Войдя в комнату, где проживали неработающие, лейтенант Бояркин увидел истекающего кровью Шевченко и сидящего в углу Станиславского. Он, казалось, был в состоянии ступора и ни на что не реагировал.
– Ну что, режиссер, допрыгался? – спросил участковый.
Первым делом Петя вызвал «скорую», которая увезла Шевченко. Врач, осматривавший его, с сомнением покачал головой:
– Дело серьезное, слишком большая потеря крови. Хотя кто знает… Хорошо еще, что ничего существенного, кажется, не задето, кроме правого легкого.
После этого приехала милицейская машина и забрала Станиславского.
Тем временем в коридор вышли соседи. Софья Андреевна Корнилова была уже не в халате, а в домашнем сарафане с блузкой, какой обычно носила днем, и у Пети Бояркина, который ходил по дому в трусах и майке, даже промелькнуло удивление: «Она что, переоделась или просто еще не ложилась?» Запахивая на ходу халат, появилась Галя – Галина Алексеевна Крутикова, блеклая сухая женщина с большими печальными глазами на бледном лице, а затем и всклокоченный Сережа Ройберг, тоже официально не работающий, но писавший в анкетах: «художник-постмодернист».
– По крайней мере, хоть некоторое время поживете спокойно, – заметил, уходя, лейтенант Бояркин.
– Не беспокойтесь, Гамлет нас не оставит. Найдет других, еще похуже, – заметила Софья Андреевна.
«Опять этот Гамлет, – удивленно подумал Петя Бояркин. – Вот что значит – старость». Но вслух ничего не сказал.
Ну и конечно, не стал об этом рассказывать капитану Сивычу.
– А жильцы случайно Гамлета Карапетяна не упоминали? – внезапно спросил Сивыч, когда машина остановилась у дома номер два.
От этого вопроса Петя Бояркин чуть не подпрыгнул на месте. Лейтенанту понадобилось несколько мгновений, чтобы сообразить, что таинственный Гамлет, видимо, не был игрой старушечьего воображения, как он предполагал до этой секунды, а лицо реально существующее.
– Гамлета? – переспросил он на всякий случай.
– Ну да, – подтвердил Сивыч. – Владельцем этой комнаты является Гамлет Карапетян.
– Но прописан…
– Прописан – да, – ответил Сивыч. – Но прописка и владение вещи разные. У нас в стране сейчас интересная ситуация, одновременно действуют две системы: старая – с прописками, выписками, записями в домовую книгу и новая – владение.
– Но… – хотел что-то сказать Бояркин, однако передумал, понимая, что в этих вопросах он не очень компетентен.
– Сейчас можно владеть квартирой, но не быть там прописанным или быть прописанным в квартире или комнате, которой владеет другой человек.
– Странно это как-то, – покачал головой лейтенант Бояркин.
– Странно или нет, но это «реалии наших дней», – сказал Сивыч, подражая голосом и интонацией последнему советскому Генсеку.
Они уже поднялись на второй этаж и теперь звонили в квартиру номер девятнадцать. По просьбе Бояркина все жильцы квартиры были сегодня дома. Организовать это оказалось делом несложным – никто из них в настоящее время нигде не работал.
– Капитан Сивыч, – представился Василий Васильевич трем квартиросъемщикам,– Ну рассказывайте, что тут у вас и как. Только давайте где-нибудь присядем. Мне надо записывать, а разговор у нас займет некоторое время.
– Тогда прошу ко мне, – кивнула седовласая старушка в темно-сером шерстяном сарафане и кремовой шелковой блузке, кружевной воротничок которой был сколот брошью в стиле «модерн», по-видимому для того, чтобы скрыть дряблую шею.
Сивыч и Бояркин аккуратно вытерли ноги и прошли по коридору к двери, за которой располагались две большие смежные комнаты, занимаемые гражданкой Корниловой.
Петя Бояркин, хотя и бывал в девятнадцатой квартире уже несколько раз, в комнаты к жильцам не заходил, если не считать жилища Шевченко и Станиславского, и теперь вид комнат Софьи Андреевны поразил его. Кроме телевизора, здесь, по-видимому, не было ни единого предмета, которому не исполнилось бы меньше ста лет. По крайней мере, создавалось такое впечатление. Мебель красного дерева, гобелены и картины на стенах, фотография дамы в шляпе с перьями и мужчины с небольшой бородкой и усами, в изящной рамке стоявшая на комоде, – все было таким же древним, как и сама обитательница этих комнат.
– Вы, наверно, родились здесь, – предположил Бояркин.
– Да, – ответила Софья Андреевна. – Я родилась именно здесь незадолго до революции, а вообще наша семья живет в этой квартире с тысяча девятьсот шестого года. Разумеется, тогда она не была коммунальной, – добавила она.
– И вы не боитесь, что вас могут обокрасть?.. – Василий Васильевич оглядывал хрустальную люстру. – Тут ведь у вас такие ценности.
– И воровали у меня по мелочам, – махнула рукой старуха. – А что прикажете? Распродать все и деньги в сберкассу положить? Ну уж нет, я с детства окружена этими вещами и среди них хочу умереть. Понимаете? Вот посмотрите в окно, – она указала рукой в сторону высокого овального окна, на котором росли цветы. – Я смотрю в него, можно сказать, со дня своего рождения и не желаю видеть ничего другого. А Гамлет этого не понимает.
– Вы имеете в виду Гамлета Карапетяна? – спросил Сивыч.
– Очевидно, его, – ответила старуха. – Не могу себе представить, что на свете есть другой живой Гамлет, – ироническая улыбка скривила ее тонкие губы, – внешность которого так не вязалась бы с этим именем.
– Я присяду? – спросил Сивыч.
– Да, конечно, – кивнула Корнилова. – Садитесь за стол, здесь всем хватит места.
Милиционеры и жильцы расположились за овальным красного дерева столом, накрытым плотной зеленой скатертью. У Пети Бояркина возникло ощущение, что все они играют в фильме из жизни прошлого века. Не хватало только раздать карты и разыграть партию в вист или во что они там играли в прошлом веке, не в дурачка же, надо думать.
Капитан Сивыч тем временем вытащил из портфеля папку.
– Вот посмотрите, вам знаком этот человек? – спросил он, достав из папки средних размеров фотографию. – Посмотрите внимательно.
Софья Андреевна, Галя и художник Сережа по очереди посмотрели на снимок. На нем был изображен плотный, даже скорее толстый брюнет с сизыми щеками и большим носом.
– Это он, Гамлет, какие могут быть сомнения, – категорично заявила Корнилова.
– Гамик, конечно, – согласился с ней Сережа, едва бросив взгляд на фотографию.
– Это он, – тихо сказала Галя, внимательно вглядываясь в снимок, – я практически уверена.
– Практически уверены? – поднял брови Сивыч. – Что вы хотите этим сказать?
– На свете бывают двойники. – На бледном лице Гали появилось некое подобие улыбки. – Их теперь даже по телевизору показывают. Но это, по-видимому, Гамик Карапетян.
– Карапетян Гамлет Миртичевич, 1960 года рождения, место рождения город Аштарак Армянской ССР, с 1989 года прописан в Подольске. Он является владельцем комнаты, где проживают Шевченко и Станиславский.
– Проживали, – поправил Сивыча художник Сережа. – Я так понимаю, что их больше здесь не будет. Наша квартира теперь прославилась благодаря им. – В Сережиных словах прозвучала еле различимая нотка горечи: он-то думал, что квартира прославится благодаря ему, и не как притон, а как прибежище высокого искусства. – Видите, про нас теперь и в газетах пишут: «Станиславский убил собутыльника отверткой». Интересно, кому теперь достанется эта злосчастная комната? Гамик имеет право поселить здесь еще кого-нибудь?
Сивыч и Бояркин переглянулись.
– Эти вопросы не ко мне, – улыбнулся Василий Васильевич. – Я хоть и занимаюсь такими делами, но нынешнее жилищное законодательство так запутано… Если оно вообще существует.
Глава шестая ЕЩЕ ОДИН ПОДОЗРЕВАЕМЫЙ
1
Площадь, на которой проживали Шевченко и Станиславский, была в девятнадцатой квартире прямо-таки какой-то вражеской пятой колонной. В то время как все соседи сосуществовали достаточно мирно, полностью соответствуя тому, что понимается под выражением «по-соседски», двенадцатиметровая комната с окнами во двор являла собой стихию, которая называлась словом «коммуналка». Один за другим здесь живали запойный пьяница, будивший всех по ночам дикими криками, когда ему что-то примерещивалось в бреду, сумасшедшая бабулька, воровавшая продукты из холодильников и совершенно неспособная усвоить несложные приемы пользования унитазом и сливным бачком, незамужняя склочница средних лет, которая считала себя вправе покрикивать на тех, кто делал что-то не так, как ей того хотелось бы. Она-то и поддалась на уговоры Гамлета Карапетяна.
Вообще-то, Гамик сначала пытался подъехать к Сереже Ройбергу. Понимая, что художник-постмодернист бывает богатым только тогда, когда добьется мировой известности, а что к нему она еще не пришла, и значит, он далеко не богат, Гамик уговаривал Сережу продать его комнату. Взамен обещал ему отдельную однокомнатную квартиру в хорошем районе или даже в центре Москвы – внутри Садового, кольца.
Гамик расхаживал по квартире, разглядывал гигантскую по современным понятиям кухню, просторные туалет и ванную, прихожую, где можно было бы устроить скромный конкурс бальных танцев, и только прищелкивал языком. От его взгляда, конечно, не укрылись и дубовый паркет, и бронзовые ручки на дверях, и мраморные подоконники. Такую квартиру бы расселить… Это была мечта не одного Карапетяна. Однако жильцы девятнадцатой квартиры стояли насмерть – никто из них не собирался отсюда уезжать.
– Я их расселю по одному, – сузив глаза, сказал Гамик, отчего стал похож на опереточного интригана.
План его, как быстро понял Сережа, был предельно прост: купить одну комнату в квартире – любую, а затем создать жильцам такие условия, что они сами захотят уехать куда угодно, согласятся на любой вариант, лишь бы получить отдельное жилье, хотя бы в каком-нибудь отдаленном Митине или Солнцеве. Поговорив с жильцами, Гамик, отличавшийся некоторой способностью разбираться в людях, понял, что самый твердый орешек – старуха, которая будет цепляться за эту квартиру до последнего.
Но если все остальные жильцы будут сговорчивее, она, возможно, все-таки согласится, тем более что Карапетян, считая себя человеком благородным и уважающим старость, готов предоставить упрямой старушке не однокомнатную, а даже двухкомнатную квартиру где-нибудь в Новогирееве.
Каково же было удивление скромного «дельца по недвижимости», как он сам любил себя называть, когда Сережа Ройберг наотрез отказался от предложенной сделки. «Не понимает человек своей выгоды», – вздыхал Гамлет.
Однако, несмотря на неудачу, Гамику уж очень понравилась квартира. Он попробовал без особой надежды подъехать к Гале, но та с ним даже и разговаривать не стала. А вот Альбина Петровна, оказавшаяся по паспорту Алевтиной Петровной, согласилась.
Тогда-то и появились в девятнадцатой квартире Шевченко и Станиславский, почти ежедневно устраивавшие пьянки с плясками и драками, любившие в три часа ночи спеть под баян или под гитару и категорически отказывавшиеся делать коммунальную уборку. Было совершенно очевидно, что они старались вести себя похуже, так как это было предписано им хозяином. Но в чем-то они не дотягивали до того, чего хотелось Гамлету. По сути, они оставались простыми московскими алкоголиками и, случалось, по утрам даже бормотали слова извинения, встретив в коридоре или на кухне Софью Андреевну.
Видно, Гамлет был в них разочарован и поставил ультиматум – исчерпать чашу терпения жильцов. Чем это кончилось, мы уже знаем.
2
«Бурмеева, – думал Турецкий,– Все-таки надо с ней переговорить. Что-то она должна знать, о чем-то догадываться. Неужели женщина не чувствует, в каком муж состоянии? Она могла слышать какой-то разговор, видеть кого-то, да мало ли. Надо срочно выяснить, где она, в какой больнице».
Турецкий позвонил Шведову, и тот обещал немедленно все выяснить и перезвонить.
В ожидании звонка Турецкий рассеянно вышел в коридор. Уборщица тетя Люся усиленно драила шваброй пол, размазывая по нему грязь. Увидев Сашу Турецкого, которого она особенно уважала, тетя Люся разогнулась и гневно сказала:
– Слыхали, что пьянчуга-то наш учинил? Это же позорище на весь мир. Случись такое со мной, я людям на глаза стыдилась бы показаться, а ему хоть бы хны. Ну да, стыд не дым, глаза не ест.
Турецкий промолчал, не совсем понимая, кем так возмущена пожилая уборщица, и не очень желая вникать в этот вопрос.
– Да другой бы на его-то месте сказал: раз так, больше я не Президент. Да раз уж они сядуть-то на свои стулья, зады-то так и прирастають!
– Президент? – удивился Турецкий.
– Ну дак! – подтвердила тетя Люся, вновь берясь за швабру. – Натрескался в самолете-то, так что в Ирландии этой или где-то там из самолета выползти не смог. А его там люди дожидались.
В кабинете раздался телефонный звонок. «Ну, наконец-то, Шведов», – подумал Саша.
– Турецкий у телефона, – выученно отчеканил он, схватив трубку
– Ну ты прямо бравый солдат, Сашок, так отвечаешь, – раздался в трубке хохоток Романовой,– Слыхал новость про нашего Президента? Проспал встречу с премьер-министром Ирландии. Куда мы катимся, Саша, ты скажи мне?
3
Бояркин в свою очередь также взял фотографию Карапетяна. «Этот Гамлет-то, оказывается, лицо кавказской национальности. Тоже мне принц», – подумал он.
На самом деле Карапетян был похож на кого угодно – на Фальстафа или Тартюфа, на несколько позлобневшего Санчо Пансу или располневшего Яго, но только не на Гамлета. С фотокарточки смотрело несколько одутловатое лицо, сизое от щетины, которая, как это иногда бывает, вырастает так быстро, что ее обладатель кажется гладко выбритым лишь первые полчаса, не успевая добежать до фотографии. Однако в лице Карапетяна не было никакого свойственного обычно полным людям добродушия, пусть даже обманчивого. Обладателя такого лица не хотелось бы повстречать в темной подворотне или иметь соседом по купе в поезде.
– Когда вы видели его в последний раз? – спросил Сивыч, обращаясь к жильцам.
Воцарилось молчание. Каждый старался припомнить, где и при каких обстоятельствах сталкивался с этим неприятным типом. В конце концов все сошлись на том, что не видели владельца многострадальной комнаты уже довольно давно. Если сначала он показывался часто, приходил, разговаривал, всем надоедал, то последние две недели, кажется, вовсе не появлялся.
– Решил переменить тактику, – сказал Сережа Ройберг, – пусть, мол, его жильцы дадут нам как следует жару, а потом уж и он появится как добрый ангел, который выведет нас отсюда.
– До чего же бывают низкие люди, – покачала головой Софья Андреевна. – Хотя… В моем возрасте, наверно, такие наивные выражения звучат нелепо.
– Я, кажется, видела его, – задумчиво произнесла Галя, – дня три-четыре назад. Просто видела на улице. Он стоял у коммерческих палаток рядом с метро «Мясницкая» и, видно, что-то покупал. С ним был еще один человек, которого я не знаю.
Это сообщение заинтересовало Сивыча.
– Того, кто с ним был, вы не знаете. Но смогли бы описать?
– Ну, я его специально не рассматривала, – улыбнулась Галя, – хотя, конечно, бросила взгляд – с кем это там стоит наш благодетель. Второй тоже кавказец, но ростом выше и одет совершенно иначе. Гамлет-то ходит как? Слаксы, кожаная куртка да шапочка черная, у таких, как он, это прямо униформа. А этот второй был не из таковских. Темное кашемировое пальто, белый шарф, головного убора нет. Сразу видно, довольно богатый человек.
– Но не очень богатый? – улыбнулся Сивыч, которому понравилась эта внимательная и обстоятельная свидетельница.
– Нет, – покачала головой Галя, – очень богатые выглядят иначе, как – не скажу, потому что мало я их видела. Они ведь в метро не ездят и с такими, как наш Гамик, водку пить не станут.
– Это неизвестно, – снова улыбнулся Сивыч. – Мало ли что может людей связывать, а вдруг они друзья детства, земляки, да мало ли чего.
– Может быть, конечно, – сказала Галя. – Но этот не был из самых богатых. Да и машина у него не та.
– Машина?
– Ну да, новая девятка, темно-серая.
– Цвет «мокрый асфальт», это сейчас последний писк, – вставил Сережа.
– А почему вы так уверены, что это была его машина?
Сивыч не очень доверял свидетельским показаниям.
Сколько раз случалось, что свидетели вступали в жаркий спор, в какой автомобиль сели убийцы – в красный «Москвич» или в темно-синюю «Таврию», а на поверку выходило, что это были «Жигули» вовсе какого-нибудь зеленого цвета.