Дэвид развернулся к Ольге лицом. Он склонялся все ниже к ее губам, она, улыбаясь, потянулась навстречу поцелую...
Так она и проснулась — с нежной улыбкой на губах. И тотчас же беспощадная действительность обрушилась на нее, как это случалось каждое утро после смерти Дэвида: он снился ей каждую ночь таким влюбленным и таким живым! Смерть и Дэвид... Она категорически не желала воспринимать жуткое сочетание, потому-то ей и снились счастливые сны. Просыпаясь, она уже начинала ненавидеть их за обман, но, ложась спать, каждый раз ждала встречи с Дэвидом.
Она наскоро умылась, стараясь не смотреть в зеркало. Заставила себя прибраться в квартире. В девять часов должен был приехать следователь Турецкий. Вернувшись вчера после спектакля, она прослушала запись его сообщения на автоответчике. Турецкий извинился за свой хриплый голос, сославшись на неожиданную простуду. Он сказал, что у него есть важное сообщение о Дэвиде.
Симпатичный все же этот Турецкий. Лучше, конечно, со следователями дела не иметь, но раз уж возникла необходимость, то Турецкий — не худший вариант. От него исходит такая внутренняя уверенность... Искреннее сочувствие... Притом что с человеческим горем он сталкивается чуть ли не каждый день...
Хорошо, что она рассказала ему об этом полковнике с волчьими ушами. Уж больно мерзко было на душе после его визита... Ольге очень важно было посоветоваться с Турецким. Конечно, об этом можно было бы поговорить в прокуратуре, куда он прежде приглашал ее приехать к двенадцати часам, чтобы посмотреть фотографии. Но, видно, он действительно узнал что-то такое, что требует срочности или о чем лучше беседовать в неформальной обстановке. Неформальная обстановка Ольгу, для ее собственного разговора с Турецким, устраивала.
Больше всего Ольге хотелось сейчас куда-нибудь уехать. Она боялась. Боялась воспоминаний, этого ужасного полковника.
В конце концов, она всего лишь слабая женщина. Возможность уехать у нее была. В столе уже давно лежало приглашение из итальянского города Бергамо от руководителя местной балетной школы господина Карруччи. Карруччи предлагал ей вести свой класс. Конечно, это был не Бог весть какой уровень. В других обстоятельствах она бы отказалась не задумываясь. Но, к счастью, отказаться не успела. Ее ждали в любой день.
Зная ее обстоятельства, в театре ее бы отпустили и даже помогли бы оформить визу. Это можно было сделать буквально за день. Но необходимо поговорить с Турецким, чтобы узнать, насколько она своим присутствием сможет помочь следствию по делу Дэвида.
Если бы Турецкий сказал ей, что можно ехать, она улетела бы через день-два. Адрес и контактный телефон она бы доверила только Турецкому. В конце концов, не такая уж она важная персона, чтобы полковники безопасности разыскивали ее по всей Италии.
Раздался звонок в дверь. Ольга, автоматически поправив прядь волос перед зеркалом в прихожей, распахнула дверь, даже не заглянув в дверной глазок. Но даже если бы и заглянула, то ровным счетом ничего не увидела бы. Глазок был предусмотрительно залеплен кусочком лейкопластыря.
Она не сразу поняла, какая сила ее буквально толкнула к противоположной стене прихожей. Дверь захлопнулась. Перед ней стояли двое в черных чулках на головах. У одного чулок был со швом. Шов змеился по левой щеке. Ольга попыталась крикнуть, но тут же на ее голову обрушился удар пудового кулака.
— Молчи, сука. Иди быстро в комнату.
Тот, что со швом, сказал глуховатым голосом:
— Показывай, где бумаги твоего американского придурка.
Ольга отрицательно замотала головой, не в состоянии сказать хоть слово. Она была в шоке от неожиданности и удара. У нее мелькнула мгновенная и спасительная мысль, что сейчас придет Турецкий и вызволит ее. Но тут же она поняла, что вчера звонил вовсе не простуженный Турецкий. Отчаяние охватило ее.
Ольгу отшвырнули в кресло.
— И не пикни, дура. Успокойся. Нам нужны от тебя только две вещи. Бумаги твоего американца и короткая память, — говорил тот, что со швом. Очевидно, он был главным.
— Вы уже забрали все бумаги, — тонким голосом, который сама не узнала, ответила Ольга.
— Когда забрали?
Когда я вернулась с гастролей, все ящики стола были перерыты. Пропали бумаги и дискеты Дэвида.
Двое переглянулись, хотя в этом не было смысла, потому что лиц друг друга они видеть не могли.
— Ты не врешь? Где они лежали?
Ольга показала пальцем на письменный стол.
— Посмотри! — приказал человек со швом второму.
Тот подошел к столу, вытащил верхний ящик, а его содержимое вывалил на стол. Ничего нужного не найдя, он то же проделал со вторым, с третьим ящиком. На столе росла бесформенная груда фотографий, писем, каких-то квитанций, коробочек от косметики, фантиков, скрепок, программок...
«А ведь здесь, на столе, практически вся моя жизнь, — внезапно пришла Ольге мысль, — а эта дрянь так с ней обращается». Ольга закрыла лицо руками.
Человек со швом расхаживал из угла в угол по комнате, не выпуская из виду Ольгу.
— И здесь ни хрена, — сказал роющийся в столе, сбрасывая на пол гору бумаг. — Так кто, говоришь, к тебе приходил?
— Я не знаю.
— Как поджаривать по кусочкам начнем, узнаешь, — заржал главный.
Он старательно отковыривал взбугрившиеся обои в углу комнаты, наверное, рассчитывал там найти искусно спрятанный тайник.
— Там батарея проходит... — попыталась объяснить она.
— Заткнись, сука, без тебя разберусь.
План у Ольги созрел молниеносно. Один стоял к ней спиной и рассматривал книги на полке над столом, чуть ли не нюхая их. Второй продолжал ковырять обои. Его от Ольги отделял в пол человеческого роста стеллаж, на котором стояли цветы. Дверь в коридор была от нее буквально в двух шагах. Если она успеет чем-нибудь стукнуть по башке любителя книг, то у нее есть шанс проскочить к входной двери, которая была закрыта лишь на защелку замка. Открыть ее было делом полсекунды. А там можно кричать и бежать.
Она осторожно, как бы между прочим, бросила взгляд вокруг себя. Ничего такого, чем можно было бы ударить по голове, не обнаружилось. Но тут ее осенило.
Она вспомнила анекдотичный случай из балетной истории. Великая балерина Фанни Эльслер, в каюту которой забрался грабитель-матрос, с такой силой пнула его тренированной ногой, что тот упал замертво. Убивать Ольге никого не хотелось, даже этих подонков. Но тот, что у стола, стоял как нельзя лучше — задом к ней, широко расставив ноги. Главный как раз повернулся к окну, что-то высматривая на улице. Сейчас — или никогда!
Вскочив с кресла, Ольга правой ногой нанесла самый болезненный удар меж ног «библиофила». Тот со стоном упал. Ольга кинулась к двери, она успела лишь коснуться замка, но тут же медленно сползла по двери.
У Жизели стало на одну подругу меньше — острый нож, брошенный недрогнувшей рукой, попал ей прямо в сердце.
Перетащив неудачливого «библиофила» на диван, человек со швом стянул с лица чулок и вытер им вспотевший лоб. Потом он стянул чулок и со второго, чтобы тому было полегче дышать.
— Вот сука, б..., теперь шеф нас с дерьмом смешает. Не велел ведь шлюху американскую убивать.
Оба «гостя» были похожи. Не столько чертами лица, сколько общим их выражением. У обоих были бритые затылки, угрюмый и наглый взгляд хозяев жизни, широкие скулы и тяжелые подбородки.
Убийца балерины снял с руки перчатку и стал набирать номер. Он набирал его снова и снова, но на том конце провода трубку не брали. Но стоило опустить трубку на рычаг, как телефон неожиданно затрезвонил. Глухо выругавшись, убийца поднял чуть оклемавшегося товарища:
— Давай-ка поприседай, не знаешь, что ли, способ...
Тот сначала с трудом, потом чуть легче присел и выпрямился несколько раз. Боль отпустила. Он даже смог заговорить:
— Слушай, Гном, сотри пальцы-то с телефона. Сбрендил, что ли? Легавые сегодня же тебя повяжут.
Тот, которого назвали Гномом, негромко выругавшись, надел перчатку и чулком стал аккуратно вытирать телефонный аппарат. И снова, уже пальцем в перчатке, стал тыкать в кнопки телефона.
...Кабинет Андрея Леонидовича Буцкова был пуст. На первый взгляд. Вокруг беспрерывно трезвонящего телефона недовольно прогуливались две разбуженные кошки.
Особенно недовольной выглядела рыжая Клеопатра. Только что она чуть не поймала во сне отвратительную жирную мышь, с мордой, похожей на морду того пса... Ну из-за которого ей пришлось два часа сидеть на вишневом дереве... Черная Луиза потрогала лапкой трезвонящее чудище и села умываться. Чудище замолчало, но через несколько минут затрезвонило вновь. Кошки уже не обращали на него никакого внимания — они были в том замечательном углу, где в двух мисочках их ждал ароматный и вкусный завтрак.
Охранники, сидевшие в соседней комнате, к этому телефону никогда не подходили. Это был личный номер Буцкова. Им пользовался только он один и те немногие, кто имел право звонить ему напрямую.
С утра на всякий случай я хотел позвонить Ольге Лебедевой, напомнить о нашей договоренности на двенадцать часов. До девяти я посчитал это неудобным — спектакли заканчиваются поздно и балерины, наверное, любят поутру поспать. Позвонил я ей только в пятнадцать минут десятого — никто не подошел, и даже автоответчик не отвечал. Одно из двух — либо она выбежала в магазин, либо отключила с вечера телефон.
Все утро ушло на полузаброшенное нами дело коллекционера Кульчинского. К сожалению, нас никто от него не освобождал. Да и подробности по нему всплыли интересные.
На таможне задержали господина Терхузена, гражданина Германии, известного торговца картинами, о котором среди московских художников говорили не иначе как о жулике. Никто из серьезных художников с ним дела давно не имел. Возможно, поэтому он и решил подзаработать на антиквариате. В этот раз прижучили именно его — уж неизвестно, на его счастье или несчастье. Немец пытался среди холстов второсортного советского искусства тридцатых годов вывезти две картины русских художников восемнадцатого века. Именно те две работы, которые значились в списке пропавших из коллекции Кульчинского. Терхузен нарвался на дотошного таможенника, который среди грудастых румяных колхозниц, задумчивых Лениных и искренних сталеваров углядел два идиллических пейзажа.
Когда же эти картины попали в руки настоящих экспертов, то выяснилась прелюбопытнейшая вещь. Обе работы оказались современными копиями, но довольно высокого качества. Эксперты утверждали, что они могли быть сделаны только с подлинников. Терхузен конечно же утверждал, что купил оба холста на рынке в Измайлове именно как копии.
Племянник Кульчинского Воропаев оказался парнем вполне симпатичным. Старуха Дудина, сожительница покойного Кульчинского, явно на него наговаривала. Директор «Антиквара» на Якиманке тоже, скорее всего, врал. Создавалось впечатление, что старая ведьма готовила себе приданое. Сегодня именно ее, а не Воропаева должна была допрашивать сама Романова. Могу себе представить, как ошеломит лексика милейшей Александры Ивановны старушку, прикидывающуюся интеллигентной овечкой.
В пропаже части коллекции племянник как раз был менее всего заинтересован. Так как прямых родственников у Кульчинского не было, один Воропаев мог законно претендовать на наследство. Старуха официально не была супругой Кульчинского. Более того, оказалось, что она даже не прописана в квартире на Садовой. Квартира принадлежала Кульчинскому, так что племянник мог получить все сразу — и квартиру, и всю коллекцию. Но картинки все равно надо было искать. Я поручил Славе Грязнову раскопать подноготную Дудиной.
В двенадцать Ольги не было. Ни в моем кабинете, ни дома. Ее номер отзывался протяжными гудками. Меня охватило нехорошее предчувствие.
Я позвонил в театр. Администратор, пошуршав какими-то бумагами, бесстрастно сообщил, что у Лебедевой сегодня свободный день. Да и она мне об этом же говорила, иначе с какой бы стати мы договаривались с ней на двенадцать.
Мы с Ломановым пили чай, но в какой-то момент безотчетная тревога словно подбросила меня в кресле.
— Едем к Лебедевой, — бросил я Сергею.
Дядя Степа был, как обычно, в хорошем настроении. Мы мчались на Балаклавский.
— Новый анекдот, Александр Борисович! — Я малодушно промолчал.
Дядя Степа, почувствовав мою слабину, неторопливо принялся рассказывать:
— Судья говорит: вы свободны, советую в дальнейшем избегать плохой компании. А подсудимый отвечает: будьте спокойны, больше вы меня не увидите.
Дядя Степа рассмеялся, Ломанов хмыкнул. Я опять промолчал.
— А вот еще один, тоже свеженький...
Тут я не выдержал:
— Дядя Степа, не надо...
В висках моих стучала эта дурацкая последняя фраза из анекдота: больше вы меня не увидите, больше вы меня не увидите, больше вы меня не увидите...
В дверь Ольгиной квартиры мы практически вломились с участковым и двумя понятыми, пожилыми дворничихами из ЖЭКа. Пока я безнадежно долго жал кнопку звонка, Ломанов привел их во главе с молодым, разбитным и чуть пьяненьким слесарем. Слесарь долго возился с замком: какая-то самая последняя операция у него все не получалась. Тогда я отодвинул его в сторону и не очень сильно налег плечом на дверь.
Ольга лежала в коридоре, буквально в шаге от двери. Сразу было понятно, что она мертва. Дворничихи заголосили, слесарь моментально протрезвел. Участковый, капитан Сидоренко, по-бабьи охнул. Я отправил его вызывать следственную бригаду с Чертановской, из местного отделения, а Ломанова — звонить прокурору-криминалисту Моисееву. В этом деле его безошибочные действия были необходимы.
Я встал в дверном проеме, рядом со мной стояли перепуганные понятые, изо всех квартир потихоньку выглядывали соседи. Чтобы не терять времени, я сразу начал их опрашивать.