Бах! Бык ударился о barrera и отскочил от заграждения, а лошади с диким ржанием скрылись в туннеле.
Какой-то человек подбежал к barrera, где сидел сеньор Виллалта, протянул вверх banderillas с острыми наконечниками, измазанными кровью и плотью быка, «Gracias!» Виллалта бросил вниз песо, гордо взял banderillas, на которых развевались маленькие оранжевые и голубые креповые ленточки, и изящно, как музыкальные инструменты, преподнес их жене и друзьям, курившим сигары.
Христос пошевелился.
Толпа смотрела вверх на покачивающийся крест колокольни.
Христос сделал стойку на руках, подняв ноги к небу!
Маленький мальчик бегал в толпе. «Видите моего брата? Платите! Это мой брат! Платите!»
Теперь Христос висел, ухватившись одной рукой за колеблющийся крест. Под ним раскинулся весь город Гвадалахара, очень красивый и очень спокойный в воскресенье. «Сегодня я заработаю много денег», — думал он.
Крест пошатнулся, и его рука соскользнула. В толпе раздался крик.
Христос упал.
Христос умирает ежечасно. Его можно видеть вырезанным из дерева и высеченным из камня в десятках тысяч скорбных мест. Он возводит глаза к высоким пыльным небесам десятков тысяч храмов, и при этом всегда много крови, ах, сколько крови. «Видите! — сказал сеньор Виллалта.
— Видите!» Он подносил banderillas к красным и потным лицам своих друзей.
За ним бежали дети, смеялись, хватали за одежду, а матадор раз за разом обходил арену под непрекращающимся градом монеток и шляп.
Лодки с туристами уже плывут назад по предрассветно-бледному озеру Пацкуаро. Ханицио остался позади, свечи догорели, кладбище опустело, сорванные цветы выброшены и завяли. Лодки причаливают, туристы сходят на берег. Их встречает новый день, а в гостинице, построенной на самом берегу озера, их поджидает огромный серебряный кофейник; от него с тихим шепотом поднимается пар, словно последние клочья озерного тумана, и растворяется в теплом воздухе ресторана. Приятно позванивают тарелки и вилки, слышится приглушенный шум светской беседы. Веки тяжелеют, и кофе допивается уже в полудреме, в предвкушении мягкой подушки. Двери закрываются. Туристы засыпают на влажных от тумана подушках, завернувшись в пропитанные туманом простыни, как в саваны.
В Гуанахуато ворота заперты, исчезли жесткие кошмары. Винтовую лестницу вынули, она лежит на ноябрьском припеке. Лает собака. Ветер треплет мертвые ипомеи. Захлопывается большая дверь над спуском в катакомбы. Высушенные люди убраны.
Оркестр исполняет последнюю триумфальную мелодию, и barreras пустеют. Выйдя со стадиона, люди проходят вдоль рядов нищих с гноящимися глазами, которые поют высокими-высокими голосами; внизу, на арене, кровавые следы последнего быка засыпают песком, и песок разравнивают люди с граблями. Матадор моется в душе, и его по мокрым ягодицам шлепает человек, который благодаря ему сегодня выиграл деньги.
В ослепительном свете упал Раймундо, упал Христос. Раймундо коснулся земли, Христос коснулся земли, но они не узнали об этом.
Похороны на фанерке разбились вдребезги. Сахарный череп отлетел далеко в водосточный желоб и разбился на три десятка белоснежных кусочков.
Мальчик, Христос, лежал тихо.
«Ах», — сказала толпа.
«РАЙМУНДО», — сказали кусочки сахарного черепа, рассыпавшиеся по земле.
А кусочки сахарного черепа с буквами Р, и А, и И, и М, и У, и Н, и Д, и О были подобраны, расхватаны и съедены детьми, которые дрались за каждую часть имени.
Чертово колесо
© Перевод Е. Петровой
Карнавал нагрянул в город с октябрьскими ветрами; темной летучей мышью перемахнул через стылое озеро; скорбно вздыхая под темным ночным дождем, погремел костями, зашуршал во тьме брезентом шатров. На целый месяц он обосновался у серой, растревоженной октябрем воды, где сносил глухое ненастье, крепнущие удары штормов и свинцовые тучи.
Шла уже третья неделя, наступил четверг, близились сумерки, и в эту пору на продуваемом ветрами озерном берегу появились двое мальчишек.
— Так я тебе и поверил, — фыркнул Питер.
— Айда, покажу, — предложил Хэнк.
На буром, сыром песке неприветливого берега их путь отмечали смачные плевки. Мальчишки бежали в сторону аттракционов. Дождь не утихал. Карнавал томился подле рокочущего озера: никто не подходил за билетами к черным, облезлым прилавкам, никто не крутил скрипучий барабан в надежде выиграть копченый окорок; на высоких подмостках не топтались ярмарочные уродцы — ни жирные, ни тощие. С центральной площадки не доносилось ни звука, только серые брезентовые шатры хлопали на ветру, будто крылья гигантских доисторических ящеров. Впрочем, часам к восьми это место еще могло преобразиться, если бы сверху вспыхнули призрачные огни, воздух огласился гомоном толпы, а над озером поплыла музыка. Но пока единственной живой душой здесь был слепой горбун, который, сидя прямо на прилавке, потягивал какое-то пахучее зелье из треснутой фарфоровой чашки.
— Видал? — ткнул пальцем Хэнк.
Перед ними черной, молчаливой громадой высилось колесо обозрения: созвездием электрических лампочек оно выделялось на фоне сумрачного неба.
— Ну и что? Все равно не верю, — сказал Питер.
— Да погоди ты, я своими глазами видел, честно. Только объяснить не могу. Ты же знаешь, на ярмарках всегда интересно. А тут — так интересно, что прямо жуть!
Питер безропотно полез вслед за ним на высокое, раскидистое дерево.
Вдруг Хэнк замер:
— Тихо! Мистер Кугер идет, он тут главный.
Они следили из своего укрытия.
Мистер Кугер, броско одетый человек лет тридцати пяти, с гвоздикой в петлице и напомаженными волосами, выглядывающими из-под коричневой шляпы, прошел как раз под их деревом. Три недели назад он въехал в этот город на сверкающем красном «форде» и при виде пешеходов жал на клаксон, приподнимая свой коричневый котелок.
Мистер Кугер подозвал горбуна и что-то сказал. Тот дождался, пока хозяин устроится на заднем сиденье корзины, похожей на скорлупку, ощупью запер дверцу, и корзина под рокот двигателя взмыла к зловещему небу.
— Гляди! — зашептал Хэнк. — Чертово колесо крутится не в ту сторону! Задом наперед!
— И что из этого? — не понял Питер.
— Сейчас увидишь!
Темный круг сделал ровно двадцать пять оборотов. Слепой горбун вытянул перед собой бледные руки, чтобы выключить механизм. Чертово колесо остановилось, едва заметно подрагивая, и заднее сиденье нужной корзины оказалось как раз у выхода.
Из дверцы выскочил мальчик лет десяти. Уверенно прошагав сквозь ярмарочный шепот ветра, он скрылся во мгле.
Питер чудом не рухнул с дерева. Он обшаривал глазами чертово колесо.
— А мистер Кугер где?
Хэнк ткнул его локтем в бок:
— Ну вот! А ты не верил!
— Куда он подевался?
— Давай за ним, живо! — Хэнк спрыгнул на землю и припустил во весь дух.
В побеленном особняке миссис Фоули, что стоял под вековым каштаном на краю оврага, горел свет. Приглушенно наигрывало пианино. В тепле за оконными переплетами двигались тени. А со стороны улицы по стеклам снова и снова текли неизбывные, горестные капли дождя.
— Я весь промок, — пожаловался Питер, съежившись в кустах. — Как будто из шланга окатили. Сколько можно тут торчать?
— Тсс, — шикнул на него Хэнк, не открывая мокрую завесу тайны.
От чертова колеса они бежали за малолетним незнакомцем по темным городским улицам и в конце концов оказались у дома миссис Фоули. Теперь этот чужой мальчишка сидел в тепле у нее за столом и, орудуя то вилкой, то ложкой, уплетал сочные бараньи котлетки с картофельным пюре.
— Я даже знаю, как его зовут, — торопливо зашептал Хэнк. — Мне мама про него рассказывала. «Хэнк, — говорит, — слышал новость: миссис Фоули пустила к себе жить мальчика-сиротку. Зовут его Джозеф Пайке. Недели две назад дело было — приходит он такой к ней на крыльцо: я, мол, сирота, скитаюсь по свету, оголодал. Вот миссис Фоули к нему и прикипела». Это я от мамы узнал, — закончил Хэнк, не отводя глаз от запотевшего окна.
У него потекло из носа. Он схватил за локоть Питера, которого бил озноб.
— Пит, он мне сразу не понравился, точно говорю. Какой-то… на вид… подлюка.
— Боязно мне, — не таясь, захныкал Питер. — Холодно, жрать охота, да еще тут непонятно что творится.
— Совсем тупой, что ли? — Хэнк покачал головой и презрительно сощурился. — Прикинь: три недели как приехал карнавал. И почти сразу к миссис Фоули заявился какой-то сирота. У нее много лет назад, зимой, да еще ночью, сын помер, вот она умом-то и тронулась, а тут этот сиротка подвернулся — так и липнет к ней.
— Ох, — выдохнул Питер, весь дрожа.
— Вперед, — решился Хэнк.
Поднявшись на крыльцо, они взялись за тяжелую дверную колотушку в виде львиной головы.
Через некоторое время дверь приоткрылась, и в щель выглянула миссис Фоули.
— Промокли до нитки! Входите, — сказала она. — Ах, боже ты мой…
Они шагнули в прихожую.
— С чем пожаловали? — спросила хозяйка, наклоняясь к ним с высоты своего роста: ее внушительный бюст прикрывали кружевные оборки, а худое, бескровное лицо окружал венчик седых волос, — Никак это Генри Уолтерсон?
Хэнк кивнул, боязливо заглядывая в столовую, а незнакомый мальчишка в этот самый миг поднял голову от тарелки.
— Можно поговорить с вами с глазу на глаз, мэм?
Почтенная дама от неожиданности еще больше побледнела; тогда Хэнк на цыпочках подошел к двери, прикрыл ее и зашептал:
— Хотим вас предостеречь — это касается мальчика, которого вы приютили. Он ведь сирота?
В прихожей почему-то стало холодно. Миссис Фоули выпрямилась и замерла:
— А в чем, собственно, дело?
— Он сошел с чертова колеса, да это и не мальчик вовсе, а взрослый дядька, он разнюхает, где у вас деньги лежат, а потом прихватит их да смоется среди ночи, а когда объявят розыск, он и не подумает прятаться, потому что искать-то будут десятилетнего мальчишку, а не взрослого — мистер Кугер его зовут, — затараторил Хэнк.
— Что ты мелешь? — возмутилась миссис Фоули.
— На карнавале есть чертово колесо, там заправляет этот мистер Кугер, которого никто толком не знает, он крутится на своем колесе задом наперед и от этого молодеет, уж не знаю, как такое получается, только доверять ему нельзя, потому что он стырит ваши денежки, прыгнет на чертово колесо, поедет вперед, а не назад, и сойдет уже взрослым дядькой, а мальчишку — ищи-свищи!
— Не смею задерживать, Генри Уолтерсон, и больше чтобы духу твоего здесь не было! — отрезала миссис Фоули.
Дверь захлопнулась. Питер и Хэнк снова оказались под дождем. У каждого по спине текли полновесные ледяные струи.
— Самый умный, да? — бросил Питер. — Чего ты добился? А вдруг он подслушал, вдруг он нас прикончит, когда мы уснем, и трупы с собой утащит?
— У него кишка тонка, — сказал Хэнк.
— Не скажи. — Питер схватил Хэнка за локоть, — Глянь.
Тюлевая занавеска на большом окне столовой оказалась сдвинутой в сторону. В розовом свете стоял мальчик-сирота, злобно грозя кулаком. Лицо исказил свирепый оскал, глаза налились ненавистью, губы шептали грязные ругательства. Но это длилось не долее секунды. Занавеска вернулась на прежнее место. По крыльцу барабанил дождь. Сквозь грозу Хэнк и Питер уныло побрели восвояси.
За ужином отец взглянул на Хэнка и сказал:
— Как пить дать, схватишь воспаление легких. Надо же так вымокнуть! И что тебя потянуло к этим балаганам?
Хэнк ковырял в тарелке пюре, косясь на залитое дождем оконное стекло.
— Пап, а ты знаешь мистера Кугера — он там главный?
— Который с гвозди кой в петлице щеголяет? — уточнил отец.
— Точно! — Хэнк расправил плечи. — Ты его часто видишь?
— Да он на нашей улице живет — в пансионе у миссис О’Лири, снял комнату возле черного хода. А что такое?
— Так, ничего, — покраснел Хэнк.
После ужина Хэнк позвонил Питеру. Того душил кашель.
— Слушай, Пит, — зачастил Хэнк. — Я его раскусил. Когда этот несчастный сиротка, Джозеф Пайке, захапает денежки миссис Фоули, он будет действовать по плану.
— По какому плану?
— Из города уедет не сразу — поживет еще у миссис О’Лири под видом хозяина карнавала. Чтобы все было шито-крыто. Искать станут десятилетнего воришку, да только его как ветром сдует. А этот тип, вроде как владелец аттракционов, будет разгуливать на свободе. В сторону ярмарки никто и не посмотрит. Он не дурак, чтобы сразу сниматься с места.
— Ну, вообще… — Питер хлюпнул носом.
— Вот я и говорю: нам с тобой надо торопиться, — заключил Хэнк.
— Кто нам поверит? Я хотел родителям рассказать, а они говорят: бред сивой кобылы! — пожаловался Питер.
— Все равно, действовать надо сегодня. Почему? Да потому, что он захочет с нами разделаться! Никто, кроме нас, не знает о его делишках, вот мы и скажем: не спускайте глаз с этого злодея, он подговорил мальчика-сироту грабануть миссис Фоули — тут полицейские сразу сядут ему на хвост. Спорим, он что-то замышляет. Короче, встречаемся у дома миссис Фоули через полчаса.
— Ну… — сказал Питер.
— Тебе что, жить надоело?
— Нет, — поразмыслив, ответил Питер.
— То-то и оно. Жду тебя через полчаса: зуб даю, ближе к ночи этот сиротка попытается улизнуть с добычей — дождется, когда миссис Фоули ляжет спать, и рванет к своему колесу. Ладно, пока. Давай, Пит!
— Молодой человек, — не успел Хэнк положить трубку, как у него за спиной возник отец, — куда это вы собрались? А ну марш в постель. Вот так. — Он сам препроводил Хэнка вверх по лестнице. — Давай сюда все, что на тебе надето. — Хэнк повиновался. — Другой одежды у тебя в комнате нет?
— Нет, сэр, все внизу, в стенном шкафу, — обреченно сказал Хэнк.
— Замечательно. — Отец вышел за дверь и повернул снаружи ключ.
Хэнк стоял в чем мать родила.
— Вот невезение, — проговорил он.
— Немедленно спать, — донесся до него отцовский голос.
Около половины десятого Питер прибежал к дому миссис Фоули, отчаянно чихая, кутаясь в необъятный плащ и придерживая на голове матросскую бескозырку. Он торчал посреди улицы, как водоразборный кран, и тихо прощался с жизнью. В окнах второго этажа горел мягкий свет. Ожидание затянулось на полчаса; Питер всматривался во мрак умытых дождем вечерних улиц.
Наконец какая-то бледная тень юркнула в мокрые кусты.
— Хэнк? — прошептал Питер в сторону кустов.
— Ага. — Из зарослей появился Хэнк.
— Во дает! — Питер не верил своим глазам. — Как это… что это… ты голый?
— Всю дорогу бежал, — признался Хэнк. — Отец меня запер.
— Схватишь воспаление легких, — сказал Питер.
Особняк погрузился в темноту.
— Башку пригни! — скомандовал Хэнк и нырнул в заросли.
Немного выждав, он спросил:
— На тебе портки есть?
— А как же?!
— Давай их сюда — под плащом все равно не видно.
Невзирая на протесты одной из сторон, сделка все же состоялась. Хэнк натянул штаны.
Дождь поутих. Тучи стали рассеиваться.
Минут через десять из дому выскользнула детская фигурка с туго набитым бумажным пакетом.
— Вот он, — шепнул Питер.
— Уходит! — вырвалось у Хэнка.
Мальчик-сирота припустил во все лопатки.
— За ним! — вскричал Хэнк.
Они бросились наперерез сквозь каштановую рощу, но мальчишка оказался проворнее: вверх по склону, вдоль по ночным улицам, дальше — вниз, мимо паровозного депо, через фабричную окраину и в карнавал, прямиком на безлюдную центральную площадь. Питер и Хэнк порядком отстали: один путался в длиннополом плаще, другой стучал зубами от холода. Шлепанье босых ног Хэнка эхом разносилось по городу.
— Не тормози, Пит! Надо его перехватить, пока он не запрыгнул на чертою колесо, иначе мы потом ничего не докажем!
— Я и не торможу!
Но Пит заметно выдохся, и Хэнк зашлепал дальше в одиночку, благо сверху почти не капало.
— Тю-тю! — издевательски крикнул воришка, ускоряя бег и стрелой уносясь вперед.