Он продолжал топтать дохлую тварь, пока не увидел посреди прокисшего месива свой собственный палец с белой пылью под ногтем – пылью с голгофы, где они с человеком в черном вели бесконечно долгий разговор. Вот тут-то стрелок отвернулся, и его вырвало.
Стрелок зашагал обратно к воде, пошатываясь как пьяный, прижимая к рубахе свою искалеченную руку. Время от времени он оглядывался, чтобы удостовериться, что гнусная тварь не воскресла, как какая-нибудь живучая оса, по которой колотят-колотят, а она все извивается, оглушенная, но живая; убедиться, что она не гонится за ним, задавая нечленораздельные вопросы своим до жути отчаянным голосом.
На полпути к воде он остановился и стоял так, шатаясь, глядя на то самое место, где все это и началось. Глядя и вспоминая. По всей видимости, он уснул чуть ниже верхней линии прилива. Стрелок поднял с земли дорожную сумку и свой разодранный сапог.
В разоблачающем свете луны он увидел и других тварей – таких же – и в промежутке между набегающими волнами различил их вопрошающие голоса.
Осторожно, шаг за шагом стрелок отступил к тому месту, где галечный пляж сменялся травой. Там он уселся и сделал все, что считал нужным сделать: присыпал обрубки откусанных пальцев остатками табака, чтобы остановить кровотечение, – присыпал погуще, не обращая внимания на новые приступы боли (теперь в этот хор вступил и оторванный большой палец ноги), а потом просто сидел, покрываясь испариной на студеном ветру, и гадал, будет заражение или нет и как ему теперь обходиться без двух пальцев на правой руке (что касается револьверов, тут обе руки его были равны, но во всех остальных делах он ловчее справлялся правой). А еще он гадал о том, ядовитая была тварь или нет, а если да, то не проник ли уже этот яд ему в кровь и настанет ли для него завтрашний день.
Узник
Глава 1
Дверь
1
– Три. Вот число твоей судьбы.
– Три?
– Да. Три – мистическое число. Трое стоят в центре мантры.
– Кто эти трое?
– Первый темноволос. Сейчас он стоит на грани грабежа и убийства. Демон его осаждает. Имя демону – ГЕРОИН.
– Что за демон еще? Я не знаю его, даже в сказках такого нет.
Он пытался говорить, но голоса не было, и голос оракула, Звездной Шлюхи, Потаскушки Ветров, тоже исчез. Он видел, как падает карта из ниоткуда в никуда, непрестанно переворачиваясь в истоме тьмы. На карте скалился бабуин, восседающий на плече у молодого мужчины с черными волосами; его пальцы, до жути похожие на человеческие, так глубоко вонзались юноше в шею, что их кончики утопали в плоти. Присмотревшись внимательнее, стрелок разглядел, что в своей скрюченной душащей лапе бабуин держит плетку. Лицо юноши искажала гримаса несказанного ужаса.
– Узник, – по-дружески прошептал человек в черном (тот самый Уолтер, человек, которому стрелок доверял когда-то). – Правда, в нем есть что-то угнетающее? В нем естьчто-то угнетающее… в нем есть что-то… что-то…
2
Вздрогнув, стрелок проснулся, отмахиваясь от чего-то своей искалеченной рукой, уверенный, что одно из этих чудовищ с панцирем из Западного моря сейчас набросится на него, сдирая кожу с лица, отчаянно вопрошая его на странном своем языке.
Но вместо чудища он увидел какую-то морскую птицу, привлеченную бликами раннего солнца на пуговицах рубашки; испуганно вскрикнув, она отлетела прочь.
Роланд сел.
В руке пульсировала боль, ужасная, бесконечная. В правой ноге тоже. Стрелок чувствовал свои пальцы, которых не было. Его рубаха с оторванной нижней половиной теперь больше напоминала короткий жакет с обтрепанными краями. Одним куском ткани он перевязал руку, вторым забинтовал стопу.
– Пошли прочь, – сказал он пальцам, которых не было. – Вас уже нет, вы – фантомы. Пошли прочь.
Чуть-чуть помогло. Совсем немного, но все-таки. Да, это были фантомы, призраки, но только живые.
Стрелок съел немного вяленого мяса. Соленое, оно было не в радость ни рту, ни желудку, но он все же заставил себя перекусить. Это чуть-чуть приободрило его. Хотя на самом-то деле силы его уже почти иссякли. Положение было чуть ли не безвыходным.
А ведь нужно еще кое-что совершить.
Он нетвердо поднялся на ноги и огляделся по сторонам. Парившие над морем птицы то и дело устремлялись вниз и ныряли в воду. Больше не было никого. Как будто весь мир принадлежал только им и ему. Чудовища скрылись из виду. Может, они существа ночные или выходят на берег только в часы прилива. Сейчас это казалось неважным.
Огромное море соприкасалось с горизонтом в некой размытой голубой точке, которую невозможно было вычислить. Заглядевшись, стрелок на время забыл про боль. Он в жизни не видел столько воды. Разумеется, он слышал о море и в детских сказках, и от учителей. Некоторым из них удалось убедить его в том, что оно существует… но чтобы своими глазами увидеть… эту громаду, это чудо безбрежной воды после стольких лет жизни в иссушенных землях… Ему было трудно поверить в это. Трудно даже смотреть на такое.
Он глядел на море долго, восхищенно, заставляя себя смотреть, и дивился, до поры забыв свою боль.
Но уже наступило утро, и еще предстояло многое сделать.
Стараясь не потревожить обрубки пальцев, он ладонью осторожно нащупал в заднем кармане челюсть, проверяя, на месте ли она. Ноющая боль сменилась острой, кричащей.
Кость на месте.
Порядок.
Дальше.
Он неуклюже расстегнул ремни с кобурами и положил их на залитый солнцем камень. Вытащил револьверы, крутанул барабаны, вынул бесполезные теперь патроны и выбросил их. Они засияли на солнце. На яркие блики прилетела птица, подхватила один патрон клювом, потом выронила и улетела прочь.
Теперь пора позаботиться и о самих револьверах – это стоило бы сделать в первую очередь, но поскольку в этом мире, как и в любом другом, револьвер без патронов – всего лишь кусок металла, стрелок сперва разложил патронташи у себя на коленях и осторожно провел левой рукой по коже.
Оба промокли от пряжек до того места, где ремни соприкасаются с бедрами; дальше как будто были сухими. Он осторожно вынул все сухие патроны. Правая его рука так и рвалась приняться за работу, даже несмотря на боль, забыв про увечье, и стрелок поймал себя на том, что он снова и снова возвращает ее на колено, как глупую или капризную собаку, которая не понимает команд. Обезумев от боли, он пару раз едва не ударил по ней.
Кажется, у меня назревают большие проблемы, опять подумал он.
Он сложил сухие патроны, хотелось надеяться, исправные, в одну кучу и тут же пришел в уныние: такой она оказалась жалкой. Двадцать штук. И некоторые скорее всего непременно дадут осечку. То есть нельзя полагаться ни на один. Он достал остальные патроны и сложил их в другую кучку. Тридцать семь.
Ну что ж, нельзя сказать, что ты и раньше был вооружен до зубов, утешил себя стрелок, но он хорошо понимал разницу между пятьюдесятью семью годными патронами и в лучшем случае – двадцатью. А то и десятью. Или пятью. Или одним. Или, может, вообще ни единым.
Стрелок отложил сомнительные патроны в сторону.
Хорошо еще, что сумка его не пропала. Стрелок разложил ее на коленях, потом медленно разобрал револьверы и совершил ритуал чистки. Закончил он через два часа. Боль настолько обострилась, что у него закружилась голова. Стало трудно даже связно мыслить. Хотелось спать. Никогда в жизни ему так не хотелось спать. Но ни разу еще сон не служил ему оправданием для того, чтобы отложить дела и забыть о долге.
– Корт, – проговорил стрелок, и сам не узнал свой голос. Он натянуто рассмеялся.
Медленно, очень медленно он собрал револьверы и зарядил их патронами, которые предположительно остались сухими. Покончив с этим, он поднял револьвер, подогнанный под его левую руку… и медленно отпустил курок, так и не выстрелив. Да, он хотел знать. Хотел знать, что будет, когда он нажмет на спусковой крючок: выстрел или еще один бессмысленный щелчок. Но щелчок не значил бы ничего, а выстрел лишь уменьшил бы количество пригодных патронов с двадцати до девятнадцати… или до девяти… или до трех… а может быть, их бы вообще не осталось.
Он оторвал еще одну полосу от рубахи, сложил на нее остальные патроны – те, что намокли, – и завязал узелок левой рукой, помогая себе зубами. Потом сунул сверток в сумку.
Спать, требовало его тело. Спать, тебе надо поспать, сейчас, пока не стемнело. У тебя не осталось сил, ты выдохся…
Он заставил себя подняться и оглядел пустынный берег цвета давно не стиранного, заношенного исподнего. Берег был усыпан бесцветными ракушками. Кое-где из крупнозернистого песка торчали большие камни, густо покрытые гуано; те слои, что постарее, были желтыми, точно старые зубы, а те, что посвежее, сверкали белизной.
По линии прилива подсыхали бурые водоросли. Совсем рядом валялись разорванный в клочья правый сапог стрелка и бурдюки для воды. Стрелок подивился такому чуду, что их не смыло волнами в море. Сильно хромая, он медленно подошел к ним. Поднял один и встряхнул, приложив к уху. Второй бурдюк точно был пуст, но в этом еще оставалось немного воды. Большинство людей ни за что бы не заметили разницу между ними, но стрелок различал их, как мать различает своих близнецов и никогда не путает одного с другим. Он очень долго скитался по свету с этими бурдюками. Внутри плескалась вода. Это хорошо – это настоящий подарок, ведь напавшая на него тварь или ее сородичи могли бы порвать бурдюки одним случайным укусом или движением клешни, но этого не случилось и волны не унесли их в море. Самой твари что-то не было видно, хотя стрелок прикончил ее гораздо выше линии прилива. Возможно, ее останки утащили другие хищники; или же собратья погребли ее в море, как те огромные существа из детских сказок, слоны, которые, по слухам, хоронят своих умерших.
Он поднял бурдюк на левом локте, сделал большой глоток и тут же почувствовал, как к нему возвращаются силы. Само собой, правый сапог был порядком изувечен… но все же не так безнадежно. Подошва осталась целой – посеченной, конечно, но целой, – и скорее всего с ней еще можно что-нибудь сделать: отрезать кусочек от левого сапога, приладить на правый, чтобы обойтись этим хотя бы первое время…
Внезапно он почувствовал, что близок к обмороку. Его охватила слабость. Он попытался одолеть ее, но ноги его подкосились, и он сел на песок, по-дурацки прикусив язык.
«Ты не будешь терять сознание, – твердо сказал он себе. – Только не здесь, где ночью на берег вполне может выползти еще одна тварь – и уж на этот раз точно тебя прикончить».
Он поднялся на ноги, обвязал пустой бурдюк вокруг пояса и направился к тому месту, где оставил свои револьверы и сумку. Но не прошел стрелок и двадцати ярдов, как снова упал, едва не потеряв сознание. Он полежал немного, прижавшись щекой к песку. Краешек ракушки почти до крови врезался в кожу под нижней челюстью. Он сумел поднести бурдюк с водой ко рту и сделать несколько глотков, а потом, не вставая, пополз к тому месту, где проснулся сегодня утром. В двадцати ярдах выше по склону росло одинокое чахлое деревце – юкка, дерево Иисуса, отбрасывавшее какую-никакую, но тень.
Роланду эти двадцать ярдов показались двадцатью милями.
Но он все-таки смог перетащить свои немногочисленные пожитки в крошечный островок тени. Опустив голову на траву, стрелок улегся, уже отдаваясь сну, или беспамятству, или смерти. Он поглядел на небо, пытаясь определить время. Еще не полдень, но, если судить по размеру пятнышка тени, в котором он примостился, полдень уже близок. Стрелок продержался в сознании еще мгновение: поднес правую руку к глазам, высматривая, нет ли характерных алых полос, признаков заражения, яда, неуклонно разливающегося по телу.
Ладонь была тускло-красной. Нехороший знак.
Я могу мастурбировать левой, подумал он. Это уже утешает.
А потом он провалился во тьму и проспал почти шестнадцать часов под шум Западного моря, что непрестанно гремел в его ушах.
3
Когда он проснулся, море было темным, но с восточной стороны неба проглядывал слабый свет. Утро уже наступало. Стрелок сел, и тут же волной нахлынула дурнота.
Он опустил голову и переждал.
Когда слабость прошла, он взглянул на свою правую руку. Да, заражение он заработал – предательская краснота расползлась по ладони и захватила запястье. Дальше пока не пошло, но стрелок уже различал слабенькие ростки других алых линий, которые в конечном счете протянутся до сердца и убьют его. И уже, кажется, начался жар. Лихорадка.
«Мне нужно лекарство, – сказал он себе. – Но здесь его взять неоткуда».
Выходит, он проделал такой долгий путь лишь для того, чтобы тут умереть? Нет. Он не умрет. А если все-таки ему суждено умереть, несмотря на его решимость, он умрет на пути к Башне.
«Какой же ты исключительный человек, стрелок! Редкий, я бы даже сказал, человек! – хихикнул у него в голове человек в черном. – Неукротимый такой! Романтичный такой в идиотской своей одержимости!»
– Пошел ты, – прохрипел стрелок и глотнул воды. Вот и воды почти не осталось. Перед ним простиралось море, вот именно, целое море: кругом вода, но не испить ни капли, ни глотка. Ладно, не все ли равно.
Он надел ремни с кобурами, затянул пряжки – это простое дело заняло столько времени, что даже когда наступил рассвет, открывая новый день, стрелок все еще возился. Потом он попытался встать, хотя не был уверен, что сможет, пока не поднялся на ноги.
Держась левой рукой за деревце, правой он поднял бурдюк, в котором еще оставалось чуть-чуть воды, и перекинул его через плечо. Следом – сумку. Когда он выпрямился, опять накатила слабость, и он опустил голову, пережидая, заставляя себя одолеть ее.
Слабость прошла.
Неуверенными, заплетающимися шагами человека в последней стадии опьянения стрелок спустился на берег. Там он постоял, глядя на океан, темный, как вино из шелковицы, а потом вынул из сумки последний кусок вяленого мяса. Он съел половину, и на этот раз рот и желудок приняли пищу чуть более благосклонно. Стрелок отвернулся от моря и откусил от оставшейся половины, глядя на солнце, встающее над горами, где погиб Джейк. Солнце как будто на миг зацепилось за суровые голые зубья вершин, потом поднялось выше.
Роланд подставил лицо лучам солнца, закрыл глаза и улыбнулся. Потом доел мясо.
И подумал еще: Замечательно. Я теперь человек без еды, без двух пальцев на руке и без одного на ноге; стрелок при патронах, которые могут и вовсе не выстрелить; у меня заражение крови после укуса какой-то твари, и у меня нет лекарств. Если мне повезет, то воды хватит на день. Может быть, я сумею пройти с дюжину миль, если выложусь до предела. Короче, мне скоро конец.
Куда идти? Пришел он с востока; но на запад дороги нет, если только ты не спаситель и не святой. Остается двигаться на север или на юг.
На север.
Так подсказывало ему сердце. Совершенно определенно.
На север.
Стрелок тронулся в путь.
4
Он шел уже три часа. Дважды он падал и больше не надеялся, что сможет подняться еще раз. Но набежала волна. Достаточно большая, чтобы заставить его вспомнить о револьверах, и он встал, сам не зная как. Ноги дрожали, как ходули.
По примерным подсчетам, за эти три часа он одолел около четырех миль. Солнце уже припекало, но все-таки не настолько сильно, чтобы так трещала голова и пот ручьями стекал по лицу. С моря дул ветер, но опять же – вряд ли такой легкий бриз мог вызвать приступы дрожи, озноб, который время от времени пробирал стрелка, заставляя его тело покрываться гусиной кожей, а зубы стучать.
«Жар, стрелок, – язвительно верещал человек в черном. – Все, что осталось еще в тебе, сгорает в огне».
Красные полосы заражения стали отчетливее, протянувшись от запястья почти до локтя.
Он прошел еще милю и, выпив остатки воды, обвязал пустой бурдюк вокруг пояса. Однообразный пейзаж вызывал неприятные чувства. Справа – море, слева – горы, под сапогами – серый песок вперемешку с ракушками. Волны бились о берег. Стрелок поискал глазами омарообразных чудищ, но не увидел ни одного. Он шел из ниоткуда в никуда, человек из другого времени, который, похоже, постиг смысл бессмысленного конца.