— Я думаю, — Ермаков обвел тяжелым взглядом офицеров, — устроить в одном туннеле крушение двух бронепоездов, а в третий поезд сгрузим все снаряды и рванем в другом туннеле…
— А что будет с нашими командами, со всеми нами?! — чуть возмущенно прошипел Мичурин.
— А ледокол «Ангара» на что?! — спокойно бросил Ермаков. — Мы с ними воевать не собираемся, но если они предательски нападут, тогда взорвем туннели и плывем в Мысовую. И ледокол им не отдадим — пусть пешком по неокрепшему льду идут через Байкал или вокруг по горам кругаря нарезают. А в Забайкалье мы с ними сочтемся…
Воцарилось молчание — офицеры дружно переваривали предложение командира, и Ермаков видел, что они его одобряют. Но в то же время очень не хотят столкновения с чехами — воевать с союзниками всегда сложно. И потому решил не отвлекать их от таких размышлений, а перевести на повседневный уровень, пусть сами потихоньку доходят до нужного мнения.
— Закончим, господа, на этом. Займемся делами, времени уже в обрез, а сделать предстоит много…
Ермаков отхлебнул из стакана горячего чая — от чудовищной усталости его покачивало, уже половина суток прошла, как он очутился в чужой шкуре. За эти долгие часы он не съел ни крошки пищи, если не считать замерзшего огурца с салом — кусок в горло не лез, да и с души воротило. Костя прислонил гудящую голову к прохладной стене и смежил веки — остается только ждать. Ждать и догонять — вот два состояния, которые он ненавидел, но они закаляют душу военного. Мысли в голове стали ползти тихо и медленно, как обкуренные черепахи, и он не заметил, что уснул…
— Горим! Суки…
— Вылазь, ребята, поджаримся! — старший сержант Ермаков толкнул изо всех сил люк. Проклятая банка, выйти можно только через крышу, а по ней весело лупцуют сейчас «духи» из всех стволов, пули так и молотят по тонкой броне, как крупный град по шиферу старого дачного домика. По слухам, сейчас поступают новые БТР-80 с боковыми дверцами, но до Афганистана они еще не дошли.
Что дело хреново, Костя понял сразу, но им повезло несказанно — из РПГ попали в моторное, если бы к ним, то вознеслись бы на небеса. Люки-то закрыли, а это амба всему экипажу БТР-70. Да и ребятишки не растерялись — захлебывается судорожным кашлем башенный КПВТ, горячие тяжелые гильзы со стуком падают на днище, с бойниц огрызаются из автоматов, не жалея патронов. Но скоро прибежит полярная лисица — дышать нечем, черный дым выедает глаза, и самое страшное — хэбэхи на солдатах тлеть начали, да что тлеть — припекает уже как на сковородке в одном очень неласковом для грешника месте.
Но десантироваться с горящего бронетранспортера им не дали, прошлись из пулемета, и ефрейтор, молодой улыбчивый парень, мешком свалился внутрь — пули так изрешетили каску, что брызги мозга окатили лицо капитана. Стрелок-татарин просто привалился, и Костя, схватив мертвого парня за ноги, стащил тело в горящее чрево БТРа.
— Наверх, парни, здесь так и так нам хана, а там хоть шанс есть! — прокричал он и в ярости рванулся наружу — огонь добрался и до него. Ноги вопили от боли, и он почувствовал, как пламя обдало его мужское «достоинство». Это придало ему сил, и Костя рванулся…
— Твою мать! — Ермаков очнулся от короткого сна. Так и есть, это был не Афган, а купе ротмистра Арчегова. Явь оказалась только сном… И самой доподлинной правдой. Стакан горячего чая лежал пустой на полу — зато ширинка штанов была мокрее мокрого.
Слава богу, что кипяток, а не пламя, ведь тогда врачи в госпитале каким-то чудом сохранили его мужское естество, а ожог не помешал позднее пройти медкомиссию, где просто не поглядели пристально ему под трусы, и поступить в Рязанское училище ВДВ. И сон в руку оказался, напоминанием о том страшном дне, в котором тогда еще молодой старший сержант срочной службы Ермаков выжил… Единственный…
Костя вытер полотенцем мокрое безобразие, хорошо, что ткань темно-синяя, не видно. А то что подчиненные подумают… И усмехнулся — первый раз в жизни со стаканом горячего чая в руке уснул. С сигаретой бывало, но с чаем?!
И странное дело — усталость резко уменьшилась, сил прибыло, а голова перестала болеть. Косте очень сильно захотелось перекусить. Вот только где сейчас поесть?
В дверь тихо постучали, вернее — поскреблись. Ермаков громко сказал:
— Войдите.
В купе осторожно зашел Аким, ординарец, или по-старому денщик, типичный сибирский мужичок с хитринкой в глазах — в руках то ли поднос с высокими краями, то ли коробка с низкими бортами, белым вафельным полотенцем накрытая.
— Я тут поснедать вам принес, Константин Иванович. А то вы не позавтракавши, и на обед, как всегда, не пошли. Не побрезгуйте, что с солдатского котла, повар не жадничал, наварил много.
Солдат поставил коробку на стол, быстро выгрузил из нее снедь. Костя умилился — на него пахнуло родимой Советской армией. Железная миска со «шрапнелью» (так называют в обиходе перловую кашу, впрочем, именуют ее и «резиновой»), но не пустой, а с кусочками мяса и с подливой. Тут же колечки репчатого лука, плавающие в чашке с уксусом — этот характерный запах ни с чем не спутаешь. Толстые ломти хлеба разложены на типичной тарелке. На десерт — копченый толстый омуль с золотой корочкой, крепкий чай с колотым сахаром вприкуску и большой кусок калача с маслом.
— Благодарствую, Аким, угодил, — денщик с удивлением посмотрел на ротмистра, чуть поклонился, забрал коробку и вышел из купе.
Ермаков привычно прочитал молитву, перекрестился. И неторопливо принялся за неприхотливый ужин, мысленно сделав в памяти зарубку, что солдат здесь кормят неплохо, несмотря на военное время, гораздо лучше, чем стрелков его роты в мирное время, перед отправкой в Афганистан.
А вот с вещевым довольствием худо, да и разнобой полный, за исключением казачьих подразделений. Изредка встречается униформа российской императорской армии, и то в основном на офицерах, есть японская и французская форма, но чаще всего попадается на глаза английское обмундирование. Именно в него был облачен его денщик. Не армия, а Ноев ковчег какой-то, ведь даже в погонах единообразия нет…
Глазково
— Гражданин командующий Народно-революционной армией, — услышав столь торжественное обращение, штабс-капитан Калашников поморщился. Хотя в душе чувствовал, что слова эти были ему приятны. Но надо держать марку «демократически» назначенного командующего. Пока без армии…
— Не торопите события и, пожалуйста, оставьте титулование. Пока оно неуместно, гражданин поручик. Что происходит в городе? — вопрос Калашникова не застал начальника штаба НРА поручика Зоркина врасплох. Он тут же достал из кармана френча две бумажки.
— Эти воззвания колчаковского правительства распространялись сегодня по городу. Тут написано для офицеров и солдат гарнизона следующее: «Кому могут быть полезны сейчас восстания, кроме как большевикам? Неужели вы, как Иуда, предадите тех несчастных, измученных страдальцев, которые еще борются с большевиками? Нет, вы не окажетесь изменниками! Не сегодня завтра придут силы с Востока, которые помогут вам защитить порядок, спасут нас всех от большевизма и от голода. Помните, что хлеб сейчас идет только с Востока»…
— Это больше похоже на уговоры невинной девушки стареющим импотентом, — презрительно хмыкнул Калашников. — Вот только к солдатам и населению так не обращаются, размазав сопли.
Штабс-капитан знал, о чем говорил. Он, старый член партии эсеров, уже долго служил в армии и даже был помощником по политчасти у генерала Гайды, чье выступление во Владивостоке месяц назад было подавлено колчаковскими войсками. Но сейчас восстание против Колчака партия начинает повсеместно, и этот реакционер будет безжалостно выброшен на свалку истории. А они будут поддержаны населением и под флагом свободы и демократии не допустят власти узурпаторов-большевиков…
— Там далее для мирного населения написано более определенно, — мечтания Калашникова были прерваны Зоркиным самым безжалостным образом. И штабс-капитан вернулся с небес на землю.
— «Правительство, призывая население к полному спокойствию и подчинению закону и власти, к поддержанию порядка и исполнению долга перед родиной и армией, твердо заявляет, что с настоящего момента всякие попытки сопротивления законной власти будут решительно подавляться. Правительство располагает достаточной силой, чтобы прекратить смуту и обеспечить порядок. Идущие с Востока сильные подкрепления раз и навсегда положат конец подобным выступлениям», — излишне громко произнес последние слова поручик.
— Атаман Семенов действительно двинул на Иркутск большие подкрепления? Что сообщили в последние часы наши чешские союзники? — хоть и говорил штабс-капитан нарочито спокойным голосом, но в нем Зоркин услышал скрываемые нотки страха. И было чего бояться — Семенов не склонен к компромиссам и способен устроить всем демократическим элементам в Иркутске кровавую резню.
— Начальник штаба 2-й дивизии подполковник Бирюля час назад сообщил мне, что на станцию Слюдянка прибыл дивизион бронепоездов ротмистра Арчегова. Его броневики не опасны — блиндированы шпалами, но имеют шесть пушек. Пехоты всего одна рота, плюс сотня спешенных казаков. Судя по всему, уходил из Верхнеудинска в большой спешке, прихватив по пути какие-то учебные команды.
— И что они сейчас делают?
— Стоят на станции. Самогон жрут, а их ротмистр пьяный шатается по вокзалу да орет, что весь Иркутск погромит из пушек.
— У чехов всегда точная информация, стоит верить, — задумчиво потер переносицу Калашников. Это была единственная приятная новость в сплошной череде печальных сообщений, приходивших с правого берега Ангары. Там было худо — контрразведка арестовала в городе три четверти членов Политцентра, и судьба их могла оказаться трагической. И потому надо было срочно принимать предупредительные меры.
— Вот что, поручик. Сразу после выступления полка проведите аресты наиболее влиятельных чиновников правительства, что сейчас в Глазково. Это крайне необходимо для пресечения репрессий.
— Есть, — начальник штаба наклонил голову, соглашаясь. Заложники были необходимой мерой, особенно на случай непредвиденных обстоятельств. В отличие от штабс-капитана, Зоркин обладал изрядным скепсисом по отношению к чешским войскам. Он понимал, что, если последним будет выгодно, они предадут Политцентр так же спокойно, как уже предали и адмирала Колчака, и его никудышное правительство.
И теперь нужно взять власть в свои руки — уже давно разагитированный 53-й полк готов к выступлению. «Война гражданской войне» — этот лозунг партии нашел самый живейший отклик среди военных. Три тысячи солдат, свыше сотни офицеров — все части по эту сторону Ангары станут надежной опорой Политцентра…
Дверь хлопнула, Калашников и Зоркин обернулись к вошедшим — так и есть, пришли члены Политцентра Линдберг и Мерхелев. Пальто были припорошены снежком, щеки раскраснелись от мороза.
— Здравствуйте, граждане! — поприветствовал военных Линдберг.
— Добрый вечер, Марк Яковлевич, — Калашников поднялся со стула.
— Когда выступаем?
— Сейчас же! Все готово, — штабс-капитан стал надевать шинель, следом стал облачаться в полушубок поручик. Нахлобучив папаху и застегнув ремни портупеи, Калашников обратился к Мерхелеву:
— Мы с вами пойдем прямо в казарму первого батальона, а Марк Яковлевич с поручиком будут агитировать второй батальон. Команды разведчиков и пулеметчиков уже готовы, ими арестованы лояльные к правительству офицеры. Ну что, граждане, пошли…
Слюдянка
— Сэр, эти русские занимаются мартышкиным трудом. Зачем белить свои листовые вагоны, если черный паровозный дым за две мили видно…
— Видно-то видно, Гарри, но пристрелку по корпусам собьет, а это для них шанс на спасение при бегстве. Именно на это и надеется этот русский капитан, который сегодня выглядит, к моему великому удивлению, трезвым.
— Эти казаки дикари, варвары. По-моему, вонючая водка — единственный напиток в их жизни, сэр.
— Вы еще недолго в этой холодной Сибири, Радклиф. А потому принимаете за водку этот пакостный мутный самогон. А водка другая и бывает довольно приличная, хотя наше виски намного лучше…
«Дерьмо ваше виски, ослиная моча», — Ермаков злился втихую, слушая разговор двух американских офицеров, что в добротных меховых куртках и шапках стояли на перроне, не обращая на него внимания. Что в начале века, что потом, в его конце, они были сытые, довольные, уверенные в себе, с легким презрением к окружавшим их аборигенам.
— Скукота здесь страшная, варварская страна. Хоть бы «малыша Билли» вызвал бы кто-нибудь из русских на бокс, было бы занятное зрелище.
— Не мечтайте, Гарри. Эти парни не дураки и уже сделали выводы. Двух наглядных уроков оказалось для них с избытком. Вспомните, как «малыш» разделал под орех того казака…
— Извините, сэр, могу я вас попросить показать мне вашего знаменитого «малыша Билли», — на беглом английском, спасибо углубленному языковому курсу в спеццентре ГРУ, обратился к ним Ермаков, подойдя на несколько шагов.
— Конечно, сэр, — старший офицер с двумя серебристыми прямоугольниками капитана на погонах, услышав английскую речь в устах русского ротмистра, тут же повернулся к нему лицом — ни тени неудовольствия, широкая, а-ля Карнеги, улыбка.
Второй, с золотистым прямоугольником второго лейтенанта, захлопал ресницами — ни дать ни взять, только что оперившийся птенец Вест-Пойнта. Но понтов уже выше крыши.
— Позвольте представиться — командир роты B первого батальона 27-го полка армии САСШ капитан Джон Смит, а это мой взводный лейтенант Гарри Радклиф. Ваш английский превосходен, сэр. Позвольте выразить свое восхищение вашим прекрасным произношением, так говорят только на юге нашей страны.
— Ротмистр Константин Арчегов, — Ермаков четко козырнул, — командир дивизиона броневых поездов. А язык я выучил в вашей прекрасной стране, где жил некоторое время. Это было еще до великой войны…
— Какое хорошее было время, — мечтательно произнес капитан, но тут же оживился. — А вот и «малыш Билли». Ко мне, сержант!
Ермаков живо обернулся и обомлел, в животе неприятно заурчало. К ним вразвалку подошел откормленный «терминатор», выше ротмистра на голову, вдвое шире в плечах, а кулаки были размером с небольшой арбуз. По крайней мере, так ему показалось.
— Билли, русский офицер наслышан о вас и желает сыграть с вами партию бокса, — услышав слова капитана, Ермаков задохнулся от гнева.
«Ну и сука, издеваешься, падла?! Ведь если я сейчас задний ход дам, ты с улыбочкой скажешь, что неправильно меня понял. И всласть насладишься моим унижением — мол, какие же трусы эти русские офицеры. Не дождетесь, сучары, я вас сейчас сам ошарашу. Надолго запомните урок!» — мысли летели галопом, вместо страха пришла ярость, и Ермаков внезапно осознал, что эта драка ему крайне необходима.
Вот только сейчас он не в теле молодого лейтенанта ВДВ, а в ротмистре Арчегове, что понятия не имел о долгих тренировках. А потому, признался он себе честно, шансов на победу было до прискорбия мало. Практически не было…
— Сэр?! — в утробном голосе сержанта Ермакову послышалось: «Ты в своем уме?» — Я вешу 320 фунтов, а в вас и 170 не наберется. На руднике я поднимал одной рукой 200 фунтов серебра, а вы и сотни не поднимете. Сэр?!
— Говорите, ваш сержант всех русских побивает? Ну что ж, я согласен!
— Какой заклад, сэр? — «малыш Билли» не скрывал своего презрения к недоумку, каким он считал этого русского офицера, который еще вчера ходил пьяный, раскачиваясь на ветру. Видно, что самогон еще не выветрился из его головы и придает храбрости. И потому сержант оскалился дружелюбной улыбкой, показывая всем своим видом, что калечить офицера он не будет, устроит только легкую трепку.
Ермаков достал портмоне, высыпал на совковую ладонь сержанта всю свою наличность и только потом скосил глаза. Бог ты мой, вокруг собралась изрядная толпа русских и американцев. Первые угрюмо смотрели на ротмистра, а поручик Мичурин, стоя за спиной денщика Акима, выразительно покрутил пальцем у виска. Американцы веселились, заранее наслаждаясь зрелищем и предвкушая победу своего соотечественника.