— Сильнейшие. Просто — сильнейшие. При этом сильнейший маг — пусть и самый частый, но всего лишь частный случай сильнейшего. Сила — она не только в Даре. Вот мы с тобой — единички, и что? Ты отправлял магов четвертого уровня в больницу, я на тот свет их отправил сотни за свою жизнь. Так может, на самом деле мы вовсе не единички? Уровень Дара ничего сам по себе не значит. Вот вы, люди, как считаете уровни? Первый уровень — безобидный. Второй — может нанести магией рану. Третий — может убить. Четвертый — может убить одним заклинанием. Пятый — может нанести сокрушительный удар в точку или по площади, и так далее. Но если я могу со своей единичкой убить любого мага седьмого уровня — то какой я уровень? Важно не какой твой уровень, а что ты с его помощью можешь. Седьмой уровень может нанести ущерб, сопоставимый с массированным артиллерийским обстрелом, а я вот единолично выиграл сражение за Ференцу в самом его начале. Выходит, я сильнее семерки, так? Дар-то у семерки сильнее, но если я со своей единичкой могу больше, чем может семерка — то кто сильнейший? Я. Вот потому и правлю Этрамой. Ну а ты… пусть список твоих боев против магов короткий — но ты победил меня. А мне пятьсот лет, и я уже успел забыть, когда меня побеждали в последний раз. Так что ты можешь то, чего не смогла ни одна семерка. Мы оба можем то, чего не могут семерки. Чего не может вообще никто, кроме нас. Вот и выходит, что ты мне ровня.
Я задумчиво поскреб подбородок. Интересный поворот, что тут сказать.
4
Двадцать минут спустя мы втроем сидели в большой комнате и пили чай, как старые знакомые. Райзель в моем халате смотрелся практически как друг семьи, даром что за полчаса до этого он собирался огреть меня электродубинкой, и мне даже стало казаться, что я давно его знаю, а не вот эти самые полчаса.
И — нет, он совершенно не был похож ни на императора, ни на князька свартальвов, ни на какого-либо вельможу вообще. Так уж вышло, что правителей я за две жизни перевидал немало, в том числе и вживую, не только по телевизору. Как формальных, вроде императора Японии Хирохито, так и фактических, вроде кортанского же императора. И вельмож я тоже перевидал немало в двух мирах, в прежнем — будучи охранником американского посла, в этом — оказавшись в центре не самых приятных для меня событий. В общем, немного разбираюсь в императорах и вельможах.
И на свартальва он тоже не походил своими манерами. В той же Альте Кэр-Фойтл гонора и заносчивости — на десятерых Райзелей. Даже мой бывший учитель К'Арлинд — и тот вел себя, как типичный свартальв. А Райзель преспокойно сидел, поджав ноги, с нами за низеньким, «японским» столиком, в моем халате, и единственное, чем он нарушал идиллию — так это шумным прихлебыванием чая из чашки. Я ему это в вину ставить не стал: допустим, в Японии за столом издавать звуки при поглощении пищи некрасиво, но есть одно исключение: причмокивающий звук, возникающий при всасывании длинных нитей рамэна, считается абсолютно естественным и вполне приличным. У многих примитивных народов Земли есть обыкновение в гостях после трапезы сделать отрыжку или икнуть, показывая, что хозяева накормили гостя досыта. Так что если у свартальвов принято шумно хлебать из кружки — я бы не удивился, обычаи у всех свои.
Помимо своей простой манеры держаться, Райзель оказался интересным собеседником. Мы с ним перетолковали о многих загадках мироздания и я узнал немало нового.
В частности, меня очень интересовало, почему в этом мире, где скандинавская мифология воплотилась в реальность фактическим наличием альвов и свартальвов, никогда не слышали об Одине, Локи или Фенрире. Разумеется, я не мог задать вопрос прямо, потому завел речь якобы о древних мифах, умолчав, что это мифы не этого мира, а другого. Поскольку Райзель о мифологии людей ничего не знал, то номер удался.
— Понимаешь, тут дело такое, — ответил Райзель. — Миры — они близко располагались прежде, настолько близко, что когда «дунуло», то все в кучу смешалось. И каким-то образом, выходящим за рамки смертного понимания, каждый мир отражался в преданиях других миров. Допустим, у нас тоже были мифы об альвах. О странных таких типчиках, похожих на нас в некоторой мере, но бледных, с другой манерой творить магию, с другой манерой жить, с другим укладом. Словом, этакие зазеркальные мы, вроде как мы, но все шиворот-навыворот. А у альвов были мифы о нас, хитрых и коварных альвах, только с темной кожей и темными душами…
— Забавно… А мы, люди, как отражались в ваших мифах?
Он покачал головой:
— Никак. Вас не могло быть в наших преданиях, потому что вы не укладывались в наши головы. Наше мироустройство в принципе не допускало вашего существования, как ваша физика не допускает сухой воды или там… белой черноты. Понимаешь, мы — маги все поголовно. У нас магия — обязательная способность. И наши враги в том мире — я их тебе не опишу, они не уложатся в твое понимание — тоже обладали магией. А вы — полные не-маги. У вас магии нет в принципе, любой ваш маг обязательно с кровью альвов или свартальвов в жилах, чистокровных людей с даром магии не существует. Вот представь себе человека без физической силы — такого не может быть, потому что физическая сила — обязательный атрибут ваших мышц. Могут быть очень слабые люди, но даже у слабейшего из них есть хоть какая-то сила. Не может быть человека без силы вообще. И потому народ без магии не мог уложиться в наше воображение, не могла у нас возникнуть такая концепция. Если бы я вернулся обратно во времени, когда Свартальвсхейм был отдельным миром — я не смог бы рассказать своему народу о вас. Они бы не смогли понять, не увидев вас воочию.
— Кстати, — вставила Гордана, — а что имеется в виду под словами, что альвы колдуют совсем не так, как свартальвы?
Райзель взял из вазочки печеньице и смачно хрустнул.
— Подход другой, — пояснил он, прожевав и глотнув чая. — Вот мы уважаем и силу дара, и мастерство его использования. Люди ставят во главу угла силу, потому что мастерство, мало-мальски приличное у нас и альвов, вам недоступно. Живете вы мало. А вот альвы силу не ставят ни во что. Сила магии для них — ничто. Они уважают только мастерство и, надо сказать, знают в нем толк. Допустим, если бы альвы сдавали у вас тесты и экзамены на уровень — они сломали бы вам всю систему. Скажем, у вас третий уровень — тот, который способен нанести несовместимые с жизнью травмы серией заклинаний. При этом альв-единичка, чей предел, допустим, зажечь свечу, способен вот эту свою крохотную огненную вспышку сфокусировать в иглоподобную струйку и пропустить ее сквозь тело противника. Все равно что проткнуть сердце раскаленной иглой насквозь. То есть, по вашей системе альв первого уровня — это третий-четвертый ваш уровень. Да в конце концов, те же целители. Почему у вас при больших вельможах — целители-альвы? Потому что они искуснее целителей-людей.
Но вот чай подошел к концу, Райзель поднялся из-за стола.
— Что ж. Приятно было познакомиться, как говорится. Но я не прощаюсь — загляну еще. Поразмыслю кое-над-чем и загляну.
— С новым буздыганом?
— Да какие там буздыганы… Согласись, что две тысячи километров ехать, да еще в потенциально опасные места, ради только разок подраться — как-то глупо, правда? Причины есть более веские на то.
Я тоже поднялся.
— Ну, значит, так тому и быть. Но я буду готов и к буздыгану: а то такие вот домашние посиделки короля свартальвов с, хе-хе, людишками как-то слегка ломают мои привычные стереотипы…
Райзель пожал плечами:
— А какая разница? Если ты насчет того, что мы на вас в общем случае смотрим сверху вниз… Лично я не вижу разницы. Что человек, что свартальв — от клинка в затылок дохнут совершенно одинаково. Я это знаю лучше других, потому что к тому времени, как Черный Призрак впервые забрал жизнь мага-человека, на его счету уже было с полсотни своих магов.
— Даже так?
— Угу. Как бы много ни могла единичка — ее никто не принимает всерьез, пришлось заставить воспринимать меня адекватно. И мой путь наверх, к тому, что мое по праву, не мог быть бескровным. В общем, до встречи…
— Погодь. Твоя одежда еще не высохла. Король свартальвов будет рассекать по городу в халате?
— Вообще-то, на улице меня ждет мой королевский транспорт, там найдется, во что переодеться.
Он занес ногу для шага — и размазанной темной полосой перенесся на верх моей ограды. Ну, по крайней мере теперь я знаю, что Райзель не болен ничем, мешающим пользоваться дверями, они ему просто не нужны.
Когда на улице заурчал двигатель, я выглянул через калитку и увидел, как в конце улицы поворачивает неказистый грузовик с логотипом рыботорговой компании. Правитель Этрамы, стало быть, ездит по Кортании инкогнито.
Интересная деталь.
Я вернулся в дом, взял в руки электродубинку, пощелкал включателем, а затем положил на тумбочку возле входной двери. Хранить такую штуку в оккупированном городе обычно не очень разумно, но теперь у меня есть железная отговорка: вещь не моя, заходил иерарх Этрамы чайку попить и забыл.
* * *
Где-то дня два все шло своим чередом. С продовольствием дела стабилизировались, к тому же ко мне наведался наряд «черных камзолов» и привез мой «паек», натурально два центнера продовольствия. Я тренировал свартальвов и своих учеников, периодически узнавая новости у бывшего начальника полиции: перестать работать в полиции можно, но наработанные связи и осведомители никуда не делись. Я даже узнал от него презабавнейшую штуку: после вторжения его «агентура» прибавила в числе, так некоторые криминальные элементы, прежде считавшие полицию врагами, теперь стали поставлять бывшим противникам информацию. Дошло до того, что из четырех криминальных группировок Гиаты две организованно заключили временный союз, с целью содействия изгнанию свартальвов, между собой и с бывшими полицейскими, которые, к слову, тоже не разбежались кто куда, а сохранили свою организацию, перенеся ее в подполье.
— Гляжу, вы не очень-то и удивлены, мастер Куроно, — сказал мне он после того, как сообщил эту новость.
— Ну, а чего тут удивляться? — пожал я плечами. — Криминалитет — такие же горожане, как и мы с вами, у них тут тоже дома и семьи, и они тоже не любят свартальвов. Вам, копам, еще можно дать взятку, но поди попробуй дать ее свартальву…
На самом деле, меня подобное положение вещей не удивляло по совсем другой причине: в Японии сотрудничество якудза и полиции и раньше часто имело место, а тенденция к легализации якудза не дала этому явлению уйти в прошлое. Европейцев удивляет, что во многих местах Японии якудза и по сей день часто поддерживают общественный порядок, иногда вместо полиции, иногда вместе с полицией, иногда и отдельно от нее. И то, что организации якудза не хранят в секрете ни свой состав, ни свое руководство, европейцам тоже удивительно. Но мне, японцу, союз криминалитета с полицией против общего врага не кажется чем-то странным. Напротив, объединение кортанцев, на время отбросивших все былое ради будущего — вполне закономерно.
Свартальвы думают, что они уже хозяева здесь, но пока что это еще далеко не так.
— Кстати, в городе есть кто-то, хорошо знакомый со Свартальвсхеймом? — спросил я его. — Хочется кое-что для себя прояснить.
— Вам в университет, на кафедру политологии. Правда, я не знаю, кто из преподавателей остался, а кто уехал.
В университет я пошел, но нужный мне человек, некий профессор Каддинген, уехал куда-то в глухомань к родне, намереваясь переждать смутные времена там, а других специалистов по Свартальвсхейму на кафедре вообще не было. Облом.
Райзель пока не появлялся, и я ломал голову, какую пользу можно извлечь из истории с ним. Если он и правда тот, за кого себя выдает… Хм. Не силен я в интригах, да и в свартальвах разбираюсь слабо. Но если правитель княжества едет в несколько рискованное путешествие — то уж точно не ради того, чтобы просто подраться. За его речами и любезностью может прятаться что угодно, но, скорее всего, ему от меня что-то нужно. И я даже имею предположение, что именно.
* * *
На ночь глядя случилось чрезвычайное происшествие. Мы спокойно себе отужинали и ложились спать, когда сонную тишину разорвали автоматные очереди. Одиноко треснул пистолетный выстрел — а затем снова злобный стук автоматов.
— Я пойду гляну, — сказала Гордана.
— Тебе делать нечего? Сиди тут, я сам посмотрю. Тем более что мой щит, в отличие от твоего, не боится антимагических боеприпасов.
Возле стены, выходящей на улицу, я не так давно сложил небольшую поленницу на случай, если в результате разрухи или войны настанут проблемы с газовым отоплением. Сейчас поленница пригодилась мне несколько иным образом: поднявшись на нее, я смог выглянуть через стену.
Снова залаял автомат. Я отчетливо увидел, как из переулка на той стороне улицы вылетел рой пуль, среди которых были и трассирующие, и впился в стену соседнего дома.
Вот и сюда пришла война. Раньше это была просто оккупация, когда по улицам ходят чужие солдаты, но не стреляют. Теперь уже дошло до стрельбы, и я могу только порадоваться, что обнес дом солидной каменной стеной: фанерные стены для пули ничуть не большее препятствие, чем классические бумажные «фусума».
Сразу после этого из переулка выскочил какой-то человек, на бегу обернулся, вытянул руку с зажатым в ней длинноствольным пистолетом и выстрелил. Свернув за угол, он затравленно огляделся.
Но варианты у него были неважные: сто метров влево до перекрестка, сто пятьдесят вправо, и переулок, из которого он выбежал — вообще единственный на всю улицу. Деваться некуда.
Решение пришло моментально. Я махнул ему рукой, привлекая внимание, и указал на калитку. Человек со всех ног побежал к ней, я же спустился с поленницы и отпер засов, а как только беглец влетел внутрь — снова запер.
— Кто?
— Черные камзолы, — прохрипел он.
Гордана выглянула из дома очень кстати. Я толкнул беглеца к двери.
— Спрячь! — велел Гордане, а сам полез обратно на поленницу, оглядеться.
Скорее всего, я сделал это зря, потому что аккурат в этот момент в переулке показались автоматчики. Они не рискнули прожогом выскочить на улицу, но осторожно выглянули — один налево, второй направо. А потом заметили меня.
Я здраво рассудил, что прятаться поздно, они могут принять меня за беглеца, а тогда проблем не оберешься. Потому на пару секунд остался на месте, осторожно наблюдая за происходящим и показательно держась руками за стену, а потом слез с поленницы.
Расчет в какой-то мере оправдался — чернокамзольники действительно увидели, что я не тот, кто им нужен, и не стали сразу стрелять — но только частично. Потому что десять секунд спустя в мою калитку загрохотали сапоги и на очень сильно исковерканном кортанском потребовали открывать.
Ну ладно.
Я уже придумал, как буду себя вести и что им скажу, но все пошло наперекосяк, потому что стоило мне отодвинуть засов, как автоматчики, которых внезапно стало уже четверо — они там почкованием размножаются или делением?! — ввалились во двор и мне в лицо сразу же уперлось дуло автомата.
Ну, точнее, почти уперлось: я ведь не знаю, что у них на уме.
А еще мне не нравится, когда в мой дом вваливаются с оружием и тычут им мне в лицо.
Я отбил ствол в сторону и впечатал кулак в челюсть автоматчику, после чего толкнул его на товарищей и ударил того, который стоял рядом с ним. Остальные двое чуть замешкались: на одного упал нокаутированный, у второго не было линии огня, да и я тоже не медлил.
Изначальная диспозиция была в мою пользу: я у калитки, они вваливаются тесной группой, так что расстояние до самого дальнего — дистанция удара если не кулаком, то ногой. Быстрая двойка в голову второму, пока он пытался отпихнуть от себя бесчувственное тело — и он сам становится бесчувственным телом.
Шаг вперед с прокруткой вокруг опорной ноги, мои руки вцепляются в оружие третьего, при этом удар с разворота как продолжение прокрутки, да еще и с дополнительной точкой опоры руками на чужой автомат получается на редкость сильным. Я достаю своим уширо-маваши-гэри в грудь четвертого с такой силой, что он вываливается из калитки обратно на улицу, его автомат скользит по мостовой на середину проезжей части. Как я и думал, легкий бронежилет под камзолом, а значит, тяжелых травм не будет.