— Барбара, да начни же сначала, — прервал отец, видя, что Патриция совсем запуталась.
— Это и было начало! То есть начало мамы. Ну ладно, рассказывай сам, — смирилась она.
— Когда я узнал, что ты в Чарлвилле, — сказал отец, — я догадался, что вы задумали. Я, конечно, знаю, как вам жаль маму, но мне не хотелось, чтобы вы действовали сгоряча и попали в трудное положение. Вот я и решил рассказать деду, что происходит.
— А дедушка сразу устроил переполох и настоял, чтобы я дала ему твой номер телефона, — нахмурилась Барбара. — Я не хотела, но ты же его знаешь.
Квентон Томас перебил дочь, продолжив рассказ:
— Твой дед решил сам выяснить, в чем дело, и заставил Барбару позвонить в Аделаиду. Сильвия сказала, что тебя нет дома. Она сама поговорила с дедом и между прочим сообщила ему, что ты очень волнуешься за маму. Представь себе, что испытал дедушка, когда Сильвия вдруг сказала в сторону: «Вивьен, звонит дед Патриции, а она уже ушла».
Вот тут-то дед и попросил позвать к телефону Вивьен. Он утверждал, что ничего страшнее в жизни ему делать не приходилось. Лучше уж сразу поговорить с Вивьен, предупредить ее о том, что задумали его замечательные внучки.
— Но я уже сама решила отступиться! — Патриция виновато посмотрела на сестру. — Я просто не могла, Барбара. Мне она так понравилась, и я… я…
— Так вот, твой дед попросил Сильвию позвать к телефону Вивьен. Думаю, они обе удивились, но, когда Вивьен взяла трубку, и…
— Представляешь, она сразу узнала голос деда! — возбужденно вмешалась Барбара. — А потом Вивьен, то есть наша бабушка, начала плакать, дедушка тоже чуть не прослезился…
— В конце концов Джефф и Вивьен поняли, что много лет назад их обоих обманули, — опять прервал Барбару отец и повернулся к Патриции. — Твой дед ведь никогда не был женат, и других детей у него не было. — Отец помрачнел. — Вивьен так отчаянно хотела оставить себе ребенка, но в те годы… — Он покачал головой. — И ее мать, и врачи в госпитале убедили ее, что будет лучше, если она прервет всякую связь с младенцем. Ей не дали даже увидеться с девочкой после ее рождения. Она рассказала нам, как многие месяцы спустя просыпалась по ночам и приходила в ужас от того, что больше не беременна, не в силах сообразить почему, а потом вспоминала, что уже родила и что младенца с ней нет.
Глаза Патриции вновь наполнились слезами. Она видела, что и сестра чуть не плачет.
— А что сказала мама, когда узнала про Вивьен, про свою мать? — прошептала Патриция.
Отец нежно улыбнулся.
— Ну, можешь себе представить. Конечно, она была совершенно потрясена, и поначалу ей немного трудно было все принять. Я решил, что будет лучше, если дед ей сам все расскажет. Они поплакали, а потом… В общем, Вивьен взяла инициативу в свои руки, позвонила твоей матери, сказала ей, что она чувствует, — и лед тронулся. С того момента они без конца говорили по телефону.
— Какие-то чудеса. Во все это невозможно поверить! — затрясла головой Патриция.
— Ну, а где ты-то была все это время? — спросила Барбара.
— Я была с Ноланом, — просто ответила Патриция.
— Да, Сильвия нам сказала, — кивнула сестра. — Мне так хочется познакомиться с ней поближе. Замечательная, должно быть, женщина. И уж конечно, я умираю от желания увидеть твоего Нолана.
— Он не… — Патриция помолчала. — Он сейчас занят.
Несмотря на радость за мать, она с горечью осознала: рано или поздно ей придется рассказать своим, как обстоят дела с Ноланом. И лучше рано, чем поздно, потому что ей вовсе не хотелось, чтобы они приняли его как нового члена семьи.
— Итак, что случилось? — спросила Барбара, глядя на расстроенное лицо сестры.
Они сидели в номере, который сняли в гостинице при аэропорте. Родители отправились ужинать с Элен и Брайаном, а дед повел в ресторан Вивьен.
— Нам нужно столько всего рассказать друг другу, — сообщил Джефф родственникам.
— Получается, что не только у Патриции здесь роман, — лукаво улыбнулась Барбара. — Интересно, может быть, мне тоже удастся кого-нибудь найти.
Патриция тогда с трудом улыбнулась…
— Патти, — ласково прошептала Барбара. — Расскажи же мне, тебе станет легче.
— Дело в Нолане, — призналась Патриция, не в силах больше сдерживаться.
— Вы поругались? — предположила сестра.
Патриция покачала головой.
— Все гораздо сложнее. — И она кратко пересказала Барбаре все происшедшее.
— Да как он посмел! — в гневе завопила Барбара, когда Патриция поведала, что Нолан обвинил ее в намерении шантажировать Вивьен. — Боже, это же нелепо. Как подумаю, сколько времени мы потратили, убеждая родителей и деда, что не надо окружать нас телохранителями, будто мы уроды какие-то. Сколько проблем у нас с тобой было из-за того, что наша семья так богата. Ты не сказала ему, что нам совершенно незачем кого бы то ни было шантажировать? Что мы с тобой росли, боясь доверять кому-либо, особенно мужчинам, потому что любого из них могли привлечь не мы, а наши деньги. Господи, тяжело же ему придется, когда он узнает правду!
Патриция печально улыбнулась.
— Нет, Барбара, ничего такого не будет. Нолан хочет меня, но он меня не любит. И я не смогу его видеть теперь, когда он знает, что я к нему испытываю… — Она помолчала. — Ну почему все так уверены, что мы с ним — пара! А я хочу улететь домой зализывать раны. — Тут Патриция умоляюще посмотрела на сестру. — Барбара, сделай кое-что для меня!
— Нет.
— Но я же тебе еще не сказала, что именно!
— Все равно. Чувствую, что мне это не понравится.
— Но тут нет ничего плохо, я бы сама это обязательно сделала для тебя, — уговаривала Патриция.
Барбара с подозрением уставилась на сестру. Та сделала глубокий вдох и решилась:
— Притворись, что ты — это я.
— Что? Но семья…
— Его семья, — поправила Патриция. — Я хочу, чтобы ты увиделась с Ноланом и сказала, что ненавидишь его и не желаешь больше видеть.
— Вот это да! — присвистнула Барбара.
— Можешь оскорблять его как угодно, — продолжала Патриция. — Чем хуже, тем лучше. Пусть он думает, что ему только показалось, будто я люблю его. Пусть возненавидит меня так, чтобы в будущем ему и говорить обо мне не хотелось.
— А здорово он тебя достал.
— Пойми, у меня самой не хватит сил. — Патриция закрыла лицо руками. — Я так люблю его! И не смогу сделать вид, что ненавижу, если окажусь рядом. А так… скажу всем, что мы поссорились и я улетаю одна.
— Им это не понравится. Они хотят пробыть тут не меньше месяца.
— Но они поймут, особенно мама. Она же увидит, что мне больно, и уговорит папу и дедушку. А потом… Так сделаешь? — умоляюще спросила Патриция.
— А зачем еще нужны сестры-близнецы? — хмуро спросила Барбара.
И они крепко обнялись.
8
Барбара безжалостно поддразнивала сестру с тех пор, как та объяснила ей, что собирается делать с ванной в небольшом домике, который купила не на деньги семьи, а на собственные заработки.
— Чего ты добиваешься? — Она рассмеялась. — Ты же сразу выдаешь себя с головой!
Это замечание последовало за неохотным признанием Патриции в том, что только что доставленные зеркала пойдут не в спальню, а в ванную. Одно большое старинное должны были вделать в потолок над не менее старинной ванной на бронзовых львиных лапах, которую она отыскала в магазине подержанных вещей.
Даже когда ванную наконец-то закончили отделывать, Барбара продолжала качать головой.
— Интересно… — Она рассматривала старинные резные подсвечники, стоявшие везде, где только нашлось для них место. — Уверена, что мыться при свечах удобно? Разве ты сможешь рассмотреть грязь? — дразнила она сестру. — Слушай, да в такой ванне легко поместятся двое, — невинным тоном продолжала она, и Патриция бросала на нее убийственные взгляды…
До сих пор ванная использовалась по прямому назначению, хотя Патриция и замыслила ее, поддавшись своей тайной фантазии. Именно в таком месте ей всегда хотелось заниматься любовью… со своим избранником.
— Утверждают, вкусы близнецов схожи. Да что они знают, эти ученые! — бурчала Барбара, когда Патриция поделилась с ней своими мечтами. — Вот я бы… — она помолчала, а потом внезапно покраснела, — я бы занялась любовью в уединенной долине, чтобы где-то неподалеку журчала вода — ручей или река. Весной, когда…
— Белки будут швырять в тебя шишками и орехами, чтобы ты не нарушала их покой, а бурые медведи… — закатила глаза Патриция.
И обе сестры расхохотались.
— Однако у нас есть нечто общее: нам обеим хочется, чтобы рядом была вода, — заметила Барбара, когда они перестали смеяться.
— Может быть…
Однако ей суждено одной нежиться в роскошной ванне, думала Патриция, устало направляясь наверх.
Уже три дня, как она вернулась домой. Работала не покладая рук. Разбирала почту, закупала продукты, убирала дом — словом, трудилась весь день напролет, не давая себе расслабиться и подумать о Лонгриче… о Нолане.
Теперь Барбара уже наверняка увиделась с ним и привела их план в исполнение. Он уже знает, как ошибся в них. Патриция не сомневалась: его чувство справедливости и привычка играть честно не дадут ему покоя, пока он не искупит свою вину. Но она не смогла бы вынести его раскаяния, его сочувствия.
Пусть он добрый и нежный, но по отношению к ней он таким быть не может.
Патриция сумела бы противостоять его гневу и презрению, его несправедливым обвинениям, но против жалости она была бы бессильна. Вот почему попросила Барбару поменяться с ней местами, прикинуться, что она — Патриция. А когда он начнет извиняться, сказать ему: поздно, ей ничего от него не надо. Приятно было позабавиться, поддаться сексуальному влечению, но теперь он ей наскучил и она отправляется на новые пастбища…
Патриция медленно разделась и нагишом направилась в ванную. Там царил полумрак — свет проникал только сквозь изысканный витраж с букетами красновато-желтых тюльпанов. Вздохнув, она начала зажигать свечи. Барбара будет насмехаться над Ноланом, ее ничем не проймешь. Когда она кончит играть, пути назад не будет.
Свечи источали легкий цветочный аромат, и Патриция жадно вдыхала его, шепча:
— Я не заплачу, мне не о чем горевать.
Конечно, грустно, что Нолан ее не любит. Она прикусила нижнюю губу, борясь с нахлынувшей тоской, и кинула пригоршню кристаллов ароматической соли в ванну, так что вода стала голубой. В зеркалах, укрепленных на потолке и стенах, она видела себя. Ее кожа казалась золотисто-персиковой, нагретой солнцем; густые волосы тяжелой волной падали ниже плеч. Ее груди выглядели двумя обольстительными полушариями с темно-розовыми сосками, курчавый островок волос между ног был того же теплого цвета, что и кудри на голове.
Я похожа на женщину, которая… готова заняться любовью, печально подумала Патриция. Она провела пальцем по груди и задрожала.
Стараясь удержать слезы, она ступила в ванну, а потом поудобнее улеглась в ней, опустив голову на мягкую подушечку и закрыв глаза.
Перед тем как войти в ванную, Патриция включила запись Вивальди и теперь слушала, как лились приглушенные нежные звуки. Слезы катились из-под закрытых век, губы ее задрожали.
Расслабившись в своем святилище, отдавшись печали, она не слышала, как открылась входная дверь. Не слышала она и легких стремительных шагов на лестнице.
Патриция не запирала дверь в ванную. Зачем? Она ведь жила одна. Дверь тихо раскрылась, кто-то шумно вздохнул, и Патриция испуганно открыла глаза.
Вскочив, она протянула руку к полотенцу — и застыла на месте, глядя на Нолана.
— Ты! Что ты здесь делаешь? Как…
Но он не ответил. А вынул ее из ванны, не обращая внимания на протесты, на то, что с нее льется вода, и поцеловал в губы.
Да это не поцелуй, смутно подумалось Патриции. Это символ голода, неутолимой жажды. Она ощутила, как все в ней просыпается, тянется ему навстречу, как тело начинает трепетать, болеть, гореть от невыносимого желания, которое она и не пыталась скрывать.
Патриция не могла бы сказать, разделся ли Нолан сам или она сняла с него одежду. Она лишь знала, что вид его обнаженного тела, его гладкой кожи, его напряженной плоти наполнил ее такой страстью, что она не решалась посмотреть ему в глаза.
А Нолан лишь крепче обнял ее и прошептал:
— Не волнуйся, я чувствую то же самое. Господи, я так хочу тебя, так хочу…
Он снова стал целовать ее лоб, щеки, губы. Потом принялся покрывать поцелуями ее шею, грудь, живот. Он проводил губами по ее коже, и она вся содрогалась от наслаждения, шепча его имя и прижимаясь к нему всем телом.
Они опустились на покрытый ковром пол. Повинуясь инстинкту, Патриция крепко обвила его ногами, задыхаясь от восторга, желая, чтобы он овладел ею целиком и полностью, чтобы память о его теле всегда была с ней.
Они не могли контролировать взаимное желание, это была дикая, примитивная сила, охватившая их, как пожар. Почувствовав глубоко-глубоко внутри себя жаркий толчок, Патриция поняла каким-то древнейшим женским чутьем, что зачала ребенка, его ребенка. И по щекам тут же потекли слезы счастья.
Она коснулась лица Нолана, посмотрела на него потемневшими от страсти глазами. Он легонько поцеловал ее ладонь.
— Нам надо поговорить.
Патриция покачала головой, прикрыла глаза, будто защищаясь.
— Нет. — Она боялась услышать, боялась узнать, что теперь, когда их обоюдное желание удовлетворено, он…
— Надо, — настаивал Нолан, не обращая внимания на ее протест. — Почему ты не сказала мне правду?
— Но ведь ты не хотел мне верить, не желал ничего слышать.
— Ох, Патриция…
И она увидела, как в его глазах что-то подозрительно блеснуло.
— Да, как ты тут оказался? Я думала, Барбара уже все тебе высказала… и ты меня ненавидишь.
Нолан усмехнулся.
— Никому бы не удалось такое сделать. Ни тебе, ни твоей сестре. Неужели ты думала, что я ошибусь и приму ее за тебя? — Он склонил голову, целуя ее грудь, дразня губами темно-розовые соски, так что она опять затрепетала.
— Я не могу сосредоточиться, когда ты это делаешь! — выдохнула Патриция. — А как ты догадался? Мы всех всегда обманывали!
— Как? — Нолан помолчал, а потом сдержанно ответил: — Ты производишь на меня специфичный эффект, так что на людях бывает порой весьма неловко, а Барбара…
— Да? — затаив дыхание, Патриция посмотрела ему в глаза.
— А твоя сестра на меня так не действует, — прямо ответил Нолан. — Вы, конечно, очень похожи, но мое тело знает, в чем разница. Мои чувства, мои эмоции, моя… суть. Есть только одна Патриция, единственная женщина на свете, которая заставляет страдать…
И Нолан вновь стал жадно целовать ее. Лаская ее тело, он коснулся все еще влажного островка волос внизу живота, и Патриция застонала от наслаждения.
— Я так спешил к тебе, что даже не подумал о мерах предосторожности, — виновато прошептал Нолан.
— У меня такое чувство… Мне почему-то кажется, что теперь уже поздно, — застенчиво ответила Патриция.
Глаза его посветлели, когда он осознал, что таится за ее словами.
— Ты думаешь… думаешь, что уже?..
— Да.
— Если ты права, это только доказывает, что мы предназначены друг другу, — нежно произнес Нолан.
Теперь они не спешили, Нолан целовал каждый сантиметр ее тела, а Патриция видела их отражения в зеркалах. Словно любовники эпохи Возрождения в венецианском палаццо. Было нечто почти порочное, невыносимо чувственное в том, как двигались, сплетались и расплетались их тела…
— И когда же ты поняла, что влюбилась в меня? — спросил Нолан спустя час, сидя в ее кухне.
На обоих были махровые купальные халаты. Нолан готовил яичницу, а Патриция любовалась ним.
— Я поняла, что происходит нечто особенное — и опасное, — когда ты в первый раз поцеловал меня, — призналась Патриция, наблюдая за тем, как меняется выражение его лица. — А ты?
— Задолго до того, — засмеялся Нолан. — С первого взгляда, а наверняка я все понял в ту ночь в моей квартире.
— Тогда почему ты оставил меня там одну? Ведь я могла беспрепятственно уйти.