— Смотри-ка, он просит пощады. — Бабушка искоса посмотрела на внука, смягчая взгляд улыбкой. — Это мне надо просить пощады.
Проводив гостей — кого домой, кого в отведенные им комнаты, — Эштон запер двери и направился в свои апартаменты. Зажженная лампа освещала ему путь через кабинет и гостиную, а в спальне его встретило веселое потрескивание дров в камине. Уиллис загодя угадал его желание и приготовил горячую ванну в соседней комнате, которая специально для этого была устроена. Эштон разделся и улегся в горячую воду, предаваясь раздумьям. Столбик пепла на сигаре становился все длиннее, и он рассеянно, не отрываясь мыслями от событий прошедшего дня, стряхнул его в фарфоровую пепельницу, стоявшую вместе с хрустальным графином и разного сорта бутылочками на столике возле ванны. Откинувшись назад, Эштон наблюдал за струйкой дыма, лениво тянувшейся к потолку, а в утомленном мозгу мелькали обрывки давно подавляемых воспоминаний. И странным казалось, что теперь они не вызывают никакой боли.
Он отчетливо помнил то утро, когда впервые увидел Лирин. Это было в Новом Орлеане, на улице, где расположены магазины женского платья и украшений. Лирин сопровождала женщина постарше. Она настолько приковала его внимание, что, забыв о деловой встрече, он следовал за ними, наверное, не менее шести кварталов. Она не замечала его до самого магазина дамских шляп, и, лишь остановившись здесь, бросила на него из-под шелкового зонтика кокетливый взгляд: чего, мол, нужно?
К его разочарованию, дуэнья остановилась рядом, не дав ему возможности представиться, и обе дамы вскоре исчезли из поля зрения, не оставив даже малейшей надежды, что удастся свидеться еще раз.
С исчезновением надежды он вспомнил о деловом свидании и окликнул извозчика, который доставил его, куда нужно. Сердечной предстоящая встреча быть не обещала, и он приготовился к жесткому спору, исполненный решимости добиться сатисфакции за ущерб, причиненный захватом парохода и команды. Против его оппонентов было выдвинуто хорошо обоснованное обвинение в организации пиратского налета, правда, спустя короткое время оно было признано ложным.
В доме судьи Кассиди его проводили в кабинет хозяина. Эштон уже было начал, все более распаляясь, излагать почтенному магистру, свою позицию, как из соседней комнаты раздался явно женский возглас. Эштон остановился на полуслове. Он и понятия не имел, что с пожилым магистром жила его внучка из Англии и что эта внучка — та самая юная леди, которая его так задержала сегодня. Однако это было именно так, и, когда девушка ворвалась в комнату, Эштон возблагодарил судьбу за то, что она подарила ему новую встречу с ней. Что касается Лирин, она на мгновенье застыла от изумления, но сказалась ирландская кровь, которую она унаследовала по материнской линии, и, кипя от возмущения, она накинулась на него за столь неподобающее поведение в присутствии представителя закона. Эштон был только рад получить такой отпор. С того самого момента, как он заглянул в обрамленные пушистыми темными ресницами блестящие зеленые глаза Лирин Сомертон, стало ясно, что жизнь без нее утратит для него свою полноту. Теперь, когда появилась возможность посмотреть на нее вблизи, он убедился, что это исключительно красивая молодая женщина. Сверкающие глаза, тонкий нос, мягкая выразительная линия рта — все отличалось таким совершенством, что он глаз не мог отвести. Совершенно заинтригованный, он смотрел на нее так неотрывно, что в конце концов Лирин почувствовала некоторое смущение. Впоследствии она призналась, что никогда еще не видела мужчин, у которых глаза излучали бы такой теплый свет.
Взяв себя в руки, Эштон вежливо извинился перед судьей и подробно разъяснил цель своего визита. Судью Кассиди позабавила реакция Эштона на появление Лирин, и под предлогом того, что ему надо познакомиться с делом в деталях, он пригласил его пообедать с ним. На самом деле, как он потом признался, у него уже тогда возник хитроумный план, и заключался он в том, чтобы хоть одна из его внучек жила поблизости, а не выходила бы замуж, как их мать, за иностранца-англичанина. Поблагодарив за оказанную ему честь, Эштон, всячески сдерживая возбуждение, предложил Лирин руку.
Выходя из ванной, и насухо вытирая свою загорелую мускулистую грудь, Эштон всецело предавался воспоминаниям о Лирин. Он накинул длинный бархатный халат, налил немного виски и, прихватив сигару, вышел на балкон. Прохладный ночной воздух был напоен острым сосновым ароматом, и в самом этом запахе было ощущение дома. Он откинулся на спинку стула, положил ноги на перила и вновь погрузился в воспоминания.
Лирин многое изменила в его жизни. Некогда он и думать не хотел о женитьбе, полагая брак родом смертельного недуга, но теперь сама мысль о том, что скоро придется уехать из Нового Орлеана, оставив ее здесь, приводила его в содрогание. Трудно сказать, когда именно он начал думать о ней как о будущей жене, но, так или иначе, эта мысль, эта надежда довольно быстро овладела им. Когда дело дошло до предложения, он, при всем своем опыте общения с женщинами, запинался и мямлил, страшась к тому же, что она станет настаивать на нормальном продолжительном ухаживании и благословении отца, которое надо еще получить. Но, к его удивлению, она пылко ответила на признание. Он даже испытал некоторую робость, увидев, как зажглись радостью ее глаза и почувствовав, как обвили его шею руки Лирин, и услышав звонкий и радостный возглас: «Да! О, да! Конечно, да!»
Несмотря на обоюдное согласие, предстояло решить некоторые проблемы. В отсутствие отца некому было благословить ее, да даже если бы Роберт Сомертон был здесь, сомнительно, чтобы он дал согласие на этот брак. Лирин непринужденно предложила обратиться к деду. Разумеется, они оба отдавали себе отчет, что рискуют навлечь гнев ее отца. Эштон в шутку пригрозил соблазнить ее и обзавестись ребенком на тот случай, если ее повелителя потребуется убедить в том, что дочери нужен муж.
Вспоминая свою непродолжительную жизнь с Лирин, Эштон отмечал и другие перемены в своем характере. Раньше он никогда не замечал цветов, но, после того как во время прогулки по парку Лирин обратила его внимание на то, какие они красивые, он стал ценить их изящество и аромат. Сколько закатов он наблюдал в своей жизни, мельком отмечая их оттенки, но тот закат, что он и наблюдали вместе из своего номера в гостинице, стал совсем особым событием в его жизни — это был чудесный итог почти идиллического дня, когда ее лицо, смех, мягкий голос наполнили блаженством все его существо.
Эштон поставил стакан на перила и с потухшей сигарой во рту задумчиво вглядывался во тьму, расстилавшуюся за балконом.
Первая неделя после замужества была сплошным восторгом, а потом молодые взошли на борт «Русалки», направляясь в Натчез, чтобы познакомиться с его родней и принести извинения за поспешность своего бракосочетания. После этого они собирались вернуться в Новый Орлеан, куда к этому времени должны уже были прибыть ее отец и сестра. Лирин рассказала мужу об отце. Роберт Сомертон был из тех англичан, что недолюбливают нахальных американцев. Единственное исключение он делал для Дирдры, матери Лирин, которую по-настоящему любил. Поскольку Дирдра отказывалась оставить отца и дом, Роберт согласился осесть в Новом Орлеане и оставался там до внезапной смерти жены. После этого его дочь Ленора обручилась с молодым аристократом откуда-то с островов Карибского моря. Поскольку предстояло познакомиться с женихом в его островном раю, Роберт уступил просьбам младшей дочери и проводил ее в Новый Орлеан, разрешив остаться с дедом, пока они с Ленорой будут заниматься подготовкой к свадьбе.
Уже в начале ухаживания Эштон понял, что самым трудным будет растолковать Роберту Сомертону, что, пока он занимался приготовлениями к свадьбе одной дочери, другая влюбилась в совершенно незнакомого человека и вышла за него замуж. Однако же путешествие в Натчез кончилось трагически, и встреча между отцом Лирин и Эштоном так и не состоялась. Известие о ее смерти достигло Нового Орлеана еще до того, как Эштон оправился от ран и смог поехать туда сам. А к тому времени, когда он оказался там, судья был уже на смертном одре. Эштон узнал, что Сомертоны, торопясь как можно скорее порвать всякие связи с дедом, поспешно отплыли в Англию, не пожелав даже справиться о том, спасся ли от пиратского нападения муж Лирин.
Легкое дуновение ночного ветерка вернуло Эштона к действительности. Он подставил лицо этому порывистому прохладному ветру и почувствовал, как на него падают капли дождя. Холодный порыв всколыхнул его одеяние и коснулся обнаженного тела. Свежесть ветра пробудила в Эштоне воспоминание о той, точно такой же, ночи на реке, когда последний миг жгучего счастья в его жизни, живущий в памяти и поныне, сменился тоскливой болью. Несмотря на то что его лодка, как и многие другие, прочесала реку на много миль в обе стороны, прошло больше недели, прежде чем он смирился с неизбежным. Были найдены полуразложившиеся трупы нескольких пиратов, но увы!.. Ни малейших следов Лирин, ни лоскутка платья, Ни единого клочка одежды. Алчная река поглотила еще одну несчастную жертву, лишь одну из тысяч уже сгнивших в ее равнодушных объятиях, и унесла его Любовь прочь с поверхности планеты, как ни в чем не бывало продолжающей вечный круговорот в своем ленивом и безучастном высокомерии. Мысль о жене преследовала его три долгих года. Теперь с ним была надежда. Завтра солнце взойдет на востоке, и жизнь начнется заново. Лирин вернулась домой.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Она приходила в сознание, медленно возвращаясь в жизнь из небытия. Прежнего существования не было, был только нынешний, неопределенный момент. Ни разум, ни память не играли ни малейшей роли в этом пространстве, где время исчезло. Она была эмбрионом, плавающим во тьме, живущим и дышащим, однако же отделенным от постороннего мира, который существовал независимо от нее, какой-то тонкой пленкой. По ту сторону мерцал легкий свет, соблазняя ее сделать шаг навстречу. Повинуясь естественному инстинкту, ее сознание медленно начинало работать, но, едва оно достигало порога, за которым пробивались первые неясные лучи действительности, в висках принималась пульсировать острая боль. Чтобы избавиться от нее, она резко отступила назад, за эту ускользающую пограничную полосу, стараясь удержаться в пределах безмятежного, безболезненного забвения.
Словно из далекого далека донеслись до нее приглушенные и невнятные слова: «Вы слышите меня?» И еще раз, уже громче: «Мадам, вы слышите меня?»
По мере того как ее против воли вытаскивали наверх, туда, где больно и неуютно, ей становилось все хуже, и она, сопротивляясь, слабо застонала. Она была словно в камере пыток, все тело ныло от боли, будто его пропустили через мясорубку. Все члены одеревенели, и приходилось делать немыслимые усилия, чтобы просто пошевелиться. Она открыла было глаза, но тут же, вскрикнув, заслонила их рукой, отворачиваясь от окна, за которым заходило солнце.
— Задерните-ка кто-нибудь занавески, — распорядился мужчина, сидевший у кровати. — Свет режет ей глаза.
В комнате установился покойный полумрак, глазам больше не было больно. Откинувшись на подушки, она потрогала дрожащей рукой лицо и вздрогнула, нащупав небольшую шишку на лбу. Откуда бы она могла появиться? Вспомнить никак не удавалось. Она прищурилась, и смутная тень, маячившая поблизости, постепенно приобрела очертания пожилого мужчины с седой бородой. Пышные усы тоже были сильно припорошены сединой, а лицо — покрыто морщинами, предательски выдававшими возраст. Однако же прожитые годы не потушили живых искорок в серых глазах мужчины. Сквозь Очки в железной оправе взгляд был нацелен на девушку.
— А я уж было начал думать, что вам не по душе наша компания, юная леди. Если вы ничего не имеете против, меня зовут доктор Пейдж, доктор Пейдж. Меня пригласили сюда, чтобы помочь вам.
Она открыла рот, но из горла вырвались только неясные хриплые звуки. Она провела пересохшим языком по воспаленным губам, и доктор, догадавшись, что ей нужно, протянул руку за стаканом с водой, который услужливо подала негритянка.
Он приподнял девушку за плечи, прижал край стакана к ее губам. Немного утолив ее жажду, доктор бережно опустил девушку на подушку и положил ей на лоб мокрое полотенце. Боль пульсировала уже не так остро, так что девушка смогла открыть глаза и смотреть, не мигая.
— Ну, как вы себя чувствуете? — мягко спросил доктор.
Вместо ответа она нахмурилась и обвела взглядом комнату. Она лежала на большой кровати под балдахином, вся обложенная подушками. По всей внутренней поверхности балдахина были вышиты розы, излучавшие, казалось, шелковисто-алый свет. Стены были расписаны цветами — алыми, бледно-желтыми и ярко-зелеными с вкраплениями светло-коричневых. Шторы — из бледно-розового шелка с бахромой и зелеными кисточками по краям. По всему периметру большой комнаты были расставлены стулья с пестрой обивкой.
Это была чистая и красиво обставленная комната, однако же девушка чувствовала себя все более неуютно — она очутилась как бы в совершенно чужом мире. Все тут было ей незнакомо. Стулья. Посуда. Картины, Даже теплый фланелевый халат, не говоря уж о людях, которые смотрели на нее из разных углов комнаты. Две пожилые женщины стояли у плотно занавешенного окна, а рядом с доктором — внушительных размеров негритянка в белом фартуке и туго накрахмаленной наколке. Неподалеку расположился мужчина, не отрывавший взгляда от камина. Чтобы разглядеть его, ей нужно было бы переменить положение, но все ее мышцы буквально онемели; так что он был виден ей только со спины — темноволосый, в светлой шелковой рубахе и темных брюках в полоску. Почему это, смутно подумалось ей, в отличие от всех остальных, он отворачивается, словно не хочет иметь с ней ничего общего?
В комнату вошла молодая негритянка с подносом, на котором стояли чашка с бульоном и фарфоровый чайный прибор. Доктор Пейдж взял чашку и протянул девушке:
— Выпейте, если получится. Это подбодрит вас.
Взбили подушки, помогли ей устроиться на кровати полусидя, и, потягивая бульон, она вновь обвела взглядом комнату.
— Почему я здесь?
— Вы столкнулись с экипажем, — ответил доктор Пейдж, — и упали с лошади. Вас перенесли сюда.
— А лошадь?
— Очень жаль, мадам, но ее пришлось пристрелить.
— Пристрелить? — Она мучительно попыталась вспомнить, что произошло, но от этой попытки кровь бешено застучала в висках, мешая сосредоточиться. Она прижала к вискам дрожащие пальцы. — Не помню.
— Вы сильно ударились, дорогая. Расслабьтесь, не напрягайтесь. Потом все вспомните.
И вновь она принялась оглядывать комнату, пытаясь обнаружить хоть что-нибудь знакомое.
— Где я?
— Это Бель Шен. — Доктор Пейдж пристально посмотрел на нее и добавил: — Поместье Эштона Уингейта.
— Эштон Уингейт? — Она посмотрела на него широко раскрытыми глазами, ощущая, как напряглись все присутствующие, словно ожидая ее реакции.
Человек в темных брюках помешал золу в камине и наконец повернулся к ней. Еще не успев как следует рассмотреть его, она почувствовала острое беспокойство. Обессиленная, откинулась на подушки и настороженно взглянула на него. Судорожно роясь в памяти, она никак не могла понять причину этого странного беспокойства. Твердый, красиво очерченный профиль должен был, казалось, взволновать ее женское сердце. А получилось наоборот — в груди у нее словно все застыло. Когда он остановился в изножье кровати, пристальный его взгляд словно бы отнял у девушки последние силы, и она, глядя в его глаза с поволокой, едва не выронила из рук чашку с бульоном.
Странная улыбка тронула его губы.
— Я все еще не понимаю, каким чудом ты вернулась ко мне, любовь моя, но безмерно благодарен за это судьбе.
Она растерянно взглянула на него, стараясь понять, кто же из них сошел с ума. Предположение, что он выпил лишнего, она сразу отбросила, ибо на вид мужчина был вполне трезвым, да и вообще, судя по всему, — не пьяница. Он держался свободно и раскованно, как человек, вполне уверенный в себе. Но почему он обращается к ней так, словно они знакомы?
Если до этого у Эштона еще и сохранялись сомнения, теперь, при виде этих глубоких темно-зеленых глаз, они рассеялись. Он знал их — это глаза его жены.
— Я был совершенно потрясен, увидев тебя вчера вечером. Я думал, ты умерла, но вот, три долгих года спустя, ты вдруг возникаешь здесь, и я счастлив, что перестал быть вдовцом.