Но Крис опасалась, что дочь подавляет в себе и гнев, и горе. Когда-нибудь эту плотину прорвет, и тогда ее эмоции вырвутся на свободу в неизвестно какой, но явно нехорошей форме. Крис задумалась. Воображаемый товарищ по играм. Это настораживает. И почему Хауди? Сокращение от имени Говард? Ее отца? Похоже.
– Как так? Ты сама не смогла придумать имя даже для глупой птицы, а тут поражаешь меня каким-то «капитаном Хауди»… Почему ты его так зовешь, Рэгз?
– Потому что его так зовут, – хихикнула Риган.
– Кто его так зовет?
– Он сам.
– А, ну, конечно.
– Конечно.
– И что еще он тебе говорит?
– Разное.
– Что именно?
Риган пожала плечами и отвела взгляд:
– Не знаю. Всякое.
– Ну, например.
Девочка посмотрела на мать:
– Хорошо. Я покажу тебе. Я задам ему вопросы.
– Хорошая мысль.
Риган поставила кончики пальцев на бежевый пластиковый планшет в форме сердца и зажмурилась.
– Капитан Хауди, как ты думаешь, моя мама красивая? – спросила она.
Прошло пять секунд. Десять.
– Капитан Хауди?
Никакого движения. Крис искренне удивилась. Она ожидала, что дочь сдвинет дощечку к слову «да». «Что это? – задумалась она. – Некая подсознательная враждебность? Неужели она винит меня в том, что лишилась отца?.. Действительно, что?»
Риган открыла глаза. Лицо ее было недовольным.
– Капитан Хауди, это невежливо, – пожурила она.
– Дорогая, может, он спит? – предположила Крис.
– Ты так думаешь?
– Я думаю, что он, скорее всего, спит.
– Ах, мам!..
Крис встала.
– Ну, что, пойдем, моя милая. Пожелай капитану Хауди доброй ночи.
– Не буду. Он – какашка, – угрюмо пробормотала Риган.
Она встала и пошла следом за матерью по лестнице.
Крис уложила ее в постель и села на край кровати.
– Дорогая, воскресенье – выходной день. Хочешь чем-нибудь заняться?
– Конечно, мам. Чем?
Когда они только приехали в Вашингтон, Крис попыталась найти дочери подружек для игр. Нашла лишь одну – двенадцатилетнюю девочку по имени Джуди. Но ее семья уехала на Пасху в гости, и Крис была озабочена тем, что Риган одиноко без сверстников.
– Я не знаю, – пожала плечами Крис. – Чем-нибудь. Можно съездить в город посмотреть памятники и прочие достопримечательности. Кстати, Рэгз, сейчас цветет сакура. Почему-то в этом году она расцвела рано. Хочешь посмотреть?
– Еще как, мам!
– Вот и отлично! А вечером идем в кино, да?
– Я люблю тебя!
Риган обняла мать. Крис в ответ обняла ее с еще большей пылкостью.
– Дорогая, я так тебя люблю! – прошептала она.
– Если хочешь, мы можем взять с собой мистера Деннингса.
Крис резко отстранилась и вопросительно посмотрела на Риган.
– Мистера Деннингса?
– Конечно, мама. Я не против.
– О, нет, только не это! – усмехнулась Крис. – Дорогая, зачем брать с нами мистера Деннингса?
– Но ведь он тебе нравится, разве не так?
– Разумеется, он мне нравится. Но ведь и тебе тоже?
Риган отвернулась и ничего не ответила. Крис с тревогой посмотрела на нее.
– Малыш, что происходит? – спросила она.
– Ты хочешь выйти за него замуж?
Это был не столько вопрос, сколько угрюмая констатация факта.
Крис расхохоталась.
– Нет, малыш, конечно же нет! О чем таком ты говоришь? Мистер Деннингс? С чего ты взяла?
– Но он тебе нравится, ты сама сказала.
– Я, например, обожаю пиццу, но это не значит, что я выйду за нее замуж. Риган, он друг, просто старый чокнутый друг.
– Ты не любишь его, как папу?
– Я люблю твоего папу, дорогая, я всегда буду его любить. Мистер Деннингс приходит к нам потому, что у него, кроме нас, никого нет, только и всего. Одинокий странноватый друг.
– Вообще-то, я слышала…
– Что ты слышала? От кого?
В глазах дочери промелькнуло сомнение, нерешительность.
– Не знаю, – вздохнула Риган, пожимая плечами. – Я просто подумала.
– Это глупо, так что забудь.
– Хорошо.
– А теперь ложись спать.
– Не хочу спать. Можно я почитаю?
– Ладно. Почитай новую книгу, которую я тебе принесла.
– Спасибо, мам.
– Спокойной ночи, дорогая. Спи сладко.
– Спокойной ночи.
Крис с порога послала дочери воздушный поцелуй, закрыла дверь и спустилась по лестнице в кабинет. Дети! Что только не приходит им в голову…
Интересно, задумалась она, связывает ли Риган Деннингса с ее разводом? Вообще-то, развода хотел Говард. Ее длительное отсутствие дома. Уязвленное самолюбие мужа суперзвезды. Он нашел другую женщину. Но этого Риган не знала. Ей было известно лишь о том, что на развод подала именно мать. Ладно, довольно доморощенного психоанализа! Просто попытайся уделять ей больше времени. В самом-то деле!
В кабинете Крис села читать «Надежду». Она дочитала сценарий примерно до половины, когда услышала чьи-то шаги. Подняв голову, увидела перед собой сонную Риган, потиравшую кулачком уголок глаза.
– Эй, дорогуша, что случилось?
– Там какие-то странные звуки, мама.
– В твоей комнате?
– Да, в моей комнате. Как будто кто-то все время стучит, и я не могу уснуть.
Где же эти чертовы мышеловки?!
– Дорогая, спи в моей спальне, а я пойду выясню, что это может быть.
Крис отвела Риган в свою спальню, и, когда стала укладывать ее в постель, та спросила:
– Могу я посмотреть телевизор, пока не засну?
– А где твоя книжка?
– Не могу найти. Так можно мне посмотреть телевизор?
– Ну, да, конечно.
Взяв с прикроватного столика пульт, Крис нашла нужную программу.
– Громкость нормальная?
– Да, мам, спасибо.
Крис положила пульт на постель.
– Хорошо, милая. Смотри, пока не почувствуешь, что засыпаешь. Договорились? Потом выключай.
Крис выключила свет и вышла в коридор. Там она поднялась по узкой, застеленной зеленым ковром лестнице, которая вела на чердак. Открыв дверь, нащупала выключатель и, щелкнув им, вступила на голый, полупустой чердак. Сделав несколько шагов, остановилась и медленно огляделась по сторонам. На сосновых половицах аккуратными рядами стояли коробки с газетными вырезками и письмами. Больше ничего она не увидела. Кроме мышеловок. Их было шесть. Все с приманкой. И все же место выглядело безупречно чистым. Даже воздух пах свежестью и прохладой. Отопления на чердаке не было. Никаких труб, никаких радиаторов. Никаких отверстий в крыше, чтобы кто-то мог проникнуть на чердак.
Крис сделала шаг вперед.
– Здесь ничего нет! – раздался голос у нее за спиной.
Крис испуганно вздрогнула.
– О боже! – вырвалось у нее. Она обернулась и прижала руку к сердцу, стучавшему как бешеное. – Господи, Карл, никогда больше так не делайте!
Домоправитель стоял на лестнице двумя ступеньками ниже чердака.
– Простите. Но вы видите, мадам? Здесь все чисто.
– Спасибо, что поставили меня в известность, Карл, – сказала Крис, слегка задыхаясь. – Да, все чисто. Спасибо. Просто замечательно.
– Мадам, может, лучше кошка?
– Кошка… Для чего?
– Ловить крыс.
Не дожидаясь ответа, Карл развернулся, стал спускаться вниз и вскоре пропал из виду. Какое-то время Крис смотрела в пустой дверной проем, размышляя о том, нагрубил ей Карл или нет. Она была не вполне уверена. Затем снова обернулась и поискала взглядом источник стука. Ее взгляд скользнул по наклонному потолку. Улицу затеняли огромные деревья, старые, перекореженные, увитые плющом. Ветви одного из них, массивной американской липы, слегка касались фасада дома. «Может, это действительно белки? – подумала Крис. – Или это ветка постукивает по крыше? Последние несколько ночей были ветреными…»
Что ж, возможно, кошка и вправду лучше.
Крис обернулась и посмотрела на дверной проем. Мы все такие умники, верно, Карл? Впрочем, в следующее мгновение ее лицо сделалось озорным. Она спустилась в спальню дочери, кое-что там взяла, опять зашла на чердак и через минуту вернулась обратно. Риган спала. Крис отнесла ее назад, в ее комнату, уложила в кровать и возвратилась в свою спальню, где выключила телевизор и легла спать.
В ту ночь в доме было особенно тихо. На следующее утро, за завтраком, Крис как бы невзначай сообщила Карлу, что ночью ей показалось, будто одна из мышеловок захлопнулась.
– Хотите сходить и посмотреть? – предложила она, отпивая кофе и делая вид, будто поглощена чтением «Вашингтон пост».
Не сказав ни слова, Карл поднялся наверх, чтобы посмотреть на результат. Спустя несколько минут Крис наткнулась на него в коридоре второго этажа. Его взгляд был устремлен перед собой, в руках – большой плюшевый Микки-Маус, чье рыльце он вытащил из одной из мышеловок. Проходя мимо, Крис услышала, как домоправитель пробормотал:
– Кто-то шутит.
Войдя в спальню, Крис сбросила с себя домашний халат и прошептала:
– Да, пожалуй, кошка будет лучше… гораздо лучше.
Она улыбнулась так широко, что лицо ее пошло мелкими морщинками.
В тот день съемки прошли гладко. Утром на съемочную площадку приехала Шэрон, и в перерывах между эпизодами в ее вагончике-грим-уборной они с Крис обсудили неотложные дела. Написать агенту (она подумает о сценарии), дать «согласие» на ужин в Белом доме, отправить телеграмму Говарду, чтобы тот не забыл поздравить Риган с днем рождения, сделать звонок бизнес-менеджеру, спросить, нельзя ли ей взять отпуск на год, и, наконец, уточнить программу званого ужина, назначенного на 23 апреля.
Ранним вечером Крис сводила Риган в кино, а на следующий день они на ее красном «Ягуаре» объехали все местные достопримечательности. Капитолий. Мемориал Линкольна. Цветущие сакуры. Перекус в ресторане – и на другой берег Потомака. Арлингтонское кладбище. Могила неизвестного солдата. Здесь Риган заметно посерьезнела. Затем, возле могилы Джона Ф. Кеннеди, она сделалась какой-то чужой и печальной. Какое-то время смотрела на вечный огонь, затем взяла мать за руку и тихо спросила:
– Мам, почему люди умирают?
Вопрос пронзил Крис до глубины души. О, Рэгз, и ты тоже? Ты тоже? О, нет! И все же, что же ей ответить? Солгать? Нет, нельзя. Она посмотрела на обращенное к ней лицо дочери, на ее глаза, в которых стояли слезы. Неужели Риган прочла ее мысли? Раньше такое бывало.
– Просто люди устают от жизни, моя дорогая, – нежно произнесла она.
– Почему же Бог позволяет им уставать?
Крис взглянула на дочь, но ничего не ответила. Вопрос озадачил. Встревожил. Будучи атеисткой, она никогда не говорила с Риган о Боге. По ее мнению, это было бы бесчестно.
– Кто говорил тебе о Боге? – спросила она.
– Шэрон.
– Понятно.
Придется поговорить с ней.
– Мам, почему Бог позволяет нам уставать?
Заметив в детских глазах боль, Крис сдалась. Она не смогла сказать дочери, во что верила сама. Потому что ни во что не верила.
– Просто спустя какое-то время Бог начинает скучать без нас, Рэгз. Он хочет, чтобы мы вернулись к нему.
Риган погрузилась в молчание. За всю дорогу обратно домой она не проронила ни слова. Такой же притихшей девочка пребывала весь остаток дня, а затем и весь понедельник.
Во вторник, в день рождения Риган, странное молчание и печаль последней пары дней как будто исчезли. Крис взяла дочь с собой на съемочную площадку. Когда съемки закончились, внесли огромный торт с двенадцатью зажженными свечами. Члены съемочной группы дружно спели «С днем рожденья тебя!». Всегда добрый и нежный в трезвом состоянии Деннингс велел снова включить софиты и, назвав это кинопробой, во всеуслышание велел оператору снять, как Риган задувает свечи и разрезает торт. После чего пообещал сделать из нее кинозвезду. Риган казалась бодрой и даже веселой. Но после ужина, когда стали открывать подарки, ее хорошее настроение как будто улетучилось. Ни слова от Говарда. Крис позвонила ему в Рим, но на том конце провода ответили, что в отеле его нет вот уже несколько дней, а нового телефонного номера ее бывший муж не оставил. Он где-то на яхте.
Крис попыталась найти ему оправдание.
Риган с подавленным видом кивнула и в ответ на предложение матери съездить выпить коктейль покачала головой. Не сказав ни слова, она отправилась в подвал, в игровую комнату, где оставалась до тех пор, пока не пришло время сна.
На следующее утро, открыв глаза, Крис увидела в постели рядом с собой полусонную Риган.
– Что случи… что ты здесь делаешь, Риган? – улыбнулась Крис.
– Мам, кровать тряслась.
– О господи, ты с ума сошла! – Крис поцеловала дочь и накрыла одеялом. – Спи, еще рано.
То, что показалось ей утром, было началом бесконечной ночи.
Глава 2
Он стоял на краю пустой платформы метро, прислушиваясь к грохоту поезда. Грохот этот заглушал боль, которая была с ним всегда. Как пульс, слышимый лишь в тишине. Он переложил портфель в другую руку и посмотрел в тоннель. Точки света. Они уходили во тьму, как маяки отчаяния.
Кто-то кашлянул. Он посмотрел налево. На полу в луже мочи сидел заросший седой щетиной бродяга. Взгляд желтоватых глаз устремлен на священника с печальным, суровым лицом.
Тот отвернулся. Сейчас он подойдет и начнет скулить.
Можете помочь бывшему алтарному служке, святой отец? Можете?
К его плечу прикоснулась испачканная в блевотине рука. Он попытался нащупать в кармане священный образок. Зловонное дыхание тысячи исповедей – с вином, чесноком и затхлыми смертными грехами. Они отрыгаются все разом и смердят… смердят…
Священник услышал, как бродяга поднимается. «Не приближайся ко мне!»
Бродяга за его спиной сделал шаг. «О, ради всего святого, оставь меня в покое!»
– Как дела, святой отец?
Он поморщился. Обмяк. Не смог обернуться. Был не в силах искать снова Христа в зловонии и пустых глазах, Христа в гноище, крови и экскрементах, Христа, которого не могло быть. Он машинально потрогал рукав пальто, как будто нащупывал незримую траурную ленту. И смутно вспомнил другого Христа.
– Я католик, святой отец!
Из тоннеля доносится слабый грохот приближающегося поезда. Затем – чьи-то спотыкающиеся шаги. Каррас обернулся. Бродяга шатался и в любой миг мог упасть в обморок. Каррас стремительно шагнул к нему, подхватил, не давая упасть, и подвел к стоящей у стены скамье.
– Я католик, – пробормотал бродяга. – Я католик.
Каррас помог ему лечь. Затем увидел свой поезд. Быстро вытащив из кармана доллар, он сунул его бродяге в карман потрепанной куртки. Но тотчас решил, что тот его потеряет. Вытащив доллар, он сунул его в пропитанный мочой карман брюк. Затем взял портфель и вошел в вагон метро, где сел в углу и, сделав вид, будто спит, проехал до самого конца своей линии. Здесь вышел на улицу и зашагал по ней до университета Фордэм. Путь был неблизкий. Тот доллар предназначался на такси.
Добравшись до иезуитского общежития, он записал свое имя в регистрационном журнале. «Дэмиен Каррас», – написал он. Затем пристально посмотрел на свою запись. Чего-то не хватало. Вспомнив, он добавил две буквы: «О.И.» – Общество иезуитов. Каррас заселился в комнату и через час наконец уснул.
На следующий день он посетил заседание Американского психиатрического общества, где в качестве главного докладчика изложил содержание работы под названием «Психологические аспекты духовного развития», а в конце дня пропустил несколько рюмок и перекусил вместе с другими психиатрами. Платили они. Он ушел рано. Ему нужно было навестить мать.
От станции метро Каррас направился к старому многоквартирному дому, облицованному коричневым песчаником, на Восточной Двадцать первой улице Манхэттена. На ступеньках крыльца, что вели к потемневшей от времени дубовой двери, он увидел детей. Неухоженных. Плохо одетых. Неприкаянных.
Дэмиен тотчас вспомнил, как их самих не раз выселяли из дома, вспомнил унижение, когда, придя домой с подружкой из седьмого класса, увидел мать копающейся в мусорном баке на углу улицы.
Каррас медленно поднялся по ступенькам. Пахло готовящейся едой. Чем-то теплым и влажным, сладковатым, с гнильцой. Он вспомнил, как приходил к подруге матери, миссис Корелли, в крошечную квартирку с восемнадцатью кошками. Он взялся за перила и продолжил восхождение. Внезапно на него навалилась страшная усталость. Он знал: это в нем говорит чувство вины. Ему не следовало оставлять ее одну. Не следовало оставлять одну. На площадке четвертого этажа он нащупал в кармане ключ и вставил в замочную скважину. Квартира 4С, квартира его матери. Он осторожно открыл дверь, словно то была кровоточащая рана.