Зашипев от охватившей ее дикой ярости, Наташа, даже не взглянув на неоконченную картину, с грохотом отодвинула этюдник в сторону, так что он едва не упал, и бросилась к занавеске. Любопытный палец тотчас исчез, и она услышала два быстрых шага и, оскалив зубы, начала отдирать кнопки от правой стороны косяка, ломая ногти и всаживая крошечные железные острия себе в пальцы. Наконец, край освободился, и Наташа, пригнувшись, вылетела в большую комнату. Нина Федоровна уже невозмутимо сидела в кресле, но, увидев Наташино лицо, вскочила, закричав:
— Простите меня!!! Бога ради, простите!!! Я просто хотела!.. убедиться хотела!.. я же медик!.. вы же понимаете, я же медик!!! Я больше никогда!..
— Убирайтесь!!! — рявкнула Наташа, вытянув вперед руки со скрюченными пальцами, словно хотела схватить Лешко и разорвать ее в клочья. — Вон!!! Немедленно вон!!!
У Нины Федоровны вырвался отчаянный вопль смертельно раненного животного, и она отшатнулась назад.
— Нет!!! Наташенька, я вас умоляю!!! Ради меня, ради сына!.. не гоните нас! Я больше никогда… никогда… ну дура я, дура старая!.. но вы же поймите!.. ведь вы, только вы, мне больше некуда!..
— Уходите! — сказала Наташа уже тише, слегка остыв от этого всплеска чужого ужаса и горя. Тяжело дыша, она махнула рукой в сторону двери. — Я вас предупреждала, вы не послушали! Вы сами виноваты! Я ничего не буду для вас делать!
Она повернулась к ней спиной и взглянула на Костю. Парень, закрыв лицо руками, трясся в своем кресле, словно в припадке, и на секунду ее сердце резанула острая боль. Он-то здесь не при чем… и что теперь будет — кусок здесь, кусок там — вернется к нему его «келы», порвется пополам — что будет? Хотя с Толяном когда-то ничего не было — а ведь она рисовала его несколько дней. Но кто знает, кто знает… вот он сидит и…
Не смотри! Она сама виновата! Она ведь знала, ты ее предупредила, так будь верна своему слову! Не смотри на него! Ты ведь знаешь, что могло случиться, если бы она увидела!
— Уходите, — повторила Наташа и отвернулась от Кости. Его мать снова вскрикнула, дернулась вперед и вдруг рухнула перед Наташей на колени, вцепилась в ее повисшую руку, истово, до боли сжала ее пальцы. Наташа испуганно отшатнулась, но Нина Федоровна не выпустила ее руки, ползя следом и бормоча сквозь рыдания уже что-то вовсе невразумительное. Пепельный паричок свалился с ее головы, открыв редкие, посекшиеся, короткие волосы.
— Вы что делаете?! — хрипло крикнула Наташа и принялась отдирать от своей руки жесткие костлявые пальцы. — Немедленно встаньте!!! Вы что, с ума сошли?!! Встаньте сейчас же!!!
— Мама, встань! — раздался сзади прыгающий голос Лешко-младшего. Наташа услышала скрип колес, и в следующее мгновение подножка коляски больно толкнулась ей в голени. Она резко обернулась, упредив уже протянувшиеся к ней руки Кости.
— Назад! — глухо сказала она и ткнула в его сторону указательным пальцем. — Немедленно!
И очевидно было в ее лице и в ее голосе что-то такое, отчего руки Лешко-младшего опустились, и весь он как-то сник и отвернулся, уже не интересуясь тем, что происходит. А Наташа снова попыталась освободиться от железной хватки Нины Федоровны. Женщина, стоявшая перед ней на коленях, вызывала у нее тошнотворное чувство отвращения и к ней, и к самой себе, ужас, желание заорать во все горло, дать Лешко пощечину… и было что-то еще, что было намного, намного хуже…
Очарование власти
А перед Андреем Неволиным кто-нибудь хоть раз стоял на коленях? Умолял ли так кто-нибудь хоть раз?
— Нина Федоровна, встаньте, — сказала Наташа очень тихо. Лицо врача застыло и, наконец-то отпустив Наташину руку, она очень медленно поднялась с колен, вцепившись в ее лицо полубезумным взглядом. — Умойтесь и идите домой. Костя останется здесь.
Губы Нины Федоровны дернулись и она что-то шепнула, но слово растаяло, не услышанное никем. Наташа выставила перед собой ладонь, словно хотела спрятаться за ней.
— Идите домой и сидите там, пока я не приду. Понятно? Чтобы я вас здесь не видела. Сидите и ждите меня. И помните — в следующий раз все может быть гораздо хуже. Вы даже не представляете себе, что могли натворить! Идите и не говорите ничего.
Она отвернулась и несколько раз глубоко вздохнула, пытаясь прийти в себя. Сзади послышались тихие удаляющиеся шаркающие шаги, потом в кухне зажурчала вода. Сжав губы, Наташа стояла неподвижно до тех пор, пока не услышала, как открыли и тут же осторожно притворили входную дверь. При этом звуке Костя, до сих пор сидевший неподвижно, дернулся и положил ладони на обвод колес своего кресла, глядя на Наташу с ненавистью.
— Уйди с дороги! — хрипло сказал он, а потом добавил еще несколько слов, четких, звонких и болезненных, как тяжелые пощечины.
— Молчи, — ответила ему Наташа, — и сядь, как сидел раньше. Постарайся оценить то, что тут ради тебя делала твоя мать! Если ты сейчас вернешься домой, то будешь ничуть не лучше меня. Возможно, даже и хуже.
— Никогда не думал, что баба может быть такой тварью!
— Мне твоей любви и не требуется, — устало отозвалась она, протягивая руку к занавеске. — А теперь заткнись и сиди спокойно! Мне нужно работать! И постарайся не заснуть.
На этот раз ей уже никто не помешал, и когда Наташа вновь осознала себя в прежнем мире, на потолке шевелились длинные тени, комнатка была заполнена тускловатой смесью электрического и солнечного света, а на этюднике стояла готовая картина. Наташа устало потянулась, взглянула на свое творение, потом опустилась на рыжий поцарапанный пол рядом с этюдником и беззвучно расплакалась, закрыв лицо ладонями. Картина происшедшего ночью неотрывно стояла у нее перед глазами, объемная, детальная и снаружи и изнутри, и была она намного страшнее и отвратительнее той, которую Наташа только что закончила.
— Э! — ворвался в ее сознание угрюмый сонный голос из-за занавески. — Ты там живая?! Уж извини, что мешаю, но мне как бы поссать требуется!
Наташа вытерла лицо, встала, подошла к занавеске, осторожно освободила край и вынырнула в другой комнате, наткнувшись на хмурый ненавидящий взгляд. Лицо Кости, как и когда она уходила, осталось такой же злой холодной маской, и отвернувшись от него, она молча направилась к входной двери. Сзади зашелестели колеса.
— Ты меня за порог вытолкни, — приказал ей Лешко, — дальше уж я сам как-нибудь. Дотерплю до дома.
Выйдя на улицу, Наташа тщательно заперла за собой дверь, открыла широкую калитку и пропустила Костю вперед. Тотчас она увидела Нину Федоровну, которая сидела на скамейке метрах в ста от Наташиного дома. Завидев сына, врач сорвалась с места и кинулась им навстречу.
— Я же вам сказала, — устало пробормотала Наташа, когда Лешко подбежала к ним, не отрывая глаз от лица сына. Сердиться у нее уже не было сил. — Сколько времени сейчас?
— Одиннадцать, — Нина Федоровна наклонилась к Косте. — Ну, что, Костик? Ну как?
— Отстань! — буркнул Костя, и она вскинула испуганный взгляд на Наташу. Та качнула головой и прижала палец к губам.
— Не сейчас. Не знаю.
Всю дорогу до дома Лешко Наташа ни разу не подняла головы, разглядывая землю под ногами. Ее мутило, хотелось спать. Только у ворот она подняла глаза, а потом зажмурилась, пытаясь собраться. Слава ни в коем случае не должен ничего заподозрить.
Навстречу им выпорхнула Ольга, радостно улыбаясь, но когда она увидела лицо Наташи, ее улыбка увяла, и она поспешно скользнула обратно на кухню. Отвернувшись, Наташа прошла в комнату. Слава полулежал, подпертый большой подушкой, и рассеянно листал какую-то книгу. Увидев Наташу, он слегка приподнялся и весело сказал:
— Ну ты и спишь! Или чем другим занималась? — но тут он присмотрелся получше и с ужасом спросил: — Что случилось?! На тебе лица нет!
— Ох, Слава, мне снился такой жуткий кошмар! — застонала она и рухнула в кресло возле его кровати, больно стукнувшись боком о ручку.
Спустя полчаса дверь в комнату тихонько отворилась, раздался легкий скрип, и в проем осторожно заглянул Костя. Наташа, рассказав Славе жуткий, придуманный по дороге сон и вволю наплакавшись, спала, откинувшись на спинку кресла и держа Славу за руку. Слава не спал и, увидев Костю, подмигнул ему и скорчил рожу — мол, тихо. Лешко угрюмо кивнул и прикрыл дверь.
Следующие три дня Наташа провела в мрачном предчувствии неотвратимо надвигающейся беды. Не радовали ни визиты верных «жрецов», как назвал их Слава, ни установившаяся солнечная безветренная погода. Заходя проведать друга, Наташа старательно натягивала на лицо радостное, приветливое выражение, которое, едва она выходила обратно в лешковский двор, сваливалось с нее одновременно со стуком захлопывающейся двери. Слава все еще чувствовал себя неважно, температура больше не поднималась, но он так ослаб, что почти все время проводил в постели под надсмотром Нины Федоровны. Сама Нина Федоровна осунулась и смотрела на Наташу с открытой неприязнью, Костя же на время Наташиных визитов куда-то исчезал — с того дня она так его и не видела и не знала, что с ним. Высохшую картину Наташа, тщательно завернув, спрятала в шкафу среди своих вещей, безуспешно стараясь о ней забыть. Но картина всплывала — днем в мыслях, а ночью в кошмарах, таких жутких и реальных, что четвертую ночь Наташа провела без сна, сидя в кресле и одурманивая себя кофе и сигаретами. Когда взошло солнце, она поплелась на кухню, приготовила себе завтрак, который съела без всякого аппетита, открыла воду, чтобы сполоснуть тарелку, и тут от калитки донесся пронзительный тревожный звонок. Один раз, другой, третий… Наташа уронила тарелку в раковину и кинулась к двери, поняв, что беда, которую она ждала, разразилась.
У калитки стояла Нина Федоровна, кутаясь в старенький серый плащ, и взглянув на ее лицо, залитое слезами, Наташа схватилась за сердце, не в силах спросить, что случилось.
— Пойдемте! — выдавила из себя Лешко, когда Наташа открыла калитку, схватила ее за руку и потянула. — Пойдемте скорей!
Как была — в халате и тапочках, Наташа помчалась за ней по поселку, едва успевая, — взволнованная Нина Федоровна развила изумительную для своего возраста скорость. Прохожие удивленно смотрели вслед двум встрепанным, кое-как одетым женщинам. За дом от своего Нина Федоровна резко остановилась, Наташа налетела на нее, и обе они чуть не кувыркнулись в густые заросли ежевики.
— Теперь пойдемте тихо, — шепнула Лешко. — Тихо-тихо.
— Да в чем дело? — спросила Наташа, вцепившись ей в локоть и следуя за ней китайскими шажками.
— Тихо! Слышите?
Наташа насторожилась и спустя несколько секунд и вправду услышала какие-то странные звуки. Перепуганная и сбитая с толку, она не сразу поняла, что это такое, но потом различила мелодичные звуки гитарных струн, перебираемых чьими-то умелыми пальцами, и разобрала слова, выпеваемые хрипловатым, но приятным голосом — немного неуверенно, как будто поющий подзабыл, как это делается.
Наташа изумленно приоткрыла рот. Звуки долетали из-за каменного забора, окружавшего дом Лешко, — там кто-то пел песню группы «ДДТ» — пел вдохновенно и задумчиво, но совсем не печально. Она взглянула на Нину Федоровну, требуя пояснения, и та, улыбаясь сквозь слезы, потянула ее к своей решетчатой калитке.
— Смотрите, — шепнула она.
Наташа осторожно глянула в приоткрытую калитку и застыла. Она увидела двух мальчишек дошкольного возраста, которые сидели на ящиках возле стены и серьезно, внимательно слушали Костю Лешко. Он сидел на старом диванчике под навесом, пристроив неподвижные ноги на низкой скамейке, и, склонив голову набок, перебирал струны гитары. Неожиданно он прервал песню, сказал «Черт!» и начал подкручивать одну из струн, проверяя ее на слух. Наташа обернулась, и Нина Федоровна счастливо кивнула ей.
— С тех самых пор в руки не брал, — сказала она. — Вот как его тогда привезли сюда, так и не брал. А он ведь так играл раньше, даже песни сам писал… А вот сегодня вдруг — проснулась, слышу… — она мотнула головой, не в силах говорить дальше, немного отдышалась и спросила: — Ну разве это того не стоило? Посмотрите на него! Разве ж это того не стоило?
Не ответив, Наташа толкнула калитку, и Костя вскинул голову, и его пальцы застыли на струнах. Несколько минут они настороженно смотрели друг на друга, ожидая, кто заговорит первым и что скажет. Наконец Костя не выдержал и махнул ей рукой.
— Ну, иди сюда, чего ты там стоишь?! Садись, места хватит! Спит еще твой приятель!
Его голос звучал немного смущенно.
Наташа, все еще не в силах поверить, что произошла не катастрофа, которую она предчувствовала, а нечто совершенно противоположное, подошла и опустилась на диван так, как начинающий йог опускается на ложе из гвоздей. Костя быстро взглянул на нее, пригладил редеющие светлые волосы и грубовато сказал:
— Руку дай!
Она растерянно протянула руку. Костя оставил гитару, сжал ее дрожащие пальцы и накрыл другой ладонью, внимательно глядя Наташе в глаза. Он смотрел долго, потом отвернулся, отпустил ее и снова взял гитару. Никто из них ничего не сказал, да это и было бы лишнимслова бы показались лишь пустым нагромождением звуков, они не смогли бы выразить то-го, что было высказано на особом языке, понятном лишь им двоим. Пальцы Лешко пробежали по струнам, и он весело спросил:
— Ну, что дальше играем, пацаны и девчонки?!
— Еще из дяди Шевчука, — сказал один из «пацанов», подделываясь под солидный мужской бас. Костя снова склонил голову набок, и гитара снова зазвучала в прозрачном осеннем воздухе. Наташа, прижав ладонь к щеке, слушала, глядя на проворные пальцы Кости, на щербатые улыбки мальчишек, на стоящую у калитки Нину Федоровну, думая ее недавними словами: «Разве это того не стоило? Вот так-то действительно все просто и понятно. Ведь правда же стоило? Правда же?»
Слава провел в доме Лешко еще полторы недели, и все это время Наташа больше не мучилась угрызениями совести — она мчалась вперед легко, словно стрела, выпущенная из лука в невидимую цель, — легко, спокойно и уверенно, наслаждаясь полетом.
За это время она нарисовала еще четыре картины.
* * *
В один из ноябрьских дней Слава твердо сказал, что завтра им придется покинуть поселок. Хотя Наташа и знала, что вскоре он заговорит об этом, новость все равно застала ее врасплох и, сидя с ногами на кровати, замотавшись в одеяло, она ошарашено смотрела на него, не зная, что ответить. Ей не хотелось уезжать — она привыкла к поселку, здесь ее любили и уважали, здесь были ее друзья…
…жрецы…
…и сама мысль о том, что придется оставить это все, переехать на новое место, где никого не будет, где она снова окажется в одиночестве, была невыносима.
— Нет, — сказала она и сама испугалась сказанного. Слава, уже начавший складывать свои вещи в большую спортивную сумку, медленно поднял голову и посмотрел на Наташу очень внимательно. После болезни он сильно изменился и не только внешне, отпустив бороду и став походить на мрачного отшельника, позабывшего дорогу в свою пещеру, — что-то изменилось в нем самом, словно надломился какой-то невидимый стержень, словно некие часы испортились и стрелки разом скакнули лет на двадцать вперед. До смерти Нади и истории с дорогой Слава был жизнерадостным парнем с отличным чувством юмора. Он не отличался особой привлекательностью, но ее с лихвой заменяло мощное, теплое обаяние. Сейчас от всего этого не осталось и следа, зато его внешность приобрела особую красоту — угрюмую, строгую, зрелую мужскую красоту, и Наташа замечала, что многие женщины поселка, если Слава появлялся на улице, провожали его заинтересованным и где-то даже мечтательным взглядом. Слава почти перестал общаться с людьми, даже с Наташиными «жрецами», и если кто-то пытался его разговорить, он отделывался резкими, иногда даже грубыми ответами. Вернувшись из дома Лешко, он жил словно пристально присматриваясь к чему-то внутри себя, и хотя они с Наташей продолжали спать вместе, ей казалось, что сейчас он был совершенно чужим человеком — больше, чем три года назад, когда Надя их познакомила. Наташа боялась — и за него, и его самого. Несколько раз она пыталась заглянуть к нему внутрь, понять, что же случилось, но он ее не пускал, отворачивался, уходил. И сейчас, когда Слава посмотрел на нее, Наташа инстинктивно втянула голову в плечи и слегка съежилась. Он заметил это, и по его лицу пробежала тень.