1.
Я убежала из дома около полугода назад. Когда поняла, что с моей семьей больше жить нельзя. Нет, не потому, что отец был ужасным тираном, а брат насиловал меня по пятницам. Не потому, что когда отец выпивал на пару банок пива больше, он бил маму кухонным полотенцем, а я в это время пряталась под кровать и плакала от ужаса.
А потому, что их поглотила болезнь. Эпидемия. Безумие. Ее назвали "Агнозия-2". Сокращенно А-2. Все так и говорили: "А ты слышал про А-2? Нет? Как странно. Все только о ней и говорят".
Она пришла из-за океана из какой-то южноафриканской страны. По крайней мере, так говорила красивая женщина в телевизоре. Симптомы легко различимы - головная боль, почернение белков глаз, поражение участков мозга, отвечающих за воспроизведение в памяти различных объектов и воспоминаний. Под конец можно даже мать родную не узнать. И кровь. Кровь превращается словно в мазут, черный и смертельный мазут.
Так нам говорили в начале Великой Эпидемии. Все, кто мог: телевизоры, газеты, учителя, родители. Они уверяли, что все хорошо и жить хорошо.
Но они врали.
Люди умирали пачками, не доходя до дома. Зараза передавалась воздушно-капельным путем и имела различный инкубационный период: от дня до пары лет. Но независимо от этого, глаза и кровь чернеют практически сразу. Почему - никто не знал, ведь ученые поначалу отрицали летальные исходы. По их мнению, активно увеличивающиеся кучи трупов в городе - это нормально. Они всячески пытались сохранить порядок в паникующем обществе. За полгода население планеты сократилось с семи миллиардов до одного миллиона разрозненных, потерянных и испуганных особей высшей ступени развития.
Всему человечеству пришел конец. К нам не прилетели инопланетяне, не завоевали нас, не колонизировали. У нас не вылезли монстры из океанских глубин, пожирающие все на своем пути. Все началось с того, что кто-то где-то заболел.
Уже после первого месяца, когда стало понятно, что слова "Мы все умрем!" ужасающе быстро превращаются в реальность, нас бросили. Все человечество. Политики и прочие важные люди сбежали без объяснений и попрятались в бункерах и подземных убежищах. Телевизионные экраны зашумели бесконечными помехами. Уже никто не рвался убеждать напуганный народ, что все нормально. Потому что все летело к чертям с катастрофической скоростью. Когда не стало электричества, экраны телевизоров погасли навсегда. Города захлебывались в безумии и анархии. Передачи прекратили свое вещание, и планета утонула в неведении.
Мы перестали ходить в школу, там уже никто не преподавал. Отец не хотел это принимать, поэтому каждый день я уходила из дома с полным рюкзаком учебников и пряталась на заброшенной швейной фабрике. Где ошивался мой брат - одному Богу известно. Наверно, проводил последние дни человечества со своими дружками.
Я стараюсь не оставаться на одном месте две ночи подряд, словно вирус идет за мной по пятам, поджидая за каждым углом. Хотя я каждое утро проверяю свою кровь, делая легкий надрез на подушечках пальцев, которые за полгода превратились в кровавые игольницы, сплошь и рядом истыканные. В любом случае, прошло уже почти полгода, а я все еще жива. Какое, никакое, но все-таки утешение.
Я иду по девяностому шоссе на восток, где по моим расчетам находится крупный город. Я вижу отблески далеких огней по ночам, когда наблюдаю за ним. Значит, там есть жизнь и надежда, раз есть электричество. Откуда оно там взялось, думать не хотелось, разберусь на месте. Хотя, возможно, это отблески погребальных костров. Главное - добраться туда.
Поначалу трупы закапывали, потом кто-то сказал, что мы так заразим всю землю в округе, как будто кому-то до этого было дело. И людей стали сжигать. Я это видела в собственном городе, когда первый месяц скиталась по знакомым улицам, боясь уходить далеко от родного дома, словно туда еще можно было вернуться. Огромные погребальные костры, вздымающие в небо черными столбами дыма и боли. Бесконечно несчастные люди вокруг. Матери и дочери, жены и мужья плакали, прощаясь с близкими и родными.
Только не я. Я не плакала. Первая мысль, возникшая в моей голове, когда я вернулась из школы и увидела тело отца с угольными глазами и распахнутым в крике ртом, была: "Так тебе и надо!". Мне не было его жаль, ни капли. Он постоянно бил мать, иногда избивал брата до полусмерти. Один раз досталось и мне, тогда я от удара отлетела назад, ударившись головой о журнальный стол. Перелом и сотрясение мозга. А он лишь сказал: "Так тебе и надо!"
Тело матери я нашла на кухне: она лежала около плиты, где уже закипела вода в кастрюле, все еще держа ложку в руке. Ее распахнутые почерневшие глаза с непониманием смотрели в потолок, словно спрашивая, как так вышло. Пожалуй, она единственная, кого мне было жаль, хоть она никогда не защищала нас. Если бы посмела встать поперек отцовского ремня, нас бы все равно избили. Но и ее тоже. Хотя нет, жалость для нее неподходящее чувство. Мне было стыдно, что она была такой слабой. Один раз я поклялась себе, что ни за что не стану такой, как она.
Брата я в доме не увидела - у него было семь уроков в тот день. Сколько я потом не блуждала вокруг своего района, его так и не встретила. Может, уже умер и его тело давно сожжено? Хорошо бы. Его мне тоже не жалко. Мерзкий извращенец, который решил, что ему можно совать свои органы в тело четырнадцатилетней сестры. Я была слишком испугана, чтобы сопротивляться. Да, и какая сейчас разница?
Поэтому я без зазрений совести сбежала в тот день, сунув взамен учебникам в рюкзаке пару упаковок соленых крекеров, шоколад и новые кроссовки. Конечно, стоило бы сделать запасы получше, основательнее, но мне хотелось как можно быстрее унести ноги из зараженного дома, где все пахло болью, слезами и трупами. Да, и когда тебе четырнадцать лет, сложно мыслить наперед.
2.
Сейчас я лежу на животе в яме около девяностого шоссе, вглядываясь в темную полосу леса впереди. Холод сжимает мои ноги ледяными перчатками. На дворе начало ноября, я уже сто раз прокляла себя за то, что не додумалась забрать из дома теплые вещи. На мне старые потертые джинсы, футболка с рисунком цирка, толстовка, куртка и рюкзак за спиной. Так как из дома я убегала в начале лета, моими были только джинсы и футболка. Остальное найдено и украдено из чьих-то домов, попадавшихся на пути. Я всегда извинялась перед пустым домом и призраками, обитающими в нем, за то, что вынуждена воровать у них одежду, припасы. Им-то уже все равно, а мне это может спасти жизнь.
Иногда, если хозяев не было дома, то есть - если они умерли вне дома, и я не рискую в темноте наступить на раздувшуюся голову, которая лопнет со смачным звуком, я позволяла себе принять холодный душ, если была вода. Даже иногда ночевала, сминая под собой чужие простыни, чьи истории я уже никогда не узнаю.
Город, мерцавший бледным светом на горизонте, должен был стать моим первым перевалочным пунктом. До него еще много километров пути, но мне идти все равно некуда. Да и незачем особо, а так - хоть какое-то подобие цели.
Я напугана, измотана, голодна. И бесконечно отчаялась. В свои четырнадцать лет будущее кажется безнадежным и воняющим дымом. От этого запаха я не отделаюсь еще очень долго - запаха горящих жизней.
В городе я планирую узнать, когда доберусь, последние новости: что творится в мире, что предпринимает правительство, что стало с другими людьми, если кто-то еще остался. Иногда мне кажется, что я единственная выжившая, но это, конечно же, не так. В такие моменты внутри как-то больно щемит и хочется упасть на колени, заплакать и умереть на месте.
Еще мне необходимо пополнить свои скудные запасы продовольствия, так как впереди меня ждут длинные и одинокие километры безрадостной жизни.
Если, конечно, там впереди, куда уставлен мой взор, все еще кто-то дышит. Нынешнее положение дел не советовало особо полагаться на мечты. Когда все вокруг умирает, они - напрасная трата времени.
Я слишком долго блуждала по родным улицам в начале лета, дождавшись крайнего срока, поэтому город я покидала в спешке. Костров стало так много, что пламя их перекинулось на дома, а может, кто-то специально это все поджег, разбираться не было ни времени, ни желания. Полчаса, и город вспыхнул, как спичка. Убегая, я слышала крики и вопли за спиной, но я могла думать лишь о том, как мне скорее унести отсюда ноги. Возможно, там кричали мои одноклассники и соседи, но я была глуха к их крикам. Эгоистично, скажите вы? А что бы вы сделали на моем месте? Когда вам четырнадцать. Когда ваш родной город горит адским пламенем, унося в погребальном танце остатки вашего старого мира, все, что вы знали и любили? Когда вы маленькая напуганная девочка, жалевшая свою семью и желающая ей смерти одновременно? Когда вам больше некуда идти и некуда возвращаться?
Что бы вы сделали?
В тот день я бежала долго, преодолев, по моим подсчетам, около семи миль на запад, в леса, пока онемевшие от усталости ноги не подкосились. В тот день я поняла главное правило новой жизни: "Хочешь жить - не останавливайся".
И я шла. Бежала. Снова шла. Удаляясь все дальше и дальше от своего прошлого.
Постепенно я обрастала вещами: более вместительным рюкзаком, фонариком с тремя дополнительными батарейками, детской рогаткой и даже пожарным топором. Держать его, конечно, было тяжело, а замахнуться вообще из области фантастики, но я упорно тренировалась. Постепенно мои руки окрепли, держать его стало значительно удобнее и легче. Удалось даже пару раз наколоть дров и погреться у костра.
С провизией все было плохо. Охотиться я не умела, мелкой живностью, типа крыс и мышей-полевок, брезговала до сих пор. Все, чем я могу похвастаться - это ловкое воровство в подвалах домов и прилавков опустевших магазинов в поисках консервов и сухофруктов. Особенно я люблю изюм. Но это уже роскошь.
Еще у меня были скрученная веревка на плече, моток скотча, два бинта и упаковка анальгина, даже посчастливилось найти старый спальник, который спасает меня по ночам.
Надеюсь, дальше будет лучше.
3.
Вот я здесь: в яме на обочине девяностого шоссе. Передо мной высится дорожный знак "Вестмайер - 50 миль", достаточно крупный город по старым меркам. Хоть путь и не кажется близким, но по сравнению с тем, что я уже прошла, легкое беспокойство.
Поначалу было очень тяжело совладать со своим одиночеством, не обронив рассудок. Не личным, когда тебя "никто не понимает", а глобальным, когда понимать уже некому. Когда никто не придет, не укроет тебя одеялом и не скажет, что все будет хорошо.
Потому что хорошо не будет. А-2 позаботилась о нашем мире, вычистив человечество как заразу. Остались лишь горстки разрозненных, одичавших, отчаянных людей, цепляющихся за остатки разума и цивилизации.
Но они боятся. И я боюсь. Болезнь витает в воздухе, пропитав каждый вдох и выдох. Мы все умрем, рано или поздно, вопрос только во времени.
Я еще пару минут лежу в яме, разглядывая из своего убежища автозаправку через дорогу. Мне постоянно кажется, что за мной наблюдают. Достаточно странное ощущение в мире, где больше мертвых, чем живых. Я всматриваюсь в тени, что скользят по серым стенам заправки, пытаясь высмотреть в них свои страхи.
Больше всего я боюсь встретить заразного. И подхватить болезнь от него. Пожалуй, можно будет сразу ставить на себе крест. Не хочу видеть, как чернеют мои глаза и кровь. Не хочу забывать, кто я. Какими бы больными и ужасными не были мои воспоминания о прошлом, они все-таки мои. И никто их у меня не заберет.
Мерзлая земля заставляет встать и двинуться вперед. Здание высотой в один этаж давно разворовано. Разбитые окна, вырванные с петлями двери навевают тоску, но деваться некуда. Раньше на заправках часто устраивали магазины, поэтому я решила пойти проверить. Вдруг, повезет, и мне удастся найти немного провизии в виде старого шоколадного батончика или упаковки крекеров, завалявшиеся под каким-нибудь стеллажом.
Входная когда-то стеклянная дверь вся заляпана чем-то темным. Мне не хочется думать, что здесь произошло, но жуткие картины сами возникают в сознании. Я осторожно прохожу внутрь, включив фонарик. В помещение царит полумрак. Тени причудливыми узорами ложатся на пол. Пахнет спертым воздухом и гнилью. После морозной ноябрьской свежести, дышать стало на порядок сложнее, и я непроизвольно прижимаю ладонь к лицу.
Луч фонаря облизывает пыльные стены и пустые стеллажи. Все, что можно, давно украли, но я не теряю надежду найти хоть что-нибудь. Хотя бы одну баночку чего-нибудь съедобного. Последние три дня я питалась одним батончиком мюсли и тремя жесткими крекерами. Поэтому я смело расхаживаю и заглядываю во все укромные места, словно хозяйка.
Прошел час. Результат - ноль. Удалось найти лишь туалет с трупом внутри, который, судя по запаху, уже давно здесь. Хорошо, что я распахнула дверь в санузел ногой, не пришлось приближаться к нему и проверять, заражен ли он.
Почему я сразу не помчалась прочь? У А-2 небольшой радиус действия, стоя буквально в двадцати метрах от зараженного, можно не заразиться. К тому же, у меня все еще очень мало запасов. И если я что-то не найду, то умру не от болезни, а от голода.
Я делаю последний обход по пустому магазину, с досадой разбрасывая ногой обрывки газет и журналов. На их страницах красивые девушки красиво выглядят. Не то, что я. Еще до болезни я не могла похвастаться красивой внешностью, сейчас - тем более.
Около места, где когда-то была касса, я вдруг замечаю дверь сбоку. Должно быть, я ее пропустила в первый обход. Там может находиться кладовка или туалет. Или склад с боеприпасами. И то, и другое было бы замечательно.
Я достаю из-за спины топор, крепко обхватив рукоять правой рукой. Дверь как дверь. Ничем не примечательна. Левой рукой с фонарем я слегка толкаю ее, и она медленно распахивается, обнажая зев темного коридора.
Яркий луч разрезает темноту надвое. Впереди я вижу еще одну дверь, вдоль стен стоят точно такие же пустые стеллажи, как и в торговом зале. Я прохожу внутрь, зря щелкаю переключателем справа от двери. Электричества теперь почти нигде нет. Ну, я его еще не встречала с тех пор, как сгорел мой город.
Мне кажется, что слышу легкое шуршание в дальнем конце, как от крыс. Когда постоянно живешь в оглушающей тишине, даже взмах крыла птицы кажется пушечным выстрелом. Я моментально замираю, вздернув топор и обшаривая стены лучом фонаря. Но все стихло. Может, мне показалось. А может, крысы. Я уже серьезно подумываю, какие они на вкус.
Когда до второй двери остается около двух метров, я останавливаюсь, прислушиваюсь к возможному движению. Тишина.
Ручка холодная. Скорее всего, не заперто. Но открывать я не спешу, так как тот звук меня насторожил. Я уже около месяца не встречала никого живого. Так и самой в животное превратиться можно.
Я открываю дверь, и моему взору предстает маленькая кладовая - всего два на два метра, вся заваленная тряпками и пустыми банками. Мне в нос бьет такой резкий запах тухлятины и мочи, что аж глаза слезятся. Хочется сразу же выскочить, но движение слева меня останавливает.
Я замечаю, что груда тряпья в углу, это человек.
И он дышит.
4.
Человек сидит на полу, прислонившись к стене, и, кажется, спит. Я пугаюсь, что он заразный и резко вздергиваю руку с фонариком, зажимая рот. Теперь понятно, откуда запах мочи - он тут не первый день.
Черт! Черт! Черт! Если он заразный, то и я теперь тоже! Я стояла слишком близко к нему! Слишком!
От резкого скачка света, он просыпается и открывает глаза, сразу же сощурившись, потому что я бесцеремонно свечу на него. Мне просто необходимо разглядеть, какого цвета у него глаза.