— Я не возьму с вас никаких денег, — мягко сказала Наташа. — Только мне нужно будет посмотреть на вашего сына, и тогда я скажу — смогу что-то сделать или нет.
Они проговорили минут пятнадцать, и женщина вначале ощетинивавшаяся, постепенно успокоилась. Не то, чтобы ее подозрения улеглись — нет, то же обстоятельство, что Наташа не желала назначать цену, насторожило ее еще больше — она считала, что когда люди говорят, что им ничего не нужно, то, как правило, на деле заберут все. Наташа еще раз пояснила: потом, если все пройдет удачно, женщина сможет найти ее и заплатить. А может и не заплатить — это ее личное дело.
— Мы придем не одни! — угрожающе заявило бирюзовое платье, которое, как уже знала Наташа, звали Людмилой Тимофеевной. — И не думай, что тебе удастся как-то нас развести. Почему бы сразу не назначить цену?
— Не в моем праве оценивать это, — тихо сказала Наташа. — Оцените сами, если будет что оценивать. И если захотите. Мы не в магазине.
— Ты не похожа на целительницу, — заметила Людмила Тимофеевна уже более дружелюбно. — Ты очень странная… но, может, это и хорошо, что ты не пыжишься и не строишь из себя… Ладно, ты посмотришь на моего сына. Как же ты будешь его лечить? Делать пассы? Лечить биополе? Или… как это… полоскать ауру? Или ты по колдовству?
Наташа покачала головой. Женщина хотела спросить еще что-то, но тут увидела идущего через двор невысокого плотного парня в шортах и футболке и закричала так громко, что у Наташи зазвенело в ушах:
— Борька! Иди сюда! Быстро!
Борька неохотно повернул к ним. Когда он подошел, Наташа подумала, что видит верно самого не выспавшегося человека в мире. Парень не удостоил ее взглядом, а недовольно посмотрел на мать.
— Ну, чего?
— Постой здесь минуту. Эта милая девушка хочет на тебя посмотреть.
— Что я — картина?! — хмуро пробормотал Борька. — Слушай, ма, у меня дела!
— Я знаю твои дела! Стой и не дергайся! — отрезала мать и повернулась к Наташе. — Ну, как? Подходит?
Наташа уже сняла очки и смотрела на стоявшего перед ней человека, и чем дольше она смотрела, тем шире становилась улыбка на ее лице. На мгновение весь мир исчез и исчез Борька, и за ним, словно за отодвинутой занавеской, она увидела иную реальность, похожую на заповедник, населенный диковинными существами — одно, другое… а вот и то, которое ей нужно — темное, хищное, желанное. Наташа, удивленная и испуганная, вцепилась в скамейку, тяжело дыша. Раньше такого не было — раньше она всегда видела только какое-то одно качество, один порок — теперь же она видела все — и доминирующий, огромный, и более мелкие, даже незначительные, и даже какие-то светлые черты. Она вдруг словно увидела внутренний мир человека в разрезе — и основной верхний слой, закрывающий собой все остальное, и глубинные слои, давно ушедшие с поверхности, а может, и никогда не находившиеся на ней. Акула, чей плавник выступает из воды, и донные животные, никогда не видевшие солнца. И все вместе, все видимы в одном человеке. Такого не было никогда.
Умел ли так Андрей Неволин?
— Эй, ты что?! — услышала она словно издалека резкий окрик, потом ощутила довольно бесцеремонный толчок в бок. Погруженный в пасмурную серость «заповедник» разрезали яркие лучи полуденного солнца, он смазался, расплылся, и вместо него в воздухе сгустилось опасливо-раздраженное лицо Борьки. На носу у Борьки блестел большой зрелый прыщ. Наташа хмыкнула, поспешно надела очки и повернулась к Людмиле Тимофеевне.
— Я попробую.
— Ну-ну. Все, иди, — Людмила Тимофеевна махнула на сына рукой, и Борька, закатив глаза и буркнув самому себе: «Опять начинается!» — неторопливо ушел. — Все, давайте договариваться! А вы точно сможете работать с… такой рукой, это ничего не испортит?
Они договорились следующим образом: Наташа дает Людмиле Тимофеевне свой телефон, и та звонит завтра в десять утра, и Наташа сообщает ей, куда прийти. Время, которое займет «сеанс», не ограничено. Удовлетворившись этим, Людмила Тимофеевна ушла, предупредив на прощанье:
— Еще раз повторяю, я приду не одна. И не вздумайте нас надуть — это вам дорого встанет. Всего хорошего.
Проводив ее глазами, Наташа едва сдержалась, чтобы не дать самой себе пощечину. Ну что она наделала?! Как она могла?! Неужели то, что случилось, ее ничему не научило?!
Не растворись в своих картинах.
— Нет, я буду осторожна, — шепнула Наташа, не отдавая себе отчета, что говорит вслух. — Теперь я могу видеть больше. Я буду очень осторожна. Я не стану заходить так далеко, как он. Я не полезу в боги. Но я не должна пропадать без пользы, Надя. Ведь я могу кому-то помочь.
Я наконец-то смогу поработать… глаз, мозг, рука… и никому не понять, каково это, когда сквозь тебя летит чье-то зло.
Наташа встала и, пошатываясь, побрела прочь, все еще околдованная недавно увиденным: все прочие качества человеческой натуры — словно табун лошадей, запертый за высоким забором, выход из которого стережет тигр. И завтра состоится охота.
Из телефона-автомата неподалеку она позвонила старому знакомому по художественной школе пейзажисту-сатанисту Леньке-Черту и сказала, что ей срочно нужен небольшой холст в долг и немного масляных красок, за которые она заплатит немедленно. Черт похмыкал, немного поломался, но все же назначил встречу через два часа.
Свободное время Наташа употребила на поиски квартиры. Безрезультатно поговорив с несколькими знакомыми и уже почти решив снять квартиру наугад, посуточно, Наташа вдруг вспомнила о тете Ане, знакомой толстенной торговке овощами, одной из тех, мимо которых раньше пролегал ее, Наташин, маршрут на работу. Тетя Аня ежемесячно упорно сдавала квартиру новым жильцам и ежемесячно те, съезжая, так же упорно прихватывали на память что-то из вещей.
Идя через площадь и здороваясь со знакомыми продавцами, Наташа особо не надеялась на успех, но, к ее удивлению, тетя Аня согласилась сразу и даже цену назначила приемлемую.
— Новые только через неделю должны въехать, квартира стоит… а так, опять же, заработок, — пояснила она, взвешивая толстенькие полосатые кабачки. — Да и тебя выручу с удовольствием, а то столько на тебя всего свалилось… и козел этот, хозяин твой… — тетя Аня со вкусом вклеила изощренное ругательство, — и те сучата, что вас грабанули… Женщина! — вдруг рявкнула она на потенциальную покупательницу, взявшую помидор. — Не нужно выбирать, я сама вам все положу! А то один придет помнет, другой… Недели-то хватит тебе? Хорошо, приноси пока деньги за сутки. Я дам тебе адрес — съездишь ко мне, мать отдаст тебе ключ. Я ей сейчас позвоню.
Под вечер Наташа перевезла все необходимое на место предстоящей работы. Квартира была двухкомнатная — именно такая, как ей было нужно — комнаты располагались «вагончиком». Наташа внимательно осмотрела ее, жалея что попала сюда только после захода солнца, отдернула занавеси на всех окнах и попыталась прикинуть, как примерно утром будет падать свет и где разместить натурщика, а где устроиться самой. Для себя Наташа выбрала «слепую» комнату, натурщика же решила разместить в комнате с большим окном и балконом, дверь которой вела в коридор. Она перенесла стулья в угол комнаты, туда же с трудом оттащила стол и передвинула поближе к дверному проему небольшое облезлое кресло. В своей комнате она установила старый добрый этюдник, разложила все необходимое для работы и потом около получаса просто сидела на табурете и хмуро смотрела на приготовленный чистый холст, словно на пустую могилу, а комната все глубже и глубже погружалась во мрак, по мере того как ночь все ближе и ближе подтягивала к себе вечер.
— Не стоит, — шепнула Наташа на исходе тридцатой минуты. — Не стоит все-таки. Это не мое дело. Хватит уже! Хватит…
Она закрыла глаза и вдруг ей привиделось лицо: слегка восточные черты, длинные волосы, черная бородка, глаза, полные бесконечной фальшивой доброты…
Мы сходны и в мыслях, и в движениях души…
Проклятый призрак!
Наташа встала и быстро прошлась по всей квартире, нажимая на выключатели. Яркий свет съел темноту, и при нем все стало гораздо проще, в особенности решения. Часы показывали начало десятого, и она заторопилась. Достала из сумки большой отрез плотной темной байки, валявшейся у матери в шкафу с незапамятных времен, гвозди, кнопки, молоток и ножницы и придвинула стул к проему, соединявшему обе комнаты. С трудом управляясь разболевшейся рукой, Наташа тщательно пришпилила сложенную вдвое материю кнопками к притолоке и косяку, а потом прибила ее несколькими гвоздями. Только с левой стороны материя осталась незакрепленной на расстоянии примерно в половину человеческого роста. Отвернув ее, Наташа вернулась в комнату с ножницами, еще раз все проверила, просчитала, как удобней всего будет наблюдать и вырезала в занавеси квадратный клапан. Отвернула его, закрепила булавкой, потом отошла к этюднику и убедилась, что кресло в соседней комнате видно прекрасно. Больше делать здесь было нечего.
На следующее утро Людмила Тимофеевна позвонила ровно в десять. Договорившись встретиться с ней через пятнадцать минут на троллейбусной остановке, Наташа кинулась в свою комнату так стремительно, что мать, протиравшая в коридоре зеркало, окликнула ее:
— Наташка! Ты что, на свидание?!
— На свидание… — пробормотала Наташа, открывая шкаф и доставая короткое свободное синее платье. Она слегка встряхнула его и тут ее взгляд упал на жемчужный сарафан, в котором она ходила на встречу с Дорогой. С тех пор Наташа не надевала его ни разу, и он, скомканный, так и валялся в углу, словно сброшенная змеиная шкурка. Сарафан напомнил ей о том, через что пришлось пройти из-за чужих ошибок и чужой гордыни. Ее собственные ошибки исправлять будет некому. Из пыльной темноты шкафа ей словно погрозили упреждающе пальцем. Наташа, скривив губы, отвернулась, и начала быстро расстегивать пуговицы халата.
Когда, уже полностью готовая, Наташа открывала входную дверь, мать сказала ей:
— Ты сегодня такая счастливая. Давно я тебя такой не видела — все как в воду опущенная ходила… Что случилось?
— Ничего, мама, ничего, — Наташа подалась вперед и быстро чмокнула ее в щеку. — Ты меня сегодня не жди, я могу не прийти.
— А ты куда?
— В гости, — Наташа поудобней пристроила на плече ремень сумки и взглянула на часы. — К одной… подруге.
— Но у тебя ведь нет подруг, — мать укоризненно покачала головой и хотела добавить, что их и не будет, если Наташа будет продолжать так жить, что за последнее время она сильно изменилась и не в лучшую сторону… уж не принимает ли она какие наркотики… но из-за ее спины выглянула тетя Лина и, ласково оглаживая себя по щекам, прошелестела:
— Что, она опять на улицу? А уроки она сделала?
— Не ждите меня, — повторила Наташа и тихонько прикрыла за собой дверь.
На троллейбусной остановке она ждала недолго — почти сразу ей просигналил темно-зеленый «вольво», потом передняя дверца распахнулась и выглянула Людмила Тимофеевна. Она приветственно кивнула и, не говоря ни слова, небрежно указала большим пальцем назад. Наташа открыла пассажирскую дверцу осторожно уложила на сиденье сумку и села сама. Кроме нее на заднем сиденье оказался Борька, более сонный, чем вчера, и с распухшей скулой. Когда Наташа села, он даже не соизволил повернуть головы, зато на девушку внимательно посмотрел водитель — крупный коротко стриженный мужчина с двойным подбородком и твердым недобрым взглядом глубоко посаженных глаз. Его лицо и шея были ярко-малиновыми, точно он долго работал в поле под палящим солнцем. С ним Наташа поздоровалась.
— Если ты что-то напортишь, — пробурчал водитель, не отвечая на приветствие, — я тебя сам исцелю, персонально. Вы, целители хреновы, меня уже…
— Если вы сейчас же не поедете, то я вылезу, — перебила его Наташа, откидываясь на спинку дивана, — нравоучений мне хватает и дома.
— Ты, Валера, и вправду бы закрыл лучше рот! — неожиданно пришла на помощь Людмила Тимофеевна. — Весь настрой человеку перепоганишь. Поехали уже! Адрес-то какой?
Пока добирались до места, Наташа слегка задремала на удобном мягком диване, мерно покачиваясь в такт плавному движению «вольво». За всю поездку никто в машине не проронил ни слова, только Валерий один раз сочно обложил водителя подрезавшего его «москвича», и сквозь полудрему Наташа чувствовала, как он внимательно изучает ее в зеркальце обзора.
Сидевшие на скамейке возле дома тети Ани старушки неодобрительно пронаблюдали за припарковкой «вольво» и еще более неодобрительно оглядели пассажиров, когда они, закрыв дверцы, шли через двор к подъезду. Наташа, прошедшая мимо скамейки ближе остальных, услышала, как одна из сидевших прошипела: «Ишь, жируют как, а! Во жопы отрастили! Толь-ко девка тощая — мож, домработница…»
Оказавшись в полумраке подъезда, Людмила Тимофеевна аристократично сморщила нос:
— Господи, ну и вонь! Как здесь жить можно?!
Наташа сердито скосила глаза на ее круглое, надменное, ярко накрашенное лицо и подумала: а давно ли Людмила Тимофеевна сама живала в таком подъезде?! Сомнительно, что свое детство клиентка провела в особняке, бродя по надушенным коврам и скользя ручкой по перилам из полированного дуба. Наташа быстро открыла дверь, вошла сама и впустила в квартиру сварливую семейку. Не дожидаясь приглашения и не снимая обуви, клиенты вошли в комнату, и тучный глава семьи немедленно спросил:
— А что за занавеской? Я посмотрю, — он двинулся к затянутому байкой дверному проему, но Наташа быстро преградила ему дорогу.
— Договоримся сразу. Туда вы не заходите ни под каким видом. Если вы хотя бы попытаетесь отдернуть эту занавеску, я немедленно сворачиваю всю работу и вас отсюда выпроваживаю. Это условие я требую выполнить без всяких возражений.
Валерий хмуро посмотрел на жену, и та кивнула, пожав плечами, — мол, мало ли какие у целителей причуды.
— Ладно, — сказал он и, отойдя к окну, уселся на стул, жалобно скрипнувший под его телом.
— Дальше. Пока я не выйду из той комнаты и не скажу, что работа окончена, ваш сын должен находиться здесь неотлучно. Если ему понадобится в туалет, пусть бежит бегом и все делает быстро — не больше чем за минуту. Но это в том случае, если совсем припрет, а так пусть терпит.
— А долго все это будет? — спросила Людмила Тимофеевна, с любопытством оглядывая комнату.
— Всегда по разному. Может, часа три, а может, и сутки. Во всяком случае, вы должны быть к этому готовы. Вам, кстати, тоже желательно никуда не выходить. Все понятно?
— Сутки — это… — начал было Валерий, но жена тут же перебила его:
— Все, хватит! Давайте, начинайте. Мы все поняли.
— Тогда располагайтесь. Кухня — вон там, ванная и туалет — налево. Ты, — Наташа поманила Борьку, и тот, вопросительно взглянув на мать, неторопливо подошел, глядя на Наташу с откровенным презрением и насмешкой, — садись сюда.
Она усадила Борьку в кресло, заставила его принять нужную позу и приказала расслабить мышцы лица, потом отошла к занавеси на проеме и еще раз проверила, как падает свет. Вроде бы все было в порядке. Людмила Тимофеевна, устроившаяся на стуле возле стены, внимательно смотрела сыну в затылок и слегка покачивала ногой, ее муж с кислым лицом разглядывал развешанные на стенах буколические картинки, вышитые крестиком.
— Запомните, что я сказала, — повторила Наташа. — И последнее — не мешать мне. Не звать, не стучать, даже если дом обрушится. Все.
Она повернулась, чуть отодвинула незакрепленный край материи и проскользнула в комнату. Тут же приколола материю к косяку, потом отвернула клапан и закрепила его. Вскользь глянула в образовавшееся маленькое окошко — кресло с сидевшим в нем Борькой было видно отлично, сам же Борька в это окошко мог видеть либо ее глаза, либо шкаф за ее спиной — больше ничего. Спасет ли ее занавеска — ведь во время работы Наташа не сможет следить за своими клиентами, она будет глубоко внутри… и если кто-то попытается проникнуть в комнату, она ничего не сможет сделать. Остается только надеяться — просто надеяться, что они, несмотря на все свое любопытство, все же будут достаточно разумны.
Отвернувшись, Наташа отошла к этюднику, и тотчас маска скучающего спокойствия слетела с ее лица, уступив место тревожному хищному возбуждению, и сама Наташа словно бы ожила. Ее движения стали быстрыми, ловкими и уверенными. В несколько минут она закончила последние приготовления, а потом вдруг на мгновение застыла, глядя на чистый холст. В голове мелькнула мысль, маленькая, робкая — хрупкий бестелесый зверек — уйти, убежать, пока еще не поздно, оторвать от косяка эту занавеску и покинуть квартиру, никому ничего не объясняя. Но проклятая, неуемная, иссушающая жажда творить, предвкушение охоты и власти, горячие гротескные образы, уже роившиеся в мозгу — все они набросились на хрупкого зверька, задушили его, утащили и похоронили глубоко в сознании. Наташа вздрогнула, почувствовав, как в кончики пальцев правой руки словно вонзились крошечные ледяные иглы, и пальцы начали мелко подрагивать. Все было готово — оставалось только повернуть голову. Оставалось только посмотреть. Оставалось только увидеть…