Но главное, вчерашнее странное исступление прошло без следа. Сейчас я думала только об одном; что мне нужно быть рядом с Джеком.
Вернулась няня Доулинг с завтраком на подносе и новостями.
— Ваш малютка прекрасно себя чувствует. Врачи очень довольны его состоянием, так что денька через два его могут перевести из интенсивной терапии.
— Смогу я увидеть его сегодня утром?
— Конечно.
Я кое-как сжевала завтрак — потому что если и был у меня какой-то аппетит, он пропал от мысли, что мне нужно срочно поговорить с Тони. Я хотела покаяться за вчерашнее поведение, умолять его меня простить, и еще сказать, он и Джек — самое дорогое, что у меня есть в жизни, конечно, я подпишу документ, подтверждающий, что зовут Джек Эдвард. Потому что… потому что…
О, черт, только не это…
Я снова расплакалась. Новый приступ бурных рыданий, пронзительных, как вопли плакальщиц. « Ты что, прекрати немедленно», — строго приказала я себе. Но остановиться не смогла, все происходило помимо моей воли. Только на этот раз я более ясно отдавала себе в этом отчет и потому страшно перепугалась. Особенно меня беспокоило, как бы больничные медики не заподозрили у меня психическое расстройство и не начали бы глушить меня более сильными препаратами. Я зажала рот подушкой, вцепилась в неё, как в спасательный круг, и начала обратный счет от ста, твердо приказав себе успокоиться к моменту, когда дойду до нуля. Однако, даже считая я слышала собственный голое — он становился все громче. Пытаясь, замолчать, я так напрягалась, что заболели глаза. Это было невыносимо, мне показалось, что они сейчас лопнут и выскочат из глазниц. Но как раз в тот миг, когда я собралась с ними расстаться, вошла няня Доулинг в сопровождении санитара. Я чувствовала, как она касается моего плеча, окликает по имени, спрашивает, что случилось. Ответить я не смогла, и она что-то сказала санитару, кажется, попросила вызвать дежурную сестру. В этот момент я как раз досчитала до тридцати девяти и вдруг услышала, как во весь голос кричу: «Тридцать девять!»
Это поразило всех, а особенно няню Доулинг — бедняжка отшатнулась от меня с испуганным видом, видимо решив, что я потеряла рассудок. Что ж, она была недалека от истины.
— Что стряслось? — спросила няня.
— Я не знала, что ответить на этот вопрос, потому выговорила:
— Дурной сон.
— Но вы не спали.
— Нет, — соврала я. — Я опять заснула.
— Вы уверены, что сейчас все в порядке?
— Совершенно, — уверила я, вытирая мокрое лицо, чтобы уничтожить все следы дикого плача. — Просто кошмар приснился.
Дежурная сестра, изумительной красоты негритянка лет сорока, подошедшая к кровати, услышала последнюю реплику — и я сразу поняла, что она не поверила ни единому моему слову.
— Думаю, вы нуждаетесь в успокоительном, Салли.
— Я в полном порядке, — дрожащим голосом уверила я. Меньше всего на свете мне сейчас хотелось снова уплыть в страну наркотического небытия. Поэтому я, собралась с силами, постаралась взять себя в руки.
— Хотелось бы верить, — произнесла сестра, — но в вашей карте записано, что у вас уже было два таких приступа. Должна вам сказать, что такое случается после осложненных родов, и довольно часто. Но тут есть причина для беспокойства. Если это будет продолжаться…
— Не будет, — сказала я, стараясь, чтобы голос звучал уверенно.
— Салли, я не хотела вас напугать. Наоборот, пытаюсь вам объяснить, что это довольно обычное осложнение, и, как с ним справиться…
— Я же сказала это был просто небольшой кошмар, страшный сон. Обещаю, это больше не повторится. Я правда, правдаобещаю.
Сестра и няня Доулинг быстро переглянулись.
Сестра пожала плечами:
— Ну, хорошо. Пока не будем спешить с лекарствами. Но если снова случится такой приступ…
— Нового приступа не будет.
Мой голос сорвался на визг. Новый выразительный обмен взглядами между сестрой и няней Доулинг. Надо разрядить обстановку, срочно.
— Но я страшно хочу увидеть сына, Джека, — сообщила я, уже более нормальным голосом.
— Это можно будет сделать после утреннего обхода мистера Хьюза.
— А долго придется ждать?
— Около часа…
— Ой, да вы что… — Мой голос снова зазвучал громче. Заметив новый взгляд, которым украдкой обменялись няня и сестра, я поняла, что настаивать больше нельзя, лучше подождать час.
— Простите, простите, — заторопилась я. — Вы правы, конечно, конечно. Я дождусь прихода мистера Хьюза.
— Хорошо, — произнесла сестра, глядя мне прямо в глаза. — И не волнуйтесь из-за того, что с вами происходит. У вас сейчас трудное время.
Улыбаясь, она погладила меня по руке и удалилась. Няня Доулинг спросила;
— Могу я вам быть чем-то полезна?
— Будьте добры, подвиньте мне телефон.
Она поставила аппарат мне на кровать и вышла. Я позвонила домой. Трубку не взяли… что меня несколько озадачило, ведь была еще только половина девятого, а Тони очень любил поспать. Тогда я набрала номер его мобильного, и он ответил сразу. Я с облегчением услышала дорожный шум: он был в пути.
— Прости, — начала я. — Мне так стыдно за вчерашнее…
— Все нормально, Салли, — ответил Тони.
— Да нет, не нормально. То, что я вчера наговорила…
— Это ничего не значит.
— Я вела себя ужасно.
— У тебя был шок. Это бывает.
— Все равно это не извиняет всего, что я сказала о Джеке…
Выразительная пауза.
— Хочешь сказать, что теперь тебе нравится имя?
— Да, нравится. И ты мне очень нравишься. Больше, чем я могу выразить.
— Да ладно, не нужно сантиментов по моему поводу. Что там слышно про нашего мальчика?
— Пока обхода не было, и я ничего, не знаю. Ты скоро приедешь?
— Часам к пяти.
— Тони…
— Мне нужно готовить полосы.
— У тебя же есть заместитель. Неужели главный редактор не может войти в положение?
— Ты получила от него цветы?
— Да, и еще букет от Маргарет. Ты ей звонил?
— Ну а как же, ведь она твоя лучшая подруга.
— Спасибо.
— Я и с Сэнди разговаривал. Объяснил, что у тебя осложненные роды, что ты немного расклеилась, и сказал, лучше ей пока тебе не звонить. Ну и разумеется, с тех пор она уже три раза звонила мне, узнавала, как твои дела.
— Что ты ей сказал?
— Что дело идет на поправку.
Сэнди есть Сэнди. Я была уверена, что она ни на грош не верила бодрым уверениям Тони, что она с ума сходит от волнения за меня. Она отлично понимала, что, если ей нельзя мне позвонить, значит, происходит что-то серьезно. И все же я была благодарна Тони за то, что он пока держит ее на расстоянии. Я обожаю сестру, но мне совсем не хотелось, чтобы она услышала, в какую развалину я сейчас превратилась.
— Ты все правильно сказал, — отозвалась я.
— Слушай, мне сейчас надо спешить, — сказал Тони. — Я постараюсь вечером прийти пораньше, хорошо?
— Отлично, — ответила я, хотя на самом деле мне отчаянно хотелось, чтобы он оказался рядом прямо сейчас, мне были просто необходимы его утешение и поддержка.
Но какой нормальный человек захотел бы сейчас быть рядом со мной? Я же превратилась в психопатку, утратила чувство реальности и только плююсь желчью всякий раз, как открою рот. Ничего удивительного, что Тони ко мне не стремится.
Целый час после разговора я сидела, уставившись в потолок. Одна мысль неотступно преследовала меня: что, если у Джека поврежден мозг? Я представить себе не могла, что за материнство ожидает меня в этом случае. Справимся ли мы? Какой ад нам предстоит, падение в какую пропасть, бездонную, бесконечную?
Мистер Хьюз появился ровно в десять, в сопровождении дежурной сестры. Как всегда, он был в первоклассном костюме в полоску, в розовой рубашке и черном галстуке в горошек. Держался он точно кардинал, навещающий бедную язычницу. Он молча кивнул и углубился в чтение записей на листе, прикрепленном в ногах кровати.
— Итак, миссис… — Он сверился с записями. — Гудчайлд. Не самые лучшие дни, полагаю?
— Скажите, как мой сын?
— Хьюз прочистил горло. Он терпеть не мог, когда его перебивали. И свое неудовольствие выразил тем, что, говоря со мной, не поднимал глаз, уставившись в записи.
— Я только что осмотрел его. Все основные показатели в норме. Я говорил с его педиатром, доктором Рейнольдсом. Он сообщил, что на электроэнцефалограмме, которую сделали утром, нет никаких признаков неврологических отклонений. Однако, разумеется, нужно окончательно удостовериться, что все функционирует должным образом. Поэтому сегодня днем сделают еще одно исследование, томографию мозга. Результаты будут готовы к вечеру, насколько я знаю. После этого он хочет повидаться с вами.
— Как вы думаете, мозг мог быть поврежден?
— Миссис Гудчайлд, я вполне понимаю ваше беспокойство — какая мать осталась бы спокойной в подобных обстоятельствах? — однако не могу строить предположений на этот счет. Это, я бы сказал, епархия доктора Рейнольдса, а не моя.
— Но как вы думаете, результаты ЭЭГ…
— О да, они позволяют надеяться на лучшее. А сейчас, разрешите, я хотел бы взглянуть на рукоделие мистера Керра.
Медсестра задернула занавеску вокруг моей постели, помогла поднять рубашку и спустить трусики. Затем она размотала бинты. Я не видела своего живота после операции, и рана показалась мне кошмарной: огромный поперечный разрез, швы крест-накрест, грубые и уродливые.
Как ни старалась я сдержать чувства, все же против воли у меня вырвался резкий вскрик. Мистер Хьюз удостоил меня покровительственной улыбки и произнес:
— Знаю, пока это выглядит жутковато, настоящее боевое ранение. Но обещаю, когда швы снимут, вашему супругу не на что будет пожаловаться.
Я хотела сказать: «К черту мужа! Это же не ему, а мне придется всю жизнь жить с таким уродством». Но промолчала: я и так уже достаточно здесь выступала.
— Еще, насколько я знаю, у вас имели место небольшие… гм… эмоциональные всплески?
— Но все уже позади.
— Хотя еще вчера пришлось давать вам успокоительное?
— Это было вчера Сегодня у меня все прекрасно.
Дежурная сестра наклонилась к сидящему Хьюзу и зашептала ему на ухо. Он поджал губы. Потом повернулся ко мне:
— А сотрудники заметили, что и сегодня утром вы были несколько расстроены.
— Это просто пустяки.
— Поймите, вам нечего стыдиться, если после родов вы ощущаете слабость. Это обычное явление, которое объясняется небольшим гормональным сбоем Я полагаю, что курс антидепрессантов…
— Ничего не нужно, доктор, благодарю вас Я только хотела бы повидать сына.
— Да, да, понимаю. Думаю, сестра сейчас же устроит, чтобы вас подняли в его отделение. О да! Хочу предупредить, что вы проведете у нас еще шесть или семь дней. Хотим убедиться, что у вас все в полном порядке, и только тогда речь пойдет о выписке.
Он нацарапал что-то в моей карте, быстро переговорил с сестрой и повернулся ко мне, чтобы кивнуть на прощание:
— Всего доброго, миссис Гудчайлд, и старайтесь не волноваться.
Легко тебе говорить, дружище.
Спустя полчаса, после перевязки, я оказалась в детской интенсивной терапии. Как и в первый раз, сидя в коляске, я, по совету санитара, внимательно изучала линолеум под ногами. Когда я наконец подняла голову и увидела Джека, у меня защипало в глазах. В его облике ничего особенно не изменилось. По-прежнему его опутывала сеть проводков и трубочек, по-прежнему он казался совсем крошкой, таким жалким в этом просторном плексигласовом кувезе. Только сейчас мне безумно хотелось подержать его, прижать к себе, утешить. А еще стало невыносимо страшно при мысли, что я могла его потерять. И какая нелегкая жизнь предстоит ему, если подтвердится диагноз «умственная неполноценность. Но я вдруг четко поняла еще одно: что бы ни случилось, какой бы страшный приговор ни вынесла сегодня томография, я все преодолею, все вынесу. По крайней мере, буду стараться изо всех сил — как стараемся мы справиться с самыми неожиданными, самыми злодейскими картами, что подбрасывает жизнь. Но, боже, до чего же не хотелось, чтобы эти опасения сбылись; я бы отдала что угодно, лишь бы все оказалось в порядке… но от меня уже ничего не зависело, я была бессильна повлиять на ход вещей. Что случилось — случилось. Оставалось только уповать на судьбу, заложниками которой мы сейчас были.
Я опять заплакала. Но это были не судорожные рыдания, не приступ глубинной, почти животной тоски из тех, накатывали на меня в последние два дня. Я просто тихо плакала от жалости к Джеку, оплакивала его возможную печальную участь.
Санитар стоял поодаль, пока я плакала. Через минуту однако, приблизился, Протянул коробку бумажных салфеток и сказал:
— Пора бы потихоньку двигаться назад.
И мы вернулись в палату.
— Добрые вести, — сообщила няня Доулинг, помогая мне забраться на кровать. — Мистер Хьюз сказал, что можно удались эти гадкие трубки — они вам больше не нужны. Первые шаги к свободе, да? Как поживает маленький?
— Не знаю, — спокойно ответила я.
— Уверена, что все будет прекрасно, — пропела она бесцветным голосом, скрипучим, как мел, царапающий доску. — А теперь вы позволите предложить вам обед?
Но я отказалась от еды, отказалась от телевизора и от обтирания влажной губкой. Мне хотелось только одного: остаться одной. Лежать, завернувшись в одеяло, отключившись от какофонии мира.
Так и прошел мой день: я считала часы до мига, когда наконец придет Тони и педиатр ознакомит нас с эмпирической оценкой состояния нашего ребенка. Я была в здравом уме, но намеренно отстранялась от всего, что меня окружало. Или, по крайней мере, я считала, что делаю это намеренно. Правда, временами мне казалось, что в мозгу хозяйничает какая-то сила, помогающая мне оттеснять в сторону мир со всеми его сложностями и проблемами.
И вот шесть часов. К моему удивлению, Тони появился точно в назначенное им самим время, с букетом цветов. Он заметно нервничал, и это показалось мне необыкновенно трогательным.
— Ты спала? — спросил Тони, присаживаясь на край кровати и целуя меня в лоб.
— Вроде того. — Я с усилием села.
— Как поживаешь?
— О, ты же видишь — ходячий труп.
— Есть новости сверху?
Я помотала головой и добавила:
— Ты волнуешься.
Тони только криво, улыбнулся и погрузился в молчание. Собственно, говорить было и не о чем, пока не придет педиатр. А может, просто все, что мы могли сказать другу, прозвучало бы незначительным и пустым. Наша общая тревога была так заметна, что помолчать было, пожалуй, самым мудрым.
К счастью, мертвая тишина длилась недолго: буквально через минуту заглянула новая няня и сообщила, что доктор Рейнольдс просит нас подойти к нему в кабинет консультанта рядом с отделением томографии на пятом этаже. Мы с Тони беспокойно переглянулись. То, что он просил нас подняться к себе, могло означать только одно: плохие новости.
В очередной раз мне помогли усесться в кресло. Только на этот раз меня вез Тони. Мы доехали до лифта. Поднялись на три этажа. Преодолели длинный коридор. Миновали целую анфиладу кабинетов отделения томографии, и нас проводили в тесную комнатушку для консультаций, вся обстановка которой состояла из письменного стола, стульев и экрана с подсветкой для просмотра снимков. Здесь санитар оставил нас одних. Тони подвинул стул к коляске, сел и сделал нечто, чего прежде не делал: взял меня за руку. Нет, конечно, время от времени мы держались за руки — я имею в виду, раза два, максимум три. Но сейчас было другое. Тони пытался поддержать меня — и тем самым показал мне, насколько сам испуган.
В следующий миг, с папкой и непривычно большим конвертом из плотной желтой бумаги, вошел доктор Рейнольдс — высокий любезный человек лет тридцати семи. Я пыталась прочитать хоть что-то по его лицу. Так подсудимый старается разобрать по лицу старшины присяжных, каким будет вердикт. Но лицо доктора было непроницаемо.
— Простите, что заставил вас ждать, — сказал он, открыл конверт, прикрепил снимок к Экрану и включил свет. — Как вы себя чувствуете, миссис Гудчайлд?