И снова Максу и Амелии и снова — Грейс.
В огромном городе моем — ночь,
Из дома сонного иду — прочь,
И люди думают: жена, дочь,
А я запомнила одно: ночь.
Глава 1
Примерно через час после нашего знакомства с Тони он спас мне жизнь.
Понимаю, звучит немного мелодраматично, но это чистая правда. Ну, по крайней мере, я максимально правдива для журналистки.
Все случилось в Сомали — стране, где я ни разу не бывала, пока однажды у меня в Каире не зазвонил телефон и я не получила срочное задание туда выехать. Был вечер пятницы — у мусульман религиозный праздник. Как и большинство иностранных корреспондентов в столице Египта, я использовала этот официальный выходной по прямому назначению — отдыхала. Я загорала у бассейна клуба «Гезира». Раньше, при короле Фаруке, это было излюбленное место британских офицеров, теперь же клуб облюбовала каирская светская тусовка и кое-кто из иностранцев, обитающих в египетской столице. Хотя, конечно, солнцем в Египте никого не удивишь, журналистам удается его видеть только изредка. Особенно таким рабочим лошадкам, как я, которым приходится в одиночку покрывать не только весь Ближний Восток, но еще и Восточную Африку. Именно поэтому мне тогда и позвонили в пятницу вечером.
— Это Салли Гудчайлд? — спросил незнакомый американец.
— Верно, — отозвалась я, садясь, и прижала трубку плотнее к уху, чтобы хоть что-то расслышать сквозь громкую болтовню двух египетских матрон, сидящих рядом. — Кто это?
— Дик Леонард из газеты.
Вытащив из сумки блокнот и ручку, я поднялась и отошла в угол веранды, где было потише. «Газета» была моим работодателем. Также известным как «Бостон пост». И если мне позвонили оттуда на мобильник, значит, явно что-то произошло.
— Я новый сотрудник иностранного отдела, — сказал Леонард. — Замещаю сегодня Чарли Джейкена. Вы, конечно, слышали о наводнении в Сомали?
Первое правило журналиста: ни под каким видом не сознавайся, что хоть на пять минут отвлекся и утратил контакт с миром. Поэтому я спросила:
— Сколько погибших?
— Согласно Си-эн-эн, точных сведений о числе жертв пока нет. Но, судя по репортажам, потоп 1997 года по сравнению с этим — просто грибной дождичек.
— Где именно в Сомали?
— Долина реки Джуба. Затопило по меньшей мере четыре деревни. Редактор хочет, чтобы кто-то туда съездил. Вы можете отбыть немедленно?
Вот так и вышло, что через четыре часа после разговора с Бостоном я сидела в самолете, совершающем рейс в Могадишо. Чтобы добраться до места, пришлось, смирившись со странностями эфиопских авиалиний, делать пересадку в Аддис-Абебе, так что в Могадишо мы прибыли уже за полночь. Я вышла во влажную африканскую ночь и попыталась найти такси до города. Наконец такси удалось поймать, но шофер вел машину, как камикадзе, да к тому же направился в город в объезд, по какой-то немощеной и совершенно безлюдной дороге. Когда я спросила, почему он выбрал такой странный маршрут, водитель зловеще расхохотался. Так что я достала мобильник, нажала несколько кнопок и попросила регистратора отеля «Центральный» в Могадишо немедленно сообщить в полицию, что меня похитили на такси, номер машины… (да, представьте, я взглянула на номерной знак, прежде чем сесть в салон). Шофер рассыпался в извинениях, тут же повернул на главную дорогу, уверяя, что не хочет неприятностей, и пояснил:
— Просто хотел довезти вас побыстрее, срезать.
— Среди ночи, когда пробок нет? Вы правда хотите, чтобы я вам поверила?
— Что же, теперь в отеле меня ждет полиция?
— Если довезете меня без приключений, я им дам отбой.
По магистрали мы без проблем добрались до отеля в Могадишо — таксист все извинялся, даже вдогонку, когда я уже вылезла из машины. Поспав четыре часа, я связалась с представительством Международного Красного Креста в Сомали и выторговала для себя местечко на их вертолете, вылетавшем в зону бедствия. Сидений внутри не было. Я, как и трое сотрудников Красного Креста, уселась на холодный металлический пол. Вертолет был старенький, и грохот стоял оглушительный. Оторвавшись от земли, машина опасно накренилась на правый борт — и мы повисли на толстых рубчатых ремнях, которыми пристегнулись перед стартом. Когда пилоту наконец удалось справиться с управлением и выровнять вертолет, мужчина, сидевший напротив меня, улыбнулся и произнес: «Что ж, неплохо стартовали».
Трудно было что-нибудь расслышать сквозь неумолчный грохот лопастей, но я все же уловила, что у парня английский акцент. Тогда, приглядевшись внимательнее, я подумала, что он не похож на социального работника. Дело было не в хладнокровии, проявленном в минуту, когда казалось, что мы вот-вот разобьемся. Дело было не в голубой джинсовой рубахе, не в джинсах и не в стильных роговых очках. И не в загорелом лице, которое, вкупе со светло-русыми волосами, было довольно привлекательным — для тех, кому нравятся обветренные бродяги. Нет — в том, что он не сотрудник Красного Креста, меня убедила именно эта улыбка, непринужденная, слегка игривая, которой он одарил меня, когда мы едва не расстались с жизнью. Тут-то я и поняла: он журналист.
Заметила я и то, как он оглядел меня: оценивающе, вероятно тоже догадываясь, что на соцработника я не тяну. Разумеется, мне было любопытно, какое впечатление я произвожу. У меня типичное лицо обитательницы Новой Англии, в стиле Эмили Дикинсон: худощавое, удлиненное, с белой кожей, легко обгорающей на солнце. Помнится, однажды человек, который собирался на мне жениться — и превратить в типичную домашнюю клушу, на что я решительно не подписывалась, — заметил, что я «можно сказать, красива на свой интересный манер». Когда я отсмеялась, меня осенило: он хотел сделать мне комплимент и при этом остаться честным. Он еще отметил, что ему нравится, как я слежу за собой. Спасибо, хоть не сказал, что я «молодо выгляжу». Хотя это как раз правда: на моем «интересном» лице почти нет морщинок, возраст не оставил на нем отметин, а в светло-каштановых волосах (довольно коротко стриженных) не проглядывает седина. Так что я, хоть и приближаюсь к среднему возрасту, вполне могу сойти за тридцатилетнюю.
Эти мои рассеянные мысли были резко прерваны, так как вертолет вдруг завалился налево, а потом на полной скорости взмыл вверх. Этот резкий, толчками, взлет — во время которого нас, привязанных ремнями, кидало из стороны в сторону, — сопровождался ясно различимым звуком пальбы из зенитки. Англичанин, порывшись в небольшом рюкзаке, извлек полевой бинокль. Не обращая внимания на протесты одного из сотрудников Красного Креста, он расстегнул ремень безопасности и пробрался к бортовому иллюминатору.
— Похоже, кто-то пытается нас сбить, — прокричал он, перекрывая рев мотора. Но голос его при этом оставался спокойным, разве что слегка удивленным.
— Кто это «кто-то»? — прокричала я в ответ.
— Как всегда, ублюдки из ополчения, — ответил он, не отрывая бинокля от глаз. — Те же молодчики, что устроили такую неразбериху во время прошлого наводнения.
— Но почему они обстреливают транспорт Красного Креста? — спросила я.
— Да просто чтобы пострелять. Они стреляют во все иностранное и во все, что движется. Для них это спорт…
Он обратился к троице затянутых ремнями медиков из Красного Креста:
— Надеюсь, ваш парень в кабине знает, что делает?
Никто не откликнулся — все трое сидели бледные от страха. Вот тут-то он и обернулся ко мне с широкой озорной улыбкой, и я подумала: да он получает удовольствие от нашего приключения!
Я улыбнулась в ответ. Это было предметом моей гордости: под огнем я никогда не выказывала страха. По опыту я знала: все, что ты можешь сделать в подобной ситуации, это вдохнуть поглубже, сконцентрироваться и уповать на то, что все обойдется. Поэтому я выбрала пятно на полу и пристально смотрела на него, непрерывно повторяя про себя: все будет хорошо, все будет просто отлично…
А потом вертолет сделал еще один круг, и англичанина отшвырнуло от окна, но он, извернувшись и схватившись за ремень, сумел не повалиться на пол и не покатиться по салону.
— С вами все в порядке? — спросила я. Очередная обаятельная улыбка.
— Теперь да, — был ответ.
Еще три вызывающих тошноту поворота направо, за ними еще один рывок с ускорением, и мы, по-видимому, покинули опасную зону. Десять минут полёта в нервном напряжении, и мы начали снижаться. Вытянув шею, я выглянула в иллюминатор и тихо ахнула. Подо мной расстилалась долина, полностью затопленная водой, — настоящий Всемирный потоп. Вода поглотила все. На поверхности качались всплывшие хижины, коровьи туши. Затем я увидела первый труп, плывший лицом вниз, а за ним еще четыре, два таких маленьких, что даже с высоты было очевидно: это дети.
Теперь уже все, кто находился в вертолете, смотрели в окна, осознавая размеры бедствия. Вертолет снова заложил вираж, поднялся выше и переместился к холму, куда не добралась вода. Там виднелись джипы и военные автомобили. При ближайшем рассмотрении стало ясно, что мы пытаемся приземлиться в полуразрушенном военном лагере сомалийской армии. Всюду в беспорядке стояла потрепанная военная техника, валялся какой-то инвентарь, вокруг суетилось с полсотни солдат. В стороне я разглядела три белых джипа с реющим над ними флагом Красного Креста. Вокруг собрались человек пятнадцать, они изо всех сил махали нам руками. Однако все было не так гладко. Метрах в ста от команды Красного Креста стояла группка сомалийских военных — и они так же энергично махали руками, жестами показывая, чтобы мы садились рядом с ними.
— Сейчас будет весело, — сказал англичанин.
— Не так, как в прошлый раз, — отозвался один из врачей.
— А что случилось в прошлый раз? — спросила я.
— Нас попытались ограбить, — ответил он.
— Тогда, в девяносто седьмом, такое тоже случалось, — заметил англичанин.
— Вы были здесь в девяносто седьмом? — спросила я.
— О да! — Он озарился очередной улыбкой. — Чудесное это местечко, Сомали. Особенно под водой.
Мы пролетели мимо солдат и джипов Красного Креста. Но похоже, соцработники там, на земле, разгадали маневр, потому что попрыгали в джипы, развернулись и рванули на полной скорости к прогалине среди кустарников, на которую мы приземлились. Краем глаза я взглянула на британца. Он прижал бинокль к окну, а язвительная улыбка с каждой секундой становилась все шире.
— Глядите-ка, там собрались устроить гонку, кто первый нас встретит, — сообщил он.
Выглянув, я увидела с десяток сомалийских солдат, бегущих в том же направлении.
— Понимаю, о чем вы, — прокричала я ему в тот момент, как мы приземлились, глухо стукнувшись о землю.
Почуяв твердую землю под ногами, сидевший передо мной парень из Красного Креста вскочил и рванул рычаг, запиравший дверь салона. Другие, не мешкая, бросились к грузовому отсеку в хвостовой части и принялись отстегивать ремни, закреплявшие ящики с медикаментами и пищевыми концентратами.
— Помощь нужна? — спросил англичанин у одного из парней.
— Спасибо, мы справимся, — ответил тот. — А вам лучше уносить ноги, пока не подоспели военные.
— Где ближайшая деревня?
— Была в километре к югу отсюда. Но от нее ничего не осталось.
— Ясно, — пробормотал он. Затем обратился ко мне: — Вы со мной?
Я кивнула, но потом повернулась к ребятам из Красного Креста:
— А как же вы-то справитесь с военными?
— Как обычно. Помурыжим их, потянем время, пока радист не свяжется с сомалийским центральным штабом — если можно его так назвать — и не велит какому-нибудь офицеру распорядиться, чтобы нас оставили в покое. А вы оба лучше поторапливайтесь. Солдаты действительно считают, что журналистам тут не место.
— Уже ушли, — сказала я. — Спасибо, что подбросили.
Мы с англичанином выбрались из вертолета. Оказавшись на земле, он хлопнул меня по плечу и указал на джипы Красного Креста. Пригнувшись, мы, не оглядываясь, побежали к ним. Это оказалось стратегически верным ходом: нам удалось ускользнуть от бдительных сомалийцев, которые уже успели окружить вертолет. Четверо направили ружья на команду Красного Креста. Один из солдат начал что-то выкрикивать — но они, не обращая на него внимания, явно приступили к процедуре «мурыженья». Хотя из-за шума мотора невозможно было расслышать слов, было очевидно, что ребята из Красного Креста уже не новички в этой опасной игре и знают, как себя вести. Англичанин подтолкнул меня локтем.
— Видите вон те деревья, — сказал он, показывая на жидкую рощицу метрах в пятидесяти от нас.
Я кивнула. Бросив последний взгляд на солдат — они рылись в коробках, — мы устремились к деревьям. Понадобилось всего двадцать секунд, чтобы преодолеть пятьдесят метров, но, Господи, какими же долгими они мне показались. Я понимала, что, если солдаты заметят две бегущие фигуры, естественной реакцией будет дать по ним очередь. Добежав до лесочка, мы нырнули за ближайшее дерево. Мы не запыхались — но, глянув на своего спутника, я заметила еле уловимую напряженность во взгляде, признак волнения. Поймав на себе мой взгляд, англичанин немедленно включил фирменную улыбку.
— Отлично, — прошептал он. — Как думаете, сумеем мы перебраться отсюда так, чтобы Нас не подстрелили?
Я посмотрела в том направлении, куда он показывал — еще один перелесок, выходивший на разлившуюся реку, — и ответила твердым взглядом на его подначивавшую улыбку. «Меня еще ни разу не подстрелили», — сказала я. Мы выбежали из рощицы и что было сил устремились прямиком к следующему укрытию. Перебежка длилась около минуты — за это время в мире не раздалось ни звука, точнее, я не слышала ничего, кроме оглушительного топота собственных ног по траве. Но, как и в вертолете, когда мы первый раз оказались под огнем, я попыталась сосредоточиться на чем-нибудь отвлеченном, например на собственном дыхании. Англичанин бежал впереди. Но добравшись до деревьев, вдруг остановился как вкопанный. Я тоже притормозила, увидев, что он идет назад, высоко подняв руки над головой. Из-за деревьев показался сомалийский солдат, на вид совсем мальчишка — лет пятнадцати, не больше. Он наставил винтовку на англичанина, который что-то успокаивающе говорил, видимо нащупывая пути выхода из этой ситуации. Вдруг солдатик заметил меня — и когда он повернулся, переведя на меня ствол, я совершила серьезную ошибку, неверно оценив ситуацию. Вместо того чтобы немедленно изобразить подчинение — остановиться, поднять руки вверх и не делать резких движений (ведь меня в свое время учили, как поступать в таких случаях), — вместо этого я бросилась на землю в полной уверенности, что он сейчас поднимет стрельбу. В ответ он злобно выругался, пытаясь обнаружить меня в траве. И тут англичанин стремительно прыгнул на него и сбил на землю. Вскочив, я со всех ног бросилась к ним. Для начала англичанин кулаком врезал сомалийцу под дых, так что тот захрипел, потом ногой придавил к земле его руку с винтовкой. Мальчишка завопил.
— Отпусти ружье, — потребовал англичанин.
— Пошел ты… — проорал парень. Англичанин сильнее надавил башмаком на руку. На сей раз солдат выпустил оружие, а англичанин, проворно перехватив, наставил ствол на парня.
— Терпеть не могу грубиянов, — заявил он, взводя курок.
Мальчишка, скорчившись, громко рыдал, умоляя сохранить ему жизнь. Обернувшись к британцу, я начала:
— Не можете же вы…
А он посмотрел мне прямо в глаза и вдруг подмигнул. Потом, снова обернувшись к юному солдату, произнес:
— Слышал, что говорит моя подруга? Она не хочет, чтобы я тебя застрелил.
Мальчишка не ответил, только свернулся в комочек и плакал, как напуганный до смерти ребенок — да он таким и был.
— Мне кажется, ты должен попросить у нее прощения, а? — сказал англичанин. Я видела, что винтовка у него в руках подрагивает.
— Простите, простите, — пробормотал мальчишка, захлебываясь плачем. Англичанин посмотрел на меня.
— Вы прощаете его? — спросил он. Я кивнула. Англичанин кивнул в ответ и повернулся к мальчишке: