Его глаза остановились на моей ключице, и я осознала, что надетая на меня мужская рубашка сползла с плеча. Я медленно поправила ее, а Чейз моргнул и отвел взгляд.
— Возможно, ни в чем, просто... — Он пожал плечами. — На базе в Чикаго я знал одного медика. Он был уже не молодой, приближался к пенсионному возрасту. Если меня серьезно избивали, то посылали к нему. Он всегда показывал мне три пальца и говорил: "Сколько пальцев ты видишь?" Однажды я сказал ему, что бесполезно всегда показывать одно и то же число, а он ответил: "Три — единственное число, которое тебе нужно помнить, сержант". Я думал, он еще безумнее меня.
Чейз только один раз рассказывал мне о том, как офицеры на базе заставляли его драться, и даже тогда он описал эту историю с другой точки зрения. Я знала, что время, проведенное в ФБР, было чем-то, что он хотел забыть, особенно давление, которому он подвергся на базе в Чикаго, поэтому я никогда не расспрашивала. Я думала, что если он захочет рассказать мне, то расскажет.
Но теперь мое любопытство было возбуждено. Может такое быть, чтобы сопротивление проникло в ряды ФБР? Если да, то у нас был бы доступ к планам ФБР, его стратегиям, продовольственным поставкам... Это было большее, чем то, на что я смела надеяться.
— Что случилось с тем медиком? — спросила я.
— Я не знаю. Драки прекратили, после того как я... — Он повел плечами, будто у него внезапно сжалась грудная клетка. — После того как я согласился перестать писать тебе. Тогда мне больше не нужен был медик.
Он бегло посмотрел на меня, и на мгновение наши взгляды встретились. От этого я вспомнила вещи, о которых не хотела вспоминать. Написанные мной письма, на которые так и не пришло ответа. Давление, которому Чейз подвергся из-за дружбы с девчонкой, да еще и с той, чья мать не соответствовала устоям. И арест, который его все равно заставили совершить.
Убийство мамы, которое ему пришлось наблюдать.
Я поверила ему в том, что он не мог спасти ее. Но, хотя это и было бесполезным, иногда я задавалась вопросом, действительно ли он сделал все, что мог, — все, что сделала бы я. Разумеется, подобные мысли ни к чему меня не приводили и лишь усложняли наши отношения. Чейз одновременно был и причиной моей боли, и лекарством.
— Так как ты? — Он прочистил горло. — На самом деле, — добавил он.
Я почувствовала, как при его словах моя кожа натянулась, будто моя ярость и страх пытались вырваться наружу. Они давили на мои легкие, так что мне было сложно дышать. И, должно быть, Чейз тоже это почувствовал, потому что он оттолкнулся от стены и стал сверлить взглядом дырку у себя под ногами.
— Хочу есть, — сказала я. — Как ты думаешь, что у нас будет сегодня вечером?
Один удар сердца. Затем еще один.
— Пицца, — ответил он наконец, и я с облегчением выдохнула, потому что он согласился сменить тему. — Может быть, спагетти. И мороженое на десерт. — Уголок его рта приподнялся.
— Звучит заманчиво, — сказала я. Скорее всего, нам подадут тушенку с бобами, но иногда легче было притвориться.
* * *
— Кто хочет мороженого с фруктами?
Я спрятала голову под подушку. Она в самом деле хотела притвориться, будто у нас было мороженое, когда мы даже не могли позволить себе холодильную камеру?
— Ну и ладно. Наверное, мне придется все съесть самой.
Я застонала. Рядом со мной, нетронутым, лежал пустой лист бумаги. Сколько писем я написала Чейзу за последние шесть месяцев? Двадцать? Тридцать? И ни одного ответа. Даже о том, что он прибыл в Чикаго и приступил к обучению. Даже о том, что скучает по мне.
Он обещал, что будет писать, и я поверила ему.
Зря.
Пока могла, я игнорировала ворчание в животе, но я знала, что в конечном итоге не смогу избежать представления. Я заставила себя подняться с кровати и потащилась на кухню.
Она сидела за столом, аккуратно сложив руки у миски, полной картофельного пюре мгновенного приготовления, порошок для которого хранился в синей коробке. Одна ложка лежала прямо перед ней, другая — у моего места. Она соорудила из коричневого бумажного пакета что-то вроде пиратской треуголки и царственно водрузила ее себе на голову
— Ты, наверное, меня разыгрываешь, — сказала я.
— О, тебе захотелось мороженого? Даже не знаю, хватит ли тебе, — проворковала она.
Только чтобы развлечь ее, я села. Но не могла посмотреть ей в глаза. Шляпа была слишком нелепой.
Она подняла ложку, набрала в нее солидную порцию пюре и поднесла его ко рту, издавая все самые удовлетворенные звуки.
Я улыбнулась.
Мгновение спустя я взяла ложку. Съела немного.
— Только скажи мне, что когда-то ты ела мороженое вкуснее, — сказала она.
— Когда-то я ела мороженое вкуснее, — сказала я, глотая и пытаясь не захихикать.
На ее лице появилось непонимающее выражение. Затем она метнула в меня через стол полную ложку пюре, которое заляпало мою рубашку.
* * *
— Эй, очнись.
Когда Шон щелкнул пальцами перед моим лицом, я резко выпрямилась. В моей груди все еще ныло от воспоминания. Если бы я знала, что через три месяца мама умрет, я бы никогда не стала спорить с ней из-за чего-то настолько глупого и не кричала бы на нее, когда ей выписывали штрафы. Я бы собрала наши вещи, и мы бы бежали и сейчас были бы в убежище — вместе.
Я попыталась задержать в голове звук ее смеха, но он слился с чужими голосами, раздающимися из коридора. Яснее всех звучало сопрано Кары. Возможно, они снова играли в покер на какую-то вещь, которую кто-то из них принес из города. Наверное, это были конфеты или сигареты. Я скорчилась. Шума, который они производили, хватило бы, чтобы пригласить сюда всю военную базу.
Билли отстранился от компьютера, с отсутствующим выражением лица отбросил волосы назад. Я задремала, пока мы пронизывали систему в поисках информации насчет женских реабилитационных центров Чикаго. В то время как Билли взламывал сервера, а Шон просматривал списки, мне заняться было нечем.
— Иди-ка спать, — сказал мне Шон, прищурившись на экран.
— Я в порядке, — ответила я, зевая. — К тому же, ты мне больше не начальник.
Он бросил на меня едкий взгляд через плечо.
— А я когда-то был тебе начальником? — Увидев мою улыбку, он продолжил: — Я так и думал. Иди давай, я от тебя устаю.
Я сделала, как он сказал, но только потому, что ничем не могла помочь поискам. Я взяла свечу; от ее колеблющегося желтого света стены казались еще более ветхими. Подойдя к своей комнате, я помедлила, прислушиваясь через дверь к дыханию Чейза. Шум из холла, казалось, усилился. Вернулись ребята, которые уходили перед началом комендантского часа. Хьюстон и Линкольн спорили о привлекательной девушке, виденной ими на Площади. Кто-то пел в душе. Стены были слишком тонкими.
Я попыталась представить, как Чейз лежит на кровати, но от этой мысли начала нервничать. Я не знала, стоит ли мне вообще входить в комнату. Чейз плохо спал — я знала, что его сон все еще отравляли кошмары, хоть он никогда о них не говорил. Я могла бы пойти в кладовую и позволить Чейзу получить так необходимый ему отдых.
Не давая себе возможности передумать, я приоткрыла дверь и проскользнула внутрь, осторожно заслоняя огонек свечи рукой. Моим глазам не пришлось долго привыкать к темноте; почти сразу я увидела его, растянувшегося в кресле с побитой молью бархатной обивкой, старательно расположенном у окна — того самого окна, через которое я сбежала, после того как он рассказал мне про маму. Чейз оставил наше одеяло лежать сложенным в ногах продавленного пустого матраса, что находился в центре нашей крошечной комнаты.
Пустого, совсем как я. Потерянная без мамы, не имеющая никакого представления, где искать Ребекку, не видящая смысла в пребывании здесь.
Желтый свет был бледным и плохо помогал моим глазам, но все равно я видела, что Чейз не двигался. Он даже едва дышал. Он был слишком неподвижным, чтобы быть спящим, и я тоже замерла, усмиряя дыхание, чувствуя, как его взгляд скользит по мне, как горячий воск капает на мой большой палец.
Я задула свечу.
Пройдя через комнату, я оставила огарок на подоконнике и, не осознавая, что делаю, забралась к Чейзу на колени. Мои ладони нашли в темноте его лицо, и я провела большими пальцами по его щетинистым скулам к губам, мягким и приоткрытым. Не было времени думать, как он ответит, или вспоминать, что за последние несколько недель мы почти не прикасались друг к другу. Я нуждалась в этом, нуждалась в нем, а он нуждался во мне. Его руки обхватили меня и прижали к себе, а затем я поцеловала его, и он поцеловал меня в ответ, с силой прижав свои губы к моим. Он был живым и теплым, слабо пах потом и мятной зубной пастой, и я сказала себе, что его прикосновение согреет и меня.
Я зажмурила глаза и целовала его с той же силой, умоляя его помочь мне забыть и заставить меня почувствовать что-нибудь, кроме этой бездонной, непримиримой черной дыры, которая зияла внутри меня. Его зубы скользнули по моему подбородку, ущипнули меня за ухо, и от стона, который испустило мое горло, его собственное дыхание зашлось. Он еще крепче прижал меня к себе и придвинулся так близко, что теперь сидел на самом краю кресла. Я думала, что он хотел переместиться на кровать, но он медлил, и в эти влажные, дрожащие мгновения что-то изменилось между нами.
Я прижималась к нему. Будто его могло унести порывом ветра. И он, должно быть, почувствовал это, потому что его кулаки сжали мою рубашку на спине, а горячее дыхание обжигало мою шею.
— Прости, — произнес он напряженным голосом. А потом еще раз: — Прости. — Только на этот раз его голос прозвучал более отчаянно.
Он поднял меня и перенес на край кровати, а затем отпрянул так быстро, что споткнулся. Я не понимала. Я знала только, что пустота внутри меня начала заполняться чем-то еще — огромной непроницаемой грустью. Холодной и неподатливой. Она росла очень быстро, проникая в каждую частичку меня.
В темноте я не могла видеть его лицо, не знала, что оно выражало. Но все равно я не успела бы ничего понять. Секунду спустя он вышел и закрыл за собой дверь.
Я откинулась на кровать; мои губы распухли и пылали, глаза горели упрямыми слезами, которые не желали проливаться. Я притянула колени к груди и попыталась стать настолько маленькой, насколько только могла. Чуть позже я натянула на себя одеяло, но после ухода Чейза в комнате совсем не осталось тепла.
"Прости", — сказал он. То же самое он говорил мне в ночь, когда рассказал, что не смог спасти маму. Я вспомнила, какую боль он тогда ощущал, и сейчас, лежа без сна, задавалась вопросом, отпустила ли она его. Сможем ли мы когда-нибудь по-настоящему исцелиться.
Глава 3
На следующее утро Уоллис сообщил, что МН назначила вербовку на Площади на вторую половину дня.
Эйфория предыдущей ночи уже спала, осталось только молчаливое ожидание. Некоторые все еще хотели напасть на солдат, но Уоллис настаивал, чтобы мы ничего не предпринимали без приказов Три. Вместо этого он назначил группу — Хьюстона, Линкольна, Кару и еще троих, — которая должна была отговорить людей от вербовки. Рассеянные в толпе голоса, возражающие против контроля МН и злоупотреблений властью и направляющие разговор в нужное русло. Достаточно ненавязчивая — чтобы не создавать Уоллису проблем с Три, — но тем не менее недвусмысленная демонстрация сопротивления.
В дырявых рубашках и оборванных джинсах, группа отправилась по длинному коридору в сторону лестницы. Не в состоянии избавиться от ощущения, что должно случиться что-то плохое, я смотрела, как они исчезают под красной табличкой над выходом. Хуже всего было то, что Риггинс остался, чтобы на пару с Уоллисом заняться рациями. Я слышала от Билли, что наш чересчур подозрительный сосед по этажу снова меня искал, что, в свете всего происходящего, было просто нелепо. И тем не менее я его избегала.
Все остались болтаться возле выхода; четвертый этаж наполнился напряжением. Ожидание становилось невыносимым, и, пока Риггинс не учинил что-нибудь еще, я сбежала на крышу глотнуть свежего воздуха.
Не только мне в голову пришла такая идея. Я обнаружила Чейза в одиночестве сидящим за пожарным выходом на скамье, прогнувшейся из-за гниющих досок. Увидев меня, он встал, спрятав мысли за тщательно отрепетированной маской. Я ненавидела его способность это делать. Если хочет, пусть поступает так с остальными, но не со мной. Мой взгляд опустился на изношенную футболку, туго обтягивающую его грудную клетку, и в ответ я разгладила собственную рубашку.
— Я думала, ты спишь, — сказала я. — У тебя же сейчас нет поручений?
Он покачал головой.
Нерешительно я прошла мимо него и села на скамью. Через несколько секунд Чейз сел рядом, в нескольких дюймах от меня. Мы разглядывали базу — безукоризненно белые постройки, проглядывающие сквозь утреннюю дымку в двадцати милях за крышами города, — и позволяли минутам проходить мимо.
— Я что-то сделала не так? — спросила я напрямик и увидела, как его невозмутимость пропала.
— Ты? Нет. — Он замотал головой. — Нет. Прошлой ночью... Я не хотел... — Он запустил руку в свои черные волосы, потом неловко засмеялся. — Мне не следовало уходить.
— Почему же ты ушел? — спросила я.
Он подался вперед, уперев локти в колени. Я слышала, как его ботинки выбивали дробь по бетону.
Помощь свежего воздуха явно переоценивают. Я поднялась, собираясь вернуться вниз, но Чейз схватил меня за руку.
— Ты горюешь по маме, — выпалил он. — Я не хотел, чтобы ты думала, не знаю, будто я использовал тебя. — Было видно, что слова не желали покидать его, и он раздосадованно вздохнул.
— А я думала, что это я тебя использовала. — Я вернулась на свое место и уставилась в пол, слегка пристыженная, поскольку не предполагала, что он может так себя чувствовать.
Он хмыкнул:
— В таком случае, пожалуйста, продолжай.
Мы оба тихо посмеялись над этим, но я помнила, как он держался за меня, такой же незащищенный и напуганный, как я. Не только я горевала, и не только я ощущала между нами тяжесть маминой смерти.
Когда напряжение спало, я хотела спросить его про соседнее здание и рассказать ему о грузовике Horizons и припасах, которые мы изъяли. Когда-то разговаривать с Чейзом было так же легко, как дышать, но теперь все стало сложнее.
Я встала и попросила:
— Научи меня драться.
Через мгновение он тоже поднялся, удивленно склонив голову набок.
— О чем ты?
Я подняла кулаки.
— Драться, — повторила я, изобразив удар. — Ты же знаешь. Драться.
Он рассмеялся, и что-то внутри меня затрепетало.
— Тебе не нужно знать, как драться.
Я опустила руки и уперла кулаки в бедра.
— Шутишь?
Над нами постоянно висела угроза нападения, даже здесь, среди сопротивления.
— Тебе не нужно драться таким образом, — пояснил он, снова смеясь. — Если только ты не собираешься заниматься боксом.
Я попыталась сдержать улыбку, но это было нелегко, когда он так открыто веселился.
— Тогда как?
— Хорошо. — Чейз шагнул ближе, и мое сердце сбилось с ритма. Его руки метнулись к моим запястьям и сжали их. Не настолько сильно, чтобы причинить боль, но так, чтобы я не могла легко вырваться. — Что будешь делать? — Его улыбка исчезла.
Несколько мгновений я боролась, стараясь свести вместе свои кулаки, вырваться из его захвата, повернуть туловище, но он был слишком силен. Сердито вздохнув, я сдалась.
— Большинство нападающих будут крупнее и сильнее тебя, — сказал он, придвигаясь еще ближе, так что мне пришлось смотреть на него снизу вверх. Его грудь столкнулась с моей, и я сглотнула, почувствовав каждую точку, где мы соприкоснулись. — Но ты быстрая. У тебя не получится победить в драке, но ты можешь вырваться, если тебя схватят.
— Как?
— Где ты порвешь цепь? — ответил он. — Смотри на меня, — сказал он, когда я взглянула на наши руки.
Я представила металлическую цепь, звено за звеном. Глядя в его карие глаза, я ответила:
— Там, где самое слабое звено.