Мария Барышева
В черном небе луна в клочьях порванных туч.
Мчится парусник в ночь сквозь седую волну.
И напрасно глаза ищут солнечный луч,
В исступленье меняя любовь на войну.
Прах далеких планет и сожженных надежд
Обезумевший ветер швыряет в лицо,
Но нельзя отвернуться — ты прожил рубеж,
Став своих сумасшествий невольным творцом.
Ты смеешься сквозь боль, позабыв о руле,
Твой корабль несется, не зная пути.
Вероятность прожить эту ночь — на нуле.
Вероятность забыть — еще меньше — прости.
Ярость волн гасит звезды — одну за другой,
Небо молний кинжалы секут на куски.
Ночь навечно тебя забирает с собой,
И тебя день уже не способен спасти.
Пролог
1999 год.
Он отстегнул «прищепку» и сдержанно поблагодарил Личанскую, но психолог уходить из павильона не спешила — ждала чего-то, пытливо и насмешливо разглядывая его блеклыми, слегка подкрашенными глазами. Вадим собрал бумаги и спросил:
— Вы хотите что-то уточнить, Елена Валерьевна?
Личанская аккуратно одернула юбку, ленивым мимолетным движением поправила волосы и произнесла:
— Скажите, Владимир…
— Вадим, — быстро поправил он ее, и Личанская небрежно кивнула.
— Простите, Вадим, конечно… скажите, а вы согласовывали ваши вопросы с Анастасией Андреевной?
— Ну, в принципе да, — отвечая, он смотрел не на нее, а на свои записи, делая вид, что страшно заинтересован ими, хотя держал бумаги вверх ногами. Вадим всегда чувствовал себя немного неловко рядом с такими чересчур уверенными в себе и все понимающими женщинами, как Личанская. И чего ей еще нужно?! Отболтала свое — ну и иди, радуйся, что опять на экране засветилась.
— Просто, у меня сложилось впечатление, что вы не слишком-то заинтересованы в передаче, и наша беседа приняла несколько странное, если не сказать нелепое направление. После разговора с Анастасией Андреевной у меня, пожалуй, сложилось иное представление о построении передачи. Возможно, вы недостаточно осведомлены о сути вопроса. По-хорошему ей бы следовало провести передачу самой.
Вадим зло посмотрел на психолога и заставил себя улыбнуться.
— Анастасии Андреевне пришлось срочно уехать в мэрию, а откладывать интервью с вами было никак нельзя, да и вы — человек занятой.
Неожиданно он заметил, что тонкий пиджак Личанской немного съехал в сторону, открыв кремовую лямку лифчика и выглядывающий из-под нее округлый синячок, очень похожий на след от засоса. Вадим немного приободрился. Небось, не была бы такая уверенная, если б знала, что он видит.
— В общем, она попросила меня заменить ее, — бодро закончил он и снова улыбнулся. Как правило, его улыбка нравилась женщинам, но психолог явно была не из их числа — глаза ее смотрели все так же насмешливо, с чувством явного превосходства.
— Ну, что ж… в конце концов, это проблемы Анастасии Андреевны, не так ли? — отстраненно произнесла она и плавным кошачьим движением поправила пиджак. — Смотрю, вам приглянулся мой лифчик — вы просто глаз с него не сводите. Милый мой мальчик, я порекомендую вам в следующий раз более тщательно продумывать свои вопросы, прежде чем задавать их серьезным людям. Всего хорошего, Владимир. И мой привет Анастасии Андреевне.
Личанская повернулась и вышла из павильона, а Вадим досадливо ругнулся про себя и отвернулся — не дай бог кто-то из операторов заметит его пылающее лицо.
Казалось бы, настроение на сегодня было безнадежно испорчено, но позже, отсматривая материал, Вадим несколько успокоился, а потом и вовсе пришел в хорошее расположение духа. Съемка на его взгляд получилась просто шикарно — отличный ракурс, нужное освещение и слишком серьезная и надменная Личанская — от ее вида приятное, мальчишеское лицо Вадима только выигрывало, равно как и обаятельные улыбки, которые он периодически посылал то собеседнице, то невидимым зрителям. Вадим улыбнулся самому себе на мониторе и поправил новый шелковый серебристо-серый галстук, завязанный большим узлом. Он ему очень шел.
— Наверное, надо было взять немного покрупнее, а, Миш? — деловито сказал он. Стоявший рядом один из операторов презрительно пожал плечами и зевнул. Как и большинство сотрудников «Веги ТВ», он считал Вадима абсолютно бездарным журналистом, но поскольку Вадим являлся протеже главного редактора, озвучивать свое презрение рядом с ним было не просто нежелательно, но и опасно. Поэтому оператор ограничился лаконичной сентенцией:
— Нормально.
Потом подумал и одобрительно добавил:
— Отвальная баба!
— Стерва! — равнодушно ответил журналист.
Он внимательно просмотрел запись от начала и до конца и окончательно успокоился — все было как надо. Позже передачку смонтировали и запустили в эфир, а еще позже Вадим, только-только вернувшийся со съемок, стоял в коридоре, прижатый к стене разъяренным редактором и просительно бормотал:
— Настя, ну пожалуйста, не здесь. Настя, ну давай зайдем куда-нибудь. Настя, ведь всем слышно!
— Анастасия Андреевна! — процедила редактор сквозь зубы. — Запомни это раз и навсегда! Анастасия Андреевна и никак иначе!
Пряди высветленных волос выбились из ее высокой, поблескивающей лаком прически и липли к разгоряченному лицу, и сквозь них сверкали тяжелой зеленой злобой редакторские глаза, и Вадиму казалось, что по его собственному лицу прыгают злые зеленые отсветы.
К счастью, Анастасия Андреевна быстро взяла себя в руки. Поправила волосы, огляделась и рванула дверь ближайшей корреспондентской. В ней никого не было, если не считать хмурой девушки, сидевшей за столом с пультом дистанционного управления в руках.
— Вика, пойди покури, — сказала Анастасия Андреевна и повесила на стул ярко-синий пакет с надписью «LANCOME». Девушка выключила видеомагнитофон, демонстративно громко захлопнула блокнот и вышла, омыв Вадима насмешливым взглядом. Редактор села, поддернув юбку на полных бедрах, и положила руки с длинными ухоженными ногтями на стол. Она уже вполне владела собой, и руки лежали спокойно, почти расслабленно, и голос, когда она заговорила, тоже звучал спокойно — не полосовал сгоряча, но резал глубоко и обдуманно.
— Один единственный раз и то по доброте душевной я попросила тебя провести передачу — серьезную передачу. Мне казалось, что за то время, что ты здесь, можно было кое-чему научиться. А ты что сделал?! Ты все запорол! Понимаешь?! Запорол! Самый никудышный абитуриент журфака провел бы ее в сто раз лучше! Ты вообще хоть слышал, о чем ты ее спрашивал?! Тебя не для того перед камерой посадили, чтобы все увидели, какой ты обаяшка! Не для того, чтобы ты зубы свои показывал! Мне не реклама твоей зубной пасты нужна, Вадик, — мне нужна серьезная добросовестная работа! А это что было?! Почему ты так отвратительно подготовился?! Ведь у тебя день был — целый день! Ты должен был прочесть бумаги, которые я тебе оставила. Чем ты занимался?!
— Анастасия Андреевна, я сделал все, как вы сказали, — пальцы Вадима беспокойными бледными паучками бегали то по галстуку, то по поле пиджака, беспрестанно поправляя их и одергивая. — Может, вы плохо отсмотрели материал, устали…
— Где ты был вчера?
— Ну какое отношение моя личная жизнь…
— Прямое отношение! — золотистые ногти резко щелкнули по крышке стола. — Ты, мальчик, не зарывайся и не забывай, на чем ты здесь держишься! Кроме меня в тебе здесь никто не заинтересован, так что молчи и слушай, что тебе говорят! Я еще раз спрашиваю, почему ты так отвратительно подготовился к передаче?! Откуда такие топорные вопросы?! Я же заранее тебя предупредила — у тебя было полно времени! Откуда такое легкомысленное отношение к работе?! Личанская же сидела и откровенно издевалась над тобой, да и над всеми нами заодно! Не будь я на выезде, я бы ни за что не пропустила это в эфир! Идиот!
— Я просто…
— Я предупреждала тебя, что с твоей стороны беседа должна строиться на предположениях, о которых Личанская будет высказывать свое мнение, ты же подал все как уже доказанный факт! Мы не имеем никакого права делать подобных заявлений! Наверняка мэра хватил удар, когда он увидел твое художество.
— Александрову и так все время что-нибудь мерещится, так что ничего с ним не будет, — пробормотал Вадим, подходя к ней. — К выборам он всех приволжских гадалок и колдунов сюда созовет! Настенька, ну успокойся, ну, пожалуйста. Может, я и ошибся где-то.
Анастасия Андреевна встала и прислонилась к крышке стола, слегка наклонившись вперед, и взгляд Вадима невольно скользнул в глубокий вырез пиджака начальницы, в ложбинку между двумя аппетитными персиковыми полушариями, надежно и высоко поджатыми лифчиком. Уж что-что, а грудь у редактора была что надо — и большая, и по-девчоночьи крепкая, почти не обвисшая, в отличие от всего остального — уж Вадим-то это хорошо знал. Два достоинства были у Анастасии Андреевны — бюст и крепкая рука, которая держала за Вадимом его место.
— Под конец ты своими вопросами и вовсе сдвинул ее с темы. Теперь…
— Ну, Настенька… — Вадим бросил бумаги на соседний стол и вплотную придвинулся к редактору. — Ну наверняка ведь можно что-то исправить. Ну хочешь, я прямо сейчас звякну твоей Личанской, и пусть она меня…
— Дурак! — резко бросила Анастасия Андреевна и попыталась выпрямиться, но Вадим, старательно улыбаясь, оттолкнул ее обратно к столу, что удалось ему не без усилия — редактор была женщиной крупной и на несколько сантиметров его выше. — Не липни, нечего! Нашел место!
— Да ладно, все свои… Ну, не сердись, Настюша, от злости кожа портится… Ну, ударь — хочешь?! Только не по лицу и не по…микрофону, — успокаивающе бормотал Вадим, а его руки уже скользили по лайкровым ногам начальницы, неназойливо, но уверенно тянули вверх край узкой юбки. Анастасия Андреевна крутила головой, уклоняясь от губ молодого журналиста, и жарко шипела, отклоняясь все дальше и дальше к столешнице:
— Отстань! Да прекрати! Обалдел что ли?! Пусти! Ты головой-то думай иногда! Еще не хватало — меня на рабочий стол заваливать, как девчонку сопливую! Вылететь хочешь?!
При желании она без труда могла бы оттолкнуть его и уйти, но Вадим знал, что редактор этого уже не сделает. Ее выражение лица и движения начали резко менять полярность, злой лед в глазах взломался, выпустив на волю горячую масляную страсть, и женщина уже не столько отбивалась от Вадима, сколько прижимала его к себе, а он продолжал шептать:
— Да ладно… ну что ты… Ну, ведь хочешь, да? Хочешь?! Ну, давай, а?! — пальцы одной руки Вадима зацепили резинку ее колготок, в то время как пальцы другой привычно освобождали из петель пуговицы яркого пиджака. — Ну, как ты хочешь?..
— Дверь хоть закрой!
Ну наконец-то! Как нос чешется! И когда она перестанет поливать себя этими мерзкими духами… «Сюр»… «Де сюр»… не помню. У Ларки запах не в пример приятней…
Вадим подчинился и запер корреспондентскую. В отличие от редактора ему было как-то все равно — зайдет сюда кто, не зайдет… Главное, чтобы стол выдержал, благо на нем он еще у Анастасии Андреевны прощения не просил ни разу. Стол был красивый, черный, блестящий, дорогой.
Но стол выдержал. Он стоял в корреспондентской уже год и видывал всякое.
Двадцать минут спустя Анастасия Андреевна слегка вспотевшая и раскрасневшаяся, тщательно накрасила губы, еще раз осмотрела себя и потянулась за бумагами, которые Вадим бросил на соседний стол.
— Я временно прощен? — осведомился журналист, приглаживая разлохмаченные любвеобильным редактором волосы. Женщина улыбнулась ему снисходительной сытой улыбкой и начала перебирать бумаги.
— Скажем так: пока обсуждать это не будем. Здесь все, что я тебе давала?
— Да, все.
— Хорошо, — редактор встала, аккуратно сложила бумаги в папку и спрятала в пакет. Вадим открыл перед ней дверь корреспондентской, и они вышли.
— Ты мне машину не дашь? — спросил он. — Надо скататься в одно место, срочно. Минут на сорок, не больше. Ты же все равно пока здесь будешь, да?
— Ладно, бери, — на удивление легко согласилась Анастасия Андреевна. — Только не задерживайся — мне через час нужно уехать.
— Лады, — обрадовался Вадим, — тогда я сейчас захвачу кое-что и заскочу к тебе за ключами.
— Да, да, — рассеянно отозвалась редактор. Вадим ей был уже неинтересен.
Зайдя в свой кабинет, она положила пакет на стул и подошла к зеркалу, пристроенному на стене — большому, в аляповатой массивной оправе в виде переплетенных стеблей и чудных, не существующих в природе листьев. Это зеркало резко выделялось на фоне строгой, сугубо деловой обстановки, непостижимым образом перекашивая всю эстетику интерьера, и подходило к редакторскому кабинету так же, как галстук-бабочка к военной форме, но Анастасии Андреевне на это было наплевать. Зеркало ей очень нравилось, это была ценная вещь, подаренная «Веге» прилюдно, и именно Анастасия Андреевна в свое время настояла на том, чтобы зеркало висело у нее в кабинете, а не где-то еще, как этого кое-кто хотел.
Редактор поправила прическу, сложила губы и покатала их друг о дружку, потом отступила назад, чтобы более-менее увидеть себя целиком, — высокая, полная, не лишенная привлекательности женщина, но привлекательность эту уже ощутимо подточило время. Внимательные глаза Анастасии Андреевны быстро оббежали отражение, без труда подметив все безжалостные признаки неумолимо накатывающейся старости — подметив критически, но без особого расстройства — она привыкла не расстраиваться. Время еще есть, и, вразнос прожив молодость, теперь Анастасия Андреевна пила жизнь разборчиво, со вкусом, в свое удовольствие — именно так, как мечтала когда-то молоденькой девчонкой, готовя скудный ужин на засаленной страшной плите в коммунальной кухне и огрызаясь на реплики склочных соседей. Пусть иногда и задевает слегка натянутая страсть любовников, это не так уж важно. Сейчас у нее есть все, что имеет отнюдь не каждая молодая и красивая. Только вот ноги… — в последнее время начали сильно болеть ноги. А так — ничего. Еще вполне ничего. Она попыталась приподняться на цыпочки и слегка охнула от боли. «Полная и стройная пантера!» — с усмешкой подумала Анастасия Андреевна. У кого это было? У Ремарка, кажется.
Дверь кабинета мягко отозвалась на риторический стук, отворилась, и вошел Вадим, уже в плаще, похлопывая по развевающейся поле хрустящим синим пакетом с надписью «LANCOME».
— Все, я готов! — он шлепнул пакет на стул, глянул в зеркало, затем подошел к новенькой видеодвойке, которую поставили только вчера, и глубокомысленно похмыкал вокруг.
— Бери ключи и выметайся — у меня работы полно! — раздраженно сказала Анастасия Андреевна, и ключи так же раздраженно брякнули о лакированную столешницу. — Через час я рассчитываю сесть в свою машину. И смотри ни на кого не нарвись!
— Яволь! — отозвался журналист слегка обиженно и сгреб со стола ключи. — Кстати, у меня есть для тебя одна чудная кассетка. Когда вернусь, отдам.
— Когда вернешься, позвонишь Личанской, — редактор тонко улыбнулась. — Ты что, опять оставлял камеру в корреспондентской?
Уже не в первый раз Вадим «забывал» сумку со своей маленькой камерой «Hi 8» то в корреспондентской, то в одной из монтажек. Остававшаяся включенной в слегка приоткрытой сумке, камера исправно писала звук, и позже Анастасия Андреевна черпала немало полезной для себя информации, слушая, как журналисты, режиссеры и технические работники перемывают кости друг другу и начальству. Поэтому редактор попрощалась со своим протеже уже вполне благосклонно. Уж что-что, а Вадим и вправду знал, как кому угодить.
Когда он ушел, Анастасия Андреевна, уютно расположившись в своем большом кожаном вращающемся кресле, сделала несколько звонков, и после каждого ее лицо становилось все довольней и все настороженней, как у герпетолога, подбирающегося к редчайшей, но до крайности ядовитой змее. Положив трубку и поджав губы, она снова внимательно просмотрела статью в сегодняшнем «Волжанском вестнике», хотя уже знала эту статью наизусть и почти не сомневалась, что знает и содержание следующей, пока еще не существующей. Статья была помещена в рубрике «Суточная жуть» и отличалась обычным для ведущего эту рубрику журналиста грубоватым черным юмором.