— Обстрел! — крикнул он, оборачиваясь к Шибанову. — Надо в подворотню спрятаться!
— Я тебе дам — прятаться! — рявкнул капитан. — Гони давай, инвалидная команда!
Ветер наотмашь бил ему в лицо. Пространство расползалось перед Шибановым, словно ветхая ткань. И слева и справа ухало и гремело, шрапнелью летели каменные осколки, но мотоцикл, подбадриваемый веселым матерком капитана, изо всех сил несся к назначенной цели..
Потом Шибанов увидел, как поперек дороги медленно падает вырванный из асфальта фонарный столб. Вырванный из асфальта взрывной волной, он падал так медленно, что капитан до последнего надеялся проскочить. Не успели — столб рухнул аккурат перед ними, мотоцикл налетел на него передними колесами, перекувырнулся в воздухе и рухнул.
Разлеживаться на острых обломках мостовой Шибанов не стал. Поднялся, отряхнул гимнастерку, помог встать ошарашенному сержанту. Мотоцикл лежал на боку, одного колеса у него не было.
— Последний рейс "Веселой черепахи", — заметил Шибанов сочувственно. — Что ж, машинку все равно уже давно было пора сдавать в утиль.
В двадцати метрах от них разорвался снаряд, обдав их каменей крошкой. Сержант испуганно присел.
— Вот что, — проговорил Шибанов, глядя на него сверху вниз. — Тут пешком долго ли добираться?
Сержант помотал головой.
— Да нет, километра два осталось. Товарищ капитан, давайте переждем обстрел, и за меньше, чем за полчаса доберемся.
— Беги, сержант, — махнул рукой Шибанов. — Прячься. А я, пожалуй, пойду. Ты мне только дорогу объясни.
До Большого дома он не дошел совсем немного. Неподалеку от моста вдруг тяжело грохнуло сзади, и капитан почувствовал, что его подхватывает и несет на большой мягкой ладони невидимый гигант. Потом гигант со всего размаху швырнул его лицом на мостовую, и Шибанов потерял сознание.
Авианалет начался в три часа ночи. Тишина над городом наполнилась ревом моторов, вдали загремели первые взрывы, затряслась земля. Рольф не шелохнулся, продолжая наблюдать в бинокль за главным входом в Большой дом.
— Сейчас там зазвучал сигнал воздушной тревоги, — сказал из угла Раухер. — Через десять минут весь персонал будет в бомбоубежище.
— Отлично, — не оборачиваясь, ответил Рольф. — Через пять минут выходим на улицу.
Морозов сунул в рот очередную папиросу.
— Да, кстати, — добавил Рольф, — курево оставите здесь.
— Это еще почему?
— Дым демаскирует. Вас этому не обучали?
— Я не полевой разведчик, — буркнул Раухер. — Я, между прочим, профессиональный музыкант…
Он чувствовал себя скверно. Надежда вырваться из мертвого города, вспыхнувшая было при виде сильных и уверенных в себе парней Отто Скорцени, гасла с каждой минутой. И зачем только он согласился на эту авантюру?
— Значит, парень, за которым мы сюда пришли, сидит в лагере, — задумчиво сказал Рольф, прочитав последнее из писем Льва Гумилева сестре. — В таком случае нам нужно добыть хотя бы найденные им предметы.
— Как это — "добыть"? — спросил Раухер. — Их же забрали следователи НКВД!
— А мы заберем их обратно, — спокойно ответил Рольф.
— Это безумие! Что такого ценного в этих предметах, чтобы лезть прямиком в пасть тигру?
Рольф посмотрел на него и улыбнулся.
— Я не знаю. Но этот парень и его находки заинтересовали больших людей в Берлине настолько, что они уговорили старину Отто рискнуть тремя своими лучшими головорезами. Значит, что-то в них все-таки есть.
Раухер пожал плечами. После того, как Рольф на его глазах хладнокровно задушил Елену Гумилеву, он побаивался этого вечно улыбающегося диверсанта. Кроме всего прочего, Рольф был чертовски проницателен.
— Признайтесь, дружище, вы ведь поддерживаете кое-какие неформальные отношения с местной тайной полицией? — спросил он, когда они вдвоем сидели у Морозова на кухне и ели разогретую на огне тушенку. Раухеру все-таки пришлось поделиться с гостями своими консервами — их собственные запасы Уже закончились.
— С чего вы взяли? — сердито буркнул Морозов.
— Слишком вы сытый, — усмехнулся Рольф. — Я за эти дни повидал немало ленинградцев — большинство из них похожи на ходячие скелеты. А у вас на кухне одних консервов двадцать банок. Откуда?
Раухер поерзал на табурете.
— Я предусмотрительно запасался продуктами.
— Сколько же вы их запасли? Два вагона? Если есть по банке тушенки в день, за год ушло бы не меньше трехсот шестидесяти пяти банок. Бросьте, дружище. Консервы вам выдают по какому-то особенному пайку, не так ли?
Морозов молчал, сосредоточенно разглядывая стол.
— Потом, вы живете один в огромной квартире. Куда девались ваши соседи? Умерли от голода в то время, как вы обжирались тушенкой? Или логичнее было бы предположить, что их забрала тайная полиция? Например, по чьему-либо доносу. А поскольку вас не забрали, то сама собой напрашивается мысль, что этот донос написали вы. Соседи вам мешали, и вы от них попросту избавились. Ну, и карточки их, вероятно, забрали себе. Так?
— А вам-то что? — обозлился Раухер. — Каждый выживает, как умеет!
— Это верно, — добродушно согласился Рольф. — Мораль меня не интересует, это дело попов. А вот то, что действительно важно для меня и моего задания — это ваша осведомленность о том, что происходит внутри Большого дома.
Прижатый к стенке Морозов был вынужден рассказать все, что он знал о системе охраны ленинградского НКВД. "Это твой пропуск в фатерланд, — сказал ему Рольф. — То, что ты раздобыл адрес девчонки, конечно, хорошо, но этого мало. Поможешь нам отыскать предметы, и мы возьмем тебя с собой на ту сторону".
Коммандос, по-прежнему одетые в советскую военную форму, вышли из дому и споро пересекли проспект Володарского, который ленинградцы по привычке называли Литейным. На другом берегу Невы, бушевал сильный пожар — его отблески дрожали на серых стенах Большого дома, от чего здание казалось еще более зловещим. Раухер безуспешно пытался унять озноб.
К зданию НКВД подошли со стороны улицы Каляева. Здесь располагался еще один подъезд Большого дома, хорошо известный Раухеру — сексоты опасались заходить в здание через главный вход. Рольф отсчитал четыре окна от этого подъезда и кивнул Хагену — давай.
В отличие от Рольфа и Бруно, Хаген не был профессиональным военным. До того, как присоединиться к мальчикам Отто Скорцени, он специализировался на кражах со взломом. Когда Скорцени понадобились специалисты в некоторых деликатных областях, он не поленился потратить несколько вечеров на изучение картотек тюрем Третьего Рейха и отобрал с десяток известных в криминальном мире персонажей. Хаген, мотавший пятилетний срок в тюрьме Штадельхайм за взлом сейфа в одном из мюнхенских банков, стал одним из самых удачных его приобретений.
В вещмешке Хагена находился плоский ящик с инструментами. Диверсант извлек оттуда алмазный стеклорез и четыре резиновые присоски. По знаку Рольфа Бруно опустился на четвереньки и Хаген влез к нему на спину. Сквозь грохот разрывов послышался противный звук разрезаемого стекла.
— Все готово, — сказал Хаген спустя минуту. — Осторожнее, я спускаюсь.
Он слез со спины Бруно, аккуратно держа в руках вырезанный стеклянный прямоугольник. Прислонил его к стене и одну за одной отлепил от него присоски.
— Можно лезть.
Раухер ошеломленно смотрел, как коммандос лезут в окно — быстрые, ловкие, как огромные кошки. Потом Рольф легонько подтолкнул его.
— Пошевеливайтесь, старина. Бруно подаст вам руку.
Морозов, двигаясь как во сне, ухватился за длинные сильные ладони Бруно и, скребя ботинками по стене, полез наверх. Миг балансировал на подоконнике, потом спрыгнул на пол.
— Тише, — недовольно прошептал Бруно. Он держал в руке пистолет и цепко оглядывался по сторонам. — Шумите, как медведь в лесу.
В этот момент в уши Раухеру ввинтился пронзительный свист пикирующей «штуки». Где-то неподалеку оглушительно грохнула тяжелая авиационная бомба.
Бруно хлопнул его по плечу.
— А впрочем, можете шуметь. Вряд ли русские сейчас прислушиваются к каждому шороху.
— Где мы сейчас? — спросил Рольф, забравшийся в окно последним. — Вы можете провести нас к центральной лестнице?
Морозов огляделся. Они находились в каком-то кабинете в левом крыле здания.
— Могу, — сказал он. — За дверью должен быть коридор, он-то нам и нужен.
— Бруно, займись маскировкой, — велел Рольф. — Хаген, открывай дверь, мы выходим.
К удивлению Раухера, Бруно вытащил из вещмешка свернутые в рулон советские газеты и сноровисто заклеил ими вырезанное окно.
— Когда люди видят, что в окне нет стекла, это вызывает подозрение, — объяснил Раухеру Рольф. — Но когда они видят вместо стекла старые газеты, им кажется, что, возможно, здесь идет ремонт.
Хаген открыл дверь и высунул голову в коридор.
— Все спокойно, — доложил он. — Можно выходить.
— Идите первым, — приказал Рольф Раухеру. — И если наткнетесь на охрану, не оборачивайтесь и не давайте им понять, что за вами еще кто-то идет. Не бойтесь, в обиду мы вас не дадим.
Морозов скрипнул зубами. Он понимал, что его используют, как ягненка при охоте на тигра, и это было обидно, но спорить с командиром диверсантов он не осмеливался.
Длинный коридор был освещен слабыми мигающими лампочками. Под потолком с регулярными интервалами завывала сирена противовоздушной обороны.
Раухер, которому не раз доводилось бывать в этих стенах при свете дня, почувствовал липкий, обессиливающий страх. Ему показалось вдруг, что если он обернется, то обнаружит себя в полном одиночестве — под дрожащим мертвенным светом… Что может быть страшнее?
Он остановился, пытаясь унять разыгравшееся воображение, и тут же получил мягкий тычок в спину. Удивительным образом этот почти оскорбительный тычок мгновенно успокоил Раухера. Он двинулся дальше, дошел до поворота коридора и осторожно заглянул за угол.
Никого. Такой же длинный, пустынный коридор с рядами одинаковых дверей слева и справа.
Морозов махнул рукой, подавая знак диверсантам, и уже смелее пошел вперед.
Огромное здание выглядело непривычно пустым. И даже на посту охраны у главного входа, где обычно дежурили два сержанта госбезопасности, сейчас никого не было.
— Идем в архив, — скомандовал Рольф. — У нас мало времени, налет может закончиться в любую минуту.
— Я не знаю дороги, — покачал головой Раухер. — Я же говорил вам… Кто бы меня туда пустил? Все, что я знаю, это то, что он находится где-то в правом крыле здания. Во всяком случае, секретарши ходили за личными делами подследственных именно туда.
— Значит, идем в правое крыло. Остальное — наша забота.
Архив искали долго. Диверсанты передвигались по пустынным коридорам и лестницам бегом, и не слишком тренированный Морозов быстро начал задыхаться. В конце концов он отстал, и Рольфу пришлось возвращаться, чтобы тащить его на себе.
— Вы слишком много курите, — усмехнулся он. — Даже коммунистическая тушенка не идет вам впрок.
Наконец, после получаса бесплодных поисков, Бруно обнаружил в одном из коридоров дверь с табличкой "Архив".
Хаген вытащил из кармана несколько отмычек, надетых на стальное кольцо. Присмотрелся к замку, попробовал одну отмычку, затем другую. Наконец, замок щелкнул и дверь открылась.
Архив представлял собой длинное узкое помещение, от пола до потолка заставленное металлическими стеллажами. На стеллажах вплотную друг к другу стояли картонные и дерматиновые папки — личные дела тех, кто попал в жернова следственной машины НКВД.
— Ищите дело Гумилева, — велел Рольф. — Времени даю десять минут.
Коммандос разошлись между стеллажами. Раухер в изнеможении опустился на корточки и прислонился к стене. Ему невыносимо хотелось курить.
— Вот, нашел, — Бруно торжествующе поднял над головой толстую картонную папку. — Дело Гумилева!
— Ну-ка, покажи, — Рольф выхватил у него папку, взглянул на корешок и быстро перелистал страницы. — Нет, это не то. Это какой-то другой Гумилев, его расстреляли в двадцать первом году.
— Дайте посмотреть, — Морозов протянул руку. На сером картоне было каллиграфическим почерком выведено: "Личное дело поэта Гумилева Н.С." Раухер раскрыл папку и на колени ему выпала старая пожелтевшая фотография снятого в профиль коротко стриженного молодого человека. У молодого человека был высокий лоб, длинноватый, правильной формы нос и резко очерченные татарские скулы.
— Это его отец, — сказал Морозов Рольфу. — У русских принято уничтожать врагов народа целыми семьями. Где вы нашли эту папку? Ищите поблизости, дело Льва Гумилева должно быть рядом.
Он положил фотографию обратно в дело и рассеянно перелистнул страницы. Протоколы допросов, чьи-то донесения, черновики стихов. Последняя страница дела поэта Гумилева содержала выписку из заседания президиума Петроградской губернской ЧК: "Гумилев Николай Степанович, 35 лет, б. дворянин, филолог, член коллегии издательства "Всемирная литература", женат, беспартийный, б. офицер, участник Петроградской боевой контрреволюционной организации, активно содействовал составлению прокламаций контрреволюционного содержания, обещал связать с организацией в момент восстания группу интеллигентов, кадровых офицеров. Которые активно примут участие в восстании, получил от организации деньги на технические надобности". Под этим текстом стояла чья-то резолюция — «верно» и приписка — "Приговорить к высшей мере наказания — расстрелу".
Ни подписи, ни печати. Раухер хмыкнул и захлопнул папку.
Внезапно сирена, завывавшая под потолком, смолкла. Стало очень тихо.
— Ну что, парни, — рявкнул Рольф, — увольнительная кончилась! Начинаем работать всерьез!
Капитан Шибанов открыл глаза. — Голова гудела, как церковный колокол.
— От души приложился, — пробормотал он. — Эх, имел бы мозги, было бы сотрясение…
Мир вокруг плыл и кружился, но сквозь мелькание разноцветных пятен капитан все-таки разглядел, что находится вовсе не на улице, а в выкрашенной свежей белой краской больничной палате.
— Это что за фокусы, — сказал он недовольно, — мне разлеживаться некогда…
Он попытался встать. Тело послушалось неожиданно легко — оно было как резиновый шарик, надутый теплым воздухом.
"Ну, вот так-то лучше", — подумал капитан. Карусель, крутившаяся перед глазами, раздражала и мешала ориентироваться.
— Эй, сестра, — крикнул чей-то хриплый голос, — тут контуженный встал!
— Сам ты контуженный, — сказал хриплому Шибанов. — Ты лучше скажи, где тут дверь?
Он сделал шаг и тут под черепом снова разорвалась бомба Шибанов почувствовал, что его затягивает вглубь гигантского калейдоскопа.
— Товарищ капитан! — донеслось до него из немыслимого далека. — Вам же категорически нельзя вставать!..
"Катя?" — удивленно подумал Шибанов. — "А она-то что здесь делает?"
Ноги у него подкосились, и он тяжело рухнул на пол, ударившись подбородком о край железной кровати. Капитан, впрочем, этого уже не почувствовал — разноцветный водоворот успел затянуть его в темные и тихие глубины, где не было ни времени, ни боли.
Глава двенадцатая
Возвращение Зигфрида
Ленинград, июль 1942 года
В подвал вела узкая лестница, на ступенях которой сложно было разминуться двоим.
Разговоры о восьми подземных этажах, разумеется, оказались вымыслом досужих обывателей. Большой дом стоял слишком близко к Неве, чтобы зарываться глубоко в землю. Коммандос спустились на три пролета вниз и оказались перед выкрашенной коричневой краской металлической дверью. Табличка на ней извещала, что за дверью находится спецхранилище.
Для того чтобы открыть замок спецхранилища, Хагену потребовалось три минуты. Бруно щелкнул выключателем, и под низким сводчатым потолком загорелись зарешеченные лампочки.