон, которая приняла изоляцию с обычной своей сдержанностью, беседа, вероятно, напоминала диалог из сюрреалистической радиопостановки.
– …мы подумали, Эдвард, какая хорошая вышла ваша фотография с Фелиситэ в «Тармаке». Она получила такое удовольствие, что ты вывел ее в свет…
– …но я совсем немузыкальна…
– …вы не должны так говорить. Вы сама музыка. Ваши глаза полны музыки, ваш голос…
– …а вот это весьма удачная мыслишка, мисс де Суз. Надо бы выпустить вас с «Мальчиками»…
– …значит, договорились, мой милый Эдвард.
– …спасибо, кузина Сесиль, но…
– …вы с Фелиситэ всегда столько всего делали вместе, верно? Только вчера мы смеялись, перебирая старые фотографии. Помнишь, как в Глочмере…
– Си, где мое сомбреро?
– …с этим платьем вы должны носить цветы. Каскад орхидей. Вот тут. Позвольте я вам покажу…
– …прошу прощения, тетя Сесиль, боюсь, я не расслышал, что вы сказали…
– Дядя Джордж, вам пора со мной поговорить…
– Э?.. Извини, Лайл, я задумался, где мое сомбреро…
– Лорд Пастерн так добр, что не отнимает вас у меня. Смотрите. Ваш платок упал.
– Проклятие!
– Эдвард!
– Прошу прощения, кузина Сесиль, не знаю, что на меня нашло.
– Карлос.
– …в моей стране, мисс Уэйн… Нет, я не могу звать вас мисс Уэйн. Кар-р-р-лайл! Какое странное имя. Странное и пленительное.
– Карлос!
– Извините. Вы что-то сказали?
– Относительно зонтиков, Морри.
– Да, сказала.
– Тысяча извинений, я разговаривал с Кар-р-рлайл.
– Я заказал стол на троих, Фэ. Для тебя, Карлайл и Неда. Не опаздывайте.
– Сегодня играть я буду для вас.
– Я тоже иду, Джордж.
– Что?!
– Будь добр, позвони, чтобы стол приготовили на четверых.
– Маман! Я думала…
– Тебе это не понравится, Си.
– Я твердо решила пойти.
– Проклятие, будешь сидеть и есть меня глазами, так что я стану нервничать.
– Вздор, Джордж, – бодро возразила леди Пастерн. – Будь добр изменить заказ.
Супруг воззрился на нее в ярости, явно прикидывая, не устроить ли словесное побоище, но передумал и учинил неожиданное нападение на Риверу.
– Относительно того, как тебя вынесут, Карлос, – сказал он многозначительно, – жаль, что меня не смогут вынести тоже. Почему бригада с носилками не может вернуться за мной?
– Будет, будет, будет! – поспешно вмешался мистер Морено. – Мы же обо всем договорились, лорд Пастерн, так ведь? Играем по первому варианту. Вы стреляете в Карлоса. Карлос падает. Карлоса уносят. Вам достается шоу. Великое завершение. Конец. Ну пожалуйста, не надо меня сбивать. Все ведь хорошо и улажено. Отлично. Ведь мы договорились, правда?
– Да, так было решено, – благородно снизошел мистер Ривера. – Со своей стороны я, пожалуй, в некоторых сомнениях. В иных обстоятельствах я, несомненно, настоял бы на втором варианте. В меня стреляют, но я не падаю. Лорд Пастерн промахивается. Убиты другие. Морри стреляет в лорда Пастерна, и ничего не происходит. Лорд Пастерн играет, падает в обморок, его выносят. Я заканчиваю концерт. На этом варианте при прочих обстоятельствах я бы настаивал. – Он сделал своего рода общий поклон, охватив им лорда Пастерна, Фелиситэ, Карлайл и леди Пастерн. – Но в таких исключительных и крайне очаровательных обстоятельствах я уступаю. Я убит. Я падаю. Возможно, я поранюсь. Не важно.
Морено ел его глазами.
– Старый добрый Карлос, – буркнул он неловко.
– И все равно не понимаю, почему и меня тоже нельзя унести, – капризно гнул свое лорд Пастерн.
Карлайл услышала, как мистер Морено прошептал себе под нос:
– Господи помилуй!
– Нет, нет, нет! – громко заявил Ривера. – Если не принимать второй вариант полностью, будем выступать с первым, как репетировали. Вопрос улажен.
– Карлайл, – сказала леди Пастерн, вставая, – не пройти ли нам?..
Она увела дам в гостиную.
II
Фелиситэ была озадачена, обижена, смущена. Она беспокойно расхаживала по комнате, поглядывая то на мать, то на Карлайл. Леди Пастерн не обращала на дочь внимания. Она расспрашивала Карлайл, как той понравилось в Греции, и с полнейшей невозмутимостью выслушивала ее несколько рассеянные ответы. Мисс Хендерсон, взявшая шкатулку с вышивальными нитками леди Пастерн, разбирала их неторопливыми и мягкими движениями и, казалось, с интересом слушала.
Внезапно Фелиситэ взорвалась:
– Не вижу ничего смешного в том, что все мы ведем себя так, словно у нас к обеду был архиепископ Кентерберийский. Если вам, всем вам, есть что сказать о Карлосе, я была бы вам очень признательна, если вы выскажетесь прямо.
Руки мисс Хендерсон на мгновение замерли, она подняла глаза на Фелиситэ, потом снова вернулась к своему занятию. Леди Пастерн, томно скрестив лодыжки и запястья, чуть повела плечами.
– На мой взгляд, моя дорогая девочка, сейчас неподходящая тема для какой-либо дискуссии по данному вопросу.
– Почему? – взвилась Фелиситэ.
– Воспоследует сцена, а в данных обстоятельствах, – сказала леди Пастерн с видом полнейшего благоразумия, – на сцену нет времени.
– Если ты думаешь, что сейчас придут мужчины, маман, так нет. Джордж условился еще раз пройти программу в бальном зале.
Вошел слуга и собрал кофейные чашки. Леди Пастерн беседовала с Карлайл, пока за ним не закрылась дверь.
– Поэтому повторяю, – громко сказала Фелиситэ, – я хочу услышать, маман, что ты имеешь против Карлоса.
Леди Пастерн приподняла бровь и опять повела плечом. Ее дочь топнула ногой:
– Тысяча чертей!
– Фелиситэ! – воскликнула мисс Хендерсон. Это не прозвучало ни упреком, ни предостережением. Имя сорвалось и упало нейтральным комментарием. Крепко держа большим и указательным пальцами вышивальное шильце, она безмятежно его рассматривала.
Фелиситэ раздраженно встрепенулась.
– Вы думаете, – с жаром заявила она, – что любой проявит себя с наилучшей стороны в незнакомом доме, где хозяйка смотрит на него так, словно от него дурно пахнет.
– Если уж на то пошло, дорогая девочка, от него действительно пахнет. И запах довольно тяжелый, если не сказать большего, – задумчиво добавила леди Пастерн.
Из бального зала донеслась короткая и раскатистая дробь, завершившаяся бряцанием тарелок и громким хлопком как от выстрела. Карлайл нервно подпрыгнула. Шильце выпало из пальцев мисс Хендерсон на ковер. Невзирая на возбуждение, Фелиситэ нагнулась его подобрать, явив тем самым несомненное свидетельство эффективности воспитания своей гувернантки.
– Это твой дядя всего лишь, – пояснила для Карлайл леди Пастерн.
– Мне следует пойти прямо туда и извиниться перед Карлосом за то, как гадко с ним обращались, – бушевала Фелиситэ, но в ее голос вкралась нотка неуверенности, и она обиженно посмотрела на Карлайл.
– Если кому-то и причитаются извинения, – возразила ее мать, – то как раз Карлайл. Извини, дорогая, что тебе пришлось претерпеть эти… – она сделала брезгливый жест, – эти поистине невыносимые знаки внимания.
– Господи Боже, тетя Силь, – начала в остром смущении Карлайл, но спасла ее Фелиситэ, которая разразилась слезами и выбежала вон из комнаты.
– Наверное… – Мисс Хендерсон встала.
– Да, пожалуйста, пойдите к ней.
Но не успела мисс Хендерсон подойти к двери, которую Фелиситэ оставила открытой, как в коридоре раздался голос Риверы.
– В чем дело? – отчетливо произнес он, а Фелиситэ, задыхаясь, ответила:
– Мне надо с тобой поговорить.
– Ну разумеется, если хочешь.
– Тогда сюда.
Голоса стихли и снова неотчетливо зазвучали в кабинете. Дверь между кабинетом и гостиной с грохотом захлопнулась с той стороны.
– Думаю, их лучше оставить в покое, – сказала леди Пастерн.
– Если я пойду в свою комнату, она, когда все закончится, возможно, поднимется ко мне.
– Тогда идите, – безотрадно согласилась леди Пастерн. – Спасибо, мисс Хендерсон.
– Что вы затеяли, тетя? – спросила Карлайл, когда мисс Хендерсон вышла.
Чуть отвернувшись, чтобы пламя камина не дышало ей в лицо, леди Пастерн объяснила твердо:
– Я приняла решение. Полагаю, избранная мной линия поведения в этом вопросе была ошибочной. Предвидя мое неизбежное сопротивление, Фелиситэ встретила эту личность в его собственном окружении и, как, думаю, сказала бы ты, утратила перспективу. Трудно поверить, что она не одумается теперь, когда видела его в нашем доме и могла наблюдать его чудовищные выходки, его нескончаемую вульгарность. Уже очевидно, что она заколебалась. Я не устаю напоминать себе, что в конце концов она де Футо и де Суз. Разве я не права?
– Это заезженный трюк, дорогая тетя. И не всегда срабатывает.
– Но сейчас срабатывает. – Леди Пастерн поджала губы. – К примеру, она увидела его рядом с милым Эдвардом, к которому всегда была привязана. О твоем дяде как желанном контрасте ничего не могу сказать, но по крайней мере его костюм не выходит за рамки приличий. И хотя я глубоко негодую, милое дитя, что ты в моем доме вынуждена терпеть знаки внимания этого животного, это, безусловно, произвело должное – и к тому же неприятное – впечатление на Фелиситэ.
– Вот именно неприятное, – отозвалась, розовея, Карлайл. – Но, тетя Сесиль, он ведь повел себя так со мной, чтобы сыграть гадкую шутку с Фелиситэ, приструнить ее и заставить образумиться.
Леди Пастерн на мгновение прикрыла глаза. Карлайл вспомнилось, что такова у нее обычная реакция на сленг.
– И боюсь, – добавила она, – Фэ на нее клюнула.
– У Фелиситэ она может вызвать только отвращение.
– Не удивлюсь, если она откажется пойти сегодня в «Метроном».
– На это я и надеюсь. Но боюсь, она пойдет. Думаю, она не уступит так легко. – Леди Пастерн встала. – Что бы ни случилось, я разорву этот роман. Ты меня слышала, Карлайл? Я положу ему конец.
За дверью в дальнем конце комнаты голос Фелиситэ взвился пронзительным крещендо, но слова остались неразборчивы.
– Они уже ссорятся, – удовлетворенно сказала леди Пастерн.
III
Эдвард Мэнкс сидел с бокалом портвейна в руке, на столе остывала чашка кофе, а его мысли бродили кругами, все расширяющимися от освещенного свечами стола. Он смутно подметил, что Морено и Ривера подсели к лорду Пастерну. Голос Морено, громкий, но как будто дряблый, тянул и мял фразу за фразой.
– Ну да, конечно. Не волнуйтесь, все у нас в кармане. Они просто со стульев попадают. Ладненько, пройдемся еще раз. Будет.
Лорд Пастерн ерзал, запинался, хмыкал, жаловался. Ривера, откинувшись на спинку стула, молча вертел в руке бокал. Мэнкс, отметивший, как часто в него доливали, задумался, а не набрался ли аккордеонист.
Так они и сидели в клубах сигарного дыма, освещенные свечами, – несуразная группа. Он увидел их как три диссонантные несовместные фигуры в центре невыносимой композиции. «Морено, – сказал он самому себе, – торговец весельем. Весельем!» Каким модным, размышлял он, это слово было до войны. Будем веселы, говорили все кругом и, мрачно обняв друг друга, топали и шаркали, пока такие, как Морри Морено, издавали шумные звуки и улыбались за них. Они нарекали детей «Гей», пересыпали этим словечком беспечные комедии и навязчивые, гнетущие шлягеры. «Веселье! – бормотал про себя раздраженный и сердитый Эдвард. – Слово, может, и ничего, но чувство, пока его испытываешь, названия не имеет. Вот кузен Джордж, который, нет сомнений, чуточку не в себе, сидит как рупор своего класса между торговцем буги-вуги и хамом. А Фэ выкамаривает в адском кругу, в то время как кузина Сесиль торжественно раскачивается наперекор ритму. Во внешнем кругу – хотелось бы надеяться, что поневоле – Лайл, а вот я, трезвый как черт, на периметре». Подняв глаза, он увидел, что Ривера на него смотрит, но не прямо, а краешком глаза. «Глумится, – подумал Эдвард, – как инфернальная карикатура на себя самого».