– Твоя, – удерживая равновесие на краю бездны, выдохнула Ждана.
Что такое двадцать лет разлуки? Иней на ресницах, сомкнутых в будущее. Стоило только их разомкнуть, как ветер принялся вплетать снежные ленты в волосы и выдувать из глаз слёзы по промелькнувшей юности, но недолго… Потому что над горами раскинула облачные крылья бескрайняя свобода – лететь куда угодно и когда угодно, а главное – рука об руку с единственно нужной сердцу ладой. Лезвие ветра резало губы, не желая, видимо, чтобы поцелуй состоялся, но Лесияра подняла руку – и вокруг них улеглась тишина в огромной пушистой шубе. Два дыхания смешались в одно, и цветок нежности зашевелился, распуская свои влажные, чуткие лепестки без страха быть схваченным и убитым поднебесной стужей.
*
На берегу замёрзшей реки блестела высокая и длинная горка, сложенная из снега и облитая водой. В ступеньки были вморожены отрезки соснового горбыля с шершавой корой – для удобства подъёма. Скатывались по-всякому: на салазках, на полене, в корыте, на крышке от кадушки, а то и просто так – на собственном мягком месте. Подогретые изнутри хмельным, жительницы Кузнечного съезжали с горы с хохотом, гиканьем и визгом, теряя шапки и кувыркаясь; порой кто-то, начиная скатывание на салазках, заканчивал его уже на животе и с красным, залепленным снегом лицом, на котором цвела и пахла хмельком улыбка от уха до уха. Больше всего, конечно, веселились дети, но и подвыпившие взрослые не отставали от них по части дурачеств. Иногда с горки съезжал целый клубок из людей, перепутавшихся руками и ногами: салазки имелись не у всех, но счастливым их обладателям в одиночку ими пользоваться не давали. На одни салазки нагромождалась уйма желающих прокатиться, и вот такой живой, шевелящейся и кричащей кучей гости на помолвке Дарёны и Жданы скатывались по длинному, льдисто сверкающему склону. «Ух! Ах!» – и куча распадалась, салазки переворачивались, и веселящиеся жительницы Кузнечного ехали до конца ледяного спуска уже друг на друге, как попало: кто на боку, кто на спине, кто на животе, а кто и вверх ногами. Староста Снежка собиралась было скатиться вместе с супругой на добротных и красивых, расписных салазках – хоть сейчас в свадебный поезд их запрягай – но не тут-то было: сзади бесцеремонно навалилось с полдюжины односельчанок – молодых, ещё не связанных узами брака работниц кузни. Сверкая выбритыми черепами (шапки были давно потеряны) и откидывая путающиеся у лиц разномастные косы, они так сдавили Снежку с супругой со всех сторон, что те даже пикнуть слово возражения не смогли, не то что столкнуть нахалок. Раздались вопли:
– У-ух!
– Э-ге-гей!
– А-а-а!
– Поехали-и-и!
Толчок. «Вж-ж-ж-ж…» – заскользили по льду полозья, а под конец спуска салазки, как и следовало ожидать, опрокинулись, и в сутолоке стало не разобрать, где староста, а где её жена.
– А ну, руки убери, нахалка!
Хлоп! Синица, пышногрудая и румяная супруга Снежки, влепила зеленоглазой обладательнице пшеничной косы смачную пощёчину, и началось бурное выяснение, кто, кого и за какие места облапал. Хоть по морде досталось одной зеленоглазке, но, вне всяких сомнений, рук к соблазнительной старостихиной груди в такой давке приложилось несколько, если не сказать – все. Впрочем, молодых холостячек тоже можно было понять: эта восхитительная грудь так туго обтягивалась подпоясанным полушубочком, что застёжка лопнула, и прелести Синицы вырвались на свободу, хорошо заметные издалека. А может, она и сама расстегнула полушубок сверху, чтобы щегольнуть своим ожерельем из вечерних смарагдов [30]… Ярко-зелёные с золотистым блеском камни радовали глаз, но гораздо более привлекательным предметом восторга оказалась пышная «подушка» с ложбинкой, на которой они величаво покоились.
Одним словом, на горке было весело.
На реке тоже царило оживление: привязав к сапогам гладко обточенные и отпиленные по длине ноги кости домашней скотины, жители Кузнечного скользили на них по льду наперегонки. У кого не было коньков, тот катался просто на подошвах обуви: отличная гладкость льда позволяла и так получать свою долю забавы. Поглядев на безобразие, творившееся на горке (там как раз рассерженная Синица догоняла и хлестала варежками с хохотом убегавших от неё молодых работниц кузни), Млада сказала:
– Нет, лада, на горку мы не пойдём. А то, не ровен час, у тебя тоже что-нибудь расстегнётся…
– Да чему тут расстёгиваться-то, – смущённо пробормотала Дарёна, покосившись на расчехлённые роскошества Синицы, а потом – на свою грудь, едва видневшуюся под шубкой. Сравнение было явно не в пользу последней.
В этот миг мимо них пробежала одна из кошек-озорниц, преследуемая Синицей.
– На… На, получи! – выкрикивала запыхавшаяся супруга старосты, нахлёстывая спину своей «обидчицы» сжатыми в руке варежками.
– Синичка, уймись! – смеялась та в ответ. – Ну, подумаешь – потискали слегка… Ты сама виновата: зачем было рождаться такой красивой?..
Длинноногая женщина-кошка улепётывала быстро, а Синицу изрядно сковывали её же собственные достоинства, при беге выпрыгивавшие из полушубка и подскакивавшие едва ли не до подбородка. Тяжело и больно бегать с такими «довесками»!.. Отстав, старостиха, тем не менее, не отчаялась – скатала снежок и запустила вслед кошке. Бросок оказался меток: комок снега разбился о затылок шаловливой холостячки и посыпался ей за шиворот. Та взвыла по-кошачьи, приплясывая и дёргая плечами, а Синица, издав торжествующий клич, принялась катать новый карательно-метательный снаряд. Снежка с усмешкой переводила дух в салазках, предоставив жене самостоятельно учинять эту «расправу». К чему вмешиваться? У Синицы и так всё отлично получалось… до поры до времени. Молодые нахалки объединились против старостихи и закидали её снежками; когда один угодил в столь волновавшее их место, и Синица завизжала, отряхиваясь с выпученными глазами, довольнёхонькие холостячки белозубо загоготали. И было отчего: от хлопков руками грудь старостихи пружинила, как тугой, ядрёный холодец.
– Снежка, ну, сделай же что-нибудь! – крикнула Синица супруге.
Не вполне было ясно, чего она хотела: то ли чтобы Снежка помогла ей избавиться от набившегося под одежду снега, то ли чтобы проучила её противниц; староста же между тем сама покатывалась от хохота, откинувшись в салазках:
– Ох, мать, ну и сисястая же ты!.. У наших коров дойки и то меньше…
Хдыщ! Огромный снежок, со свистом пущенный гневной рукой Синицы, заткнул широко разинутый в хохоте рот старосты.
– Фиифа, фы ффо? – профырчала та, вытаращившись. («Синица, ты что?»)
Всё, что ей оставалось – это уносить ноги, отплёвываясь и увёртываясь от беспощадного снежного обстрела Синицы, чей гнев перекинулся с кошек-холостячек на собственную супругу. Грозная и неостановимая, Синица широко шагала, на ходу катая снежки и швыряя их в старосту.
– Мать, ну ты чего раздухарилась? Ну всё, уймись… – попыталась было та успокоить жену.
Зря она обернулась. Бац! Очередной ком снега расплющился о её лицо, осев горкой на носу и залепив глаза.
– Вот ведь меткая, зар-раза, – процедила Снежка, выковыривая снег из ноздрей и стряхивая с век.
Она припустила трусцой вдоль берега, а Синица вдруг остановилась, глядя на брошенные ею салазки. Какая-то мысль отразилась в её застывшем на миг взгляде, а уже в следующее мгновение она звонко, по-ребячьи свистнула и махнула рукой кошкам. Поправив руками грудь и потянув салазки за собою, она решительно направилась к горке, а приятно удивлённые холостячки припустили следом, восторженно обступив Синицу со всех сторон. Вскоре не успевшая далеко отбежать Снежка изумлённо наблюдала, как её супруга, с грудью наперевес, взгромоздилась на вершине горки на салазки, а холостячки тесно облепили её. Косы цвета тёмно-ржаного золота распустились и выбились из-под пёстрого платка Синицы, реявшего на ветру бахромой, как победный стяг, а всем своим сдобным телом старостиха жарко льнула к сильным, накачанным от тяжёлой работы в кузне телам кошек, великолепное сложение которых не скрывали, а только подчёркивали лёгкие нарядные кафтаны. Одной из холостячек не хватило места, и она съехала на ногах, уцепившись за кушак приятельницы.
– Это что такое? – крикнула Снежка возмущённо, стоя около конца ледяной полосы. – А ну, застегнись, вертихвостка! И пошли домой сей же час!
Салазки опрокинулись, все вповалку высыпались на лёд, как грибы из лукошка; в пёстрой сумятице кафтанов светлым пятном с зелёными брызгами вечерних смарагдов выделялась грудь Синицы, неистово колыхавшаяся от смеха. Одна из озабоченных женщин-кошек, упоённо застонав, вскричала:
– Синичка, я люблю тебя, мрряу! – и с этими словами накрыла губами алый смеющийся рот старостихи.
– Я те дам «люблю»! – подскочила Снежка, схватив наглячку за тёмно-русую косу. – Ты у меня щас зубы на снег выплюнешь!..
На помощь товарке бросились остальные кошки, а на подмогу старосте подбежали несколько её соседок по улице, и образовалась свалка. Из клубка дерущихся тел порой выныривал то зад Снежки, то её всклокоченная голова с подбитым глазом… А виновница драки, дрожащими руками стягивая на слишком свободолюбивой груди полушубок, растерянно бегала:
– Ой, люди добрые… Помогите… разымите… Снежка! Ох, да что ж такое!
– Ой, дерутся!.. – испугалась Дарёна. – Надо это прекратить, они ж поубивают друг друга!
– Никто никого не поубивает, не бойся, – хмыкнула Млада. – Наши дерутся – только тешатся, силой меряются. Кулачные бои по праздникам видала? Вот и тут что-то вроде того…
– Терпеть не могу этих боёв, – содрогнулась Дарёна. – Дикая и жестокая забава…
– Ладно… – Пальцы Млады ласково пощекотали подбородок девушки. – Я не хочу, чтоб ты расстраивалась, милая.
Меры были приняты быстро: на зов Млады примчались дружинницы Радославы, похватали вёдра, наполнили их в проруби у берега и выплеснули одно за другим на дерущихся. Ледяная вода и пронзительный зимний ветер сделали своё дело: послышались вой, мяв и кошачье шипение (хотя драчуньи были в человеческом обличье), и потасовка угасла, как залитый костёр. Клацая челюстями на морозе и ругаясь сквозь этот зубовный перестук, мокрые женщины-кошки помчались по домам – переодеваться в сухое. Синица, схватив под руку потрёпанную супругу (у той были подбиты уже оба глаза), зашипела на неё:
– Ты что творишь? Обязательно, что ль, бой устраивать?
– А ты – что? – ёжась в мокрой одежде, огрызнулась Снежка. – Обязательно хвостом крутить? Да ещё и на людях? Ишь… «кошачью свадьбу» тут устроила!
Переругиваясь вполголоса, они шагнули в проход и исчезли. Катание как ни в чём не бывало продолжилось без них.
– Ну что, всё ещё хочешь на горку? – с лукавыми искорками в глазах спросила Млада.
Дарёна только развела руками. Шумная толчея её не слишком привлекала, а драка ещё и напугала. Салазками завладели Шумилка с Радой, а потом к ним, подумав, присоединились Светозара с Рагной. Рагна поначалу упиралась, но дочери и племянница её всё-таки затащили. Легко поборов соблазн прокатиться, Дарёна подставила ногу Младе, чтобы та привязала к ней конёк.
– Не торопитесь привязывать эти кости, – послышался голос княжны Светолики. – Настало время для моего подарка!
Подарком оказались две пары стальных лезвий с ременными креплениями. Лезвия были загнуты с одного конца и крепились к пластинкам в форме ступни – правой и левой.
– Вот, это усовершенствованные коньки, – пояснила Светолика. – Сделаны из оружейной стали и прочны, как белогорские мечи. В отличие от этих мослов с ремешками, со льдом они соприкасаются совсем тоненькой кромкой, а потому быстры, как молния… Ну, и чуть-чуть волшбы, конечно, добавили мои мастерицы… Это для устойчивости – чтоб ты, Дарёна, не вывихивала ножки и не падала, встав на эти коньки. – И с усмешкой княжна-наследница добавила: – У меня работают молодые оружейницы: старые и опытные, вроде Твердяны, вряд ли согласились бы связываться со мною и воплощать в жизнь мои бредовые затеи.
Звякнув по лезвию конька ногтем, она протянула одну пару Дарёне, вторую – Младе, а третья пара была у неё под мышкой. Закрепив коньки у себя на ногах, она изящным скольжением выехала на речной лёд. Разрумяненная, с глазами, подобными подсвеченному изнутри редчайшему голубому хрусталю, Светолика была особенно хороша собою в этот морозный, но погожий день.
– Как видите, с ними можно обходиться без опорных палок, – перекрывая голосом весёлый людской гомон, объяснила она. – Руки свободны, а ногами можно выписывать на льду такие кренделя, что голова закружится!
Словно услышав своё имя, на берегу появилась Твердяна. Ласково приобняв одной рукой Дарёну, а второй – Младу, она спросила:
– Ну, как вы тут? Веселитесь, мои родные?
– Ага! Вот, княжна Светолика новые коньки придумала, – тут же с воодушевлением сообщила ей Дарёна. И, хоть сама ещё не опробовала изобретение, но для поддержки Светолики с уверенным видом добавила: – Очень быстрые, прочные, и кататься на них удобнее, чем на костяных.
Твердяна, задумчиво хмурясь, взяла лезвия в руки, повертела, провела по ним пальцем. Светлая, отражающая небо сталь отозвалась холодным звоном; Дарёна напряжённо следила за выражением лица оружейницы, но не видела на нём одобрения.
– Хм… Тратить оружейную сталь и волшбу на детские забавы?.. Не знаю, не знаю, – с сомнением качнула Твердяна головой в высокой чёрной шапке. И добавила с полуусмешкой: – Заточены, правда, остро – бриться можно. – Вернув коньки Дарёне как нечто ненужное и не заслуживающее дальнейшего внимания, она уже другим, потеплевшим тоном спросила: – Может, домой, м? Угощений ещё много, а Крылинка беспокоится, не проголодались ли вы.
– Я бы что-нибудь съела, – сказала Млада. – А ты, лада?
Дарёне стало обидно за изобретение Светолики до слёз. Княжна тем временем плавно чертила вдоль берега причудливые узоры на льду, заложив руки за спину: тем самым она показывала, как легко кататься на этих коньках – даже равновесие удерживать не нужно.
– А я бы покаталась, – сказала Дарёна решительно. – Покушать – это ещё успеется.
И она, спустившись к кромке льда, приложила один конёк к ноге и попробовала разобраться с креплением, но запуталась в ремешках.
– Позволь, я помогу, – с улыбкой подъехала к ней Светолика.
Она опустилась на колено и подставила Дарёне плечо для опоры, а сама ловко и умело распутала и правильно затянула все ремешки, так что конёк прочно закрепился на ноге девушки.
– Давай второй… Держись за меня.
Когда и второй конёк был надет, Дарёна устремила взгляд в сторону берега: Твердяна ушла, осталась лишь Млада, не спешившая надевать коньки и присоединяться к ним.
– Ну, как? Не шатко? – спросила тем временем Светолика.
Дарёна стояла на коньках на удивление твёрдо. Они будто сами держали за неё нужное равновесие, оставалось только оттолкнуться и заскользить… Что Дарёна и сделала осторожно. Лёгкий холодок волнения обдал её изнутри, и вместе с тем где-то под сердцем зарождалась тёплая, как капля мёда, искорка восторга. Скольжение было немного сродни полёту – особенно если раскинуть руки в стороны…
– Млада, иди к нам! – позвала Дарёна. – Это… Это не описать! Это надо пробовать!
Вокруг все катались на жалких костяных подобиях этого совершенства, отталкиваясь от льда палками с железными наконечниками, и у них не было той свободы и лёгкости, которую давали чудо-коньки. Небольшой наклон туловища – и лезвия с тихим шорохом описывали дугу, оставляя след из ледяной крошки, размах – и начиналось вращение. Но всё это казалось Дарёне жалкими ужимками по сравнению с тем искусством, которое показывала Светолика. Её коньки рисовали на льду цветы, пружины, хитро закрученные клубки нитей, какие-то письмена… И всё это – сохраняя изящество осанки и улыбку на лице, тогда как все вокруг кряхтели, пыхтели и падали, неуклюже скользя на костях и тыкая лёд палками.
– И правда – легко, – раздался рядом голос Млады.
Она скользила за плечом у Дарёны, и девушка, развернувшись, сплелась и слилась с нею в едином движении – бок о бок, рука об руку, нога к ноге, как человек и его тень.
– Спасибо за поддержку, Дарёнушка, – сказала Светолика с усмешкой, нарезая около них широкие круги. – Ты сама видела… Мастерица Твердяна не одобряет такого легкомысленного использования оружейной волшбы и самой лучшей стали, которая идёт на клинки для мечей. Особенно сейчас, когда…