– Украшение, Ваше Императорское Величество…
– Я вижу, что украшение… Кто тебе разрешил воткнуть в волосы этакое в моем доме?!
Гнева не понял никто, ничего особенно в витиевато закрученных лентах не было.
– Ножницы!
Мавра Егоровна даже не сразу поняла, что требует Елизавета Петровна. Но слуги подсуетились быстро, и в следующую минуту государыня лично кромсала украшение, явно стараясь захватить вместе с лентами и волосы. Бедная Нарышкина безмолвно плакала, она уже поняла, что прядь впереди срезана почти под корень и отрастет не скоро.
Досталось не одной Нарышкиной, еще две фрейлины в императорском запале были лишены кудрей в своих прическах, причем они утверждали, что не только с волосами, но и клочками кожи с головы.
– Я вас научу выглядеть как нужно!
И впрямь учила! Регламентировалось все: прически, цвета платьев, количество украшений, покрой… Никто не должен выглядеть красивей императрицы!
Не одна Елизавета Петровна страдала этакой манией, английская королева Елизавета I также определяла, как и во что должны быть одеты придворные, и не терпела, если кто-то выглядел лучше ее. Тяжело придворным, когда старятся их королевы, если они правят страной в одиночку.
Но для молодой семьи дело не ограничилось только правилами ношения одежды и украшений: словно получив в свое распоряжение молодых людей, Елизавета Петровна вмиг превратилась из любящей тетушки в строгую ханжу. Их дело – родить наследника, причем чем скорее, тем лучше! А потому ничто не должно отвлекать от «задания».
От Петра и Екатерины удалены все, кто им хоть как-то дорог, – пажи, слуги, камердинеры, даже калмычонок-паж и дядя Петра Август, епископ Любекский, которого вдруг отправили домой в Голштинию. Петр возражать не смел. Он до смерти боялся тетки, ему даже ночами снилась крепость, в которой сидел Иоанн Антонович.
По замыслу Елизаветы Петровны, эти меры должны были толкнуть молодых в объятия друг дружки и привести к желаемому результату. На деле же выходило наоборот.
Елизавета Петровна почти каждый день отводила Екатерину в сторону и осторожно, намеками пыталась вызнать, как дела в спальне. Что могла сказать бедная девушка? Что муж норовит напиться и заснуть раньше, чем она дойдет до постели? Что он откровенно обсуждает со своим слугой достоинства фрейлины, громко объявляя, что великой княгине до нее далеко? Что Петр не сделал ни единой попытки сблизиться?
Она ничего не говорила, краснела и молчала, опустив голову.
Это было невыносимо унизительно, Екатерина чувствовала себя виноватой в том, что непривлекательна для мужа, что тому куда больше нравится то одна, то другая фрейлина… Отношения вовсе не клеились; сначала она пыталась полюбить своего супруга, но быстро поняла, что так будет только хуже. Нет, лучше, если любви к супругу не будет вовсе, потому что ответной ожидать не стоило. Если бы он пожелал, чтобы она его полюбила, это удалось бы без труда, но Петр если и желал, то глубоко скрывал это…
У великого князя нашелся еще один способ издеваться над женой, он словно мстил ей за собственную несостоятельность. И мстил извращенно.
Приметив, что Екатерина мило щебечет с Андреем Чернышевым, который стал его камердинером, Петр принялся просто сводить вместе эту парочку! Дружба с Чернышевым еще с тех времен, когда у них появился Молодой двор, это воспоминание о беззаботности, когда казалось, что все хорошее еще впереди… Екатерине было приятно разговаривать с камердинером мужа, слышать веселый голос без визга, комплименты вместо глупостей, Чернышев не заставлял ее рассуждать на темы мундиров и муштры, от него не пахло псиной и вином, с ним было приятно.
Удивительно, но Петру доставляло болезненное, извращенное удовольствие наблюдать, как эти двое приятно беседуют, он, словно гадкий монстр, наблюдал за подопытными кроликами, посаженными в тесный ящик вдвоем. Петр по несколько раз в день отправлял Чернышева к Екатерине и всякий раз спрашивал, сделал ли он уже… Сначала камердинер делал вид, что просто не понимает, о чем говорит великий князь. Потом несколько толчков в бок с хихиканьем: «Да ладно, я не сержусь, говори откровенно!» – заставили его опасаться неприятностей и быть осторожней.
Екатерине на опасность указал старый слуга Тимофей Евреинов, осторожно обратив внимание на то, что вокруг слишком много любопытных ушей и глаз; даже если ничего нет, все равно придумают, нельзя давать ни малейшего повода, чтобы не быть ни в чем обвиненной. Екатерина, для которой болтовня с Чернышевым была настоящей отдушиной – не с Кроузе же ей щебетать, а с мужем просто невозможно, – совсем сникла.
Тимофей был прав, придворные сплетники тут же приписали Екатерине в любовники всех троих Чернышевых, служивших у Петра. Конечно, потому у нее и нелады с мужем! Куда великому князю до этих троих красавцев!
Чернышев почувствовал, что вокруг шеи затягивается петля, а потому на очередное настояние Петра быть посмелей с его супругой ответил:
– Пусть Ваше Императорское Высочество примет во внимание, что великая княгиня все же не госпожа Чернышева…
Петр грубо расхохотался.
Все прекратила Елизавета Петровна; Чернышевы все же поплатились за дурь князя, причем все трое, они были отправлены подальше от Петербурга в дальние гарнизоны Оренбургской губернии, практически в ссылку, разве что не в кандалах. Петр отделался легким испугом, Екатерина тоже, поняв, что стала куда более зависимой и невольной, чем была девочкой в Штеттине.
Императрице надоела свора собак, шум, гам, вопли и беготня рядом со своими покоями. Петр и его свора поднимались как раз тогда, когда Елизавета Петровна только укладывалась спать, ведь ночами она веселилась. Конечно, племянник с этим нисколько не считался, его нелепая возня с муштрой лакеев и жены, с дрессировкой и битьем несчастных собак сильно действовала на нервы императрицы, бывали минуты, когда она в раздражении даже жалела, что вытащила этого недоумка из Киля и сделала своим наследником. Может, было бы лучше оставить престол Иоанну Антоновичу, заключенному в Холмогорской крепости?
Опасные для Петра и Екатерины мысли начали появляться у императрицы…
Последней каплей стала безобразная придумка Петра.
Однажды он прислушался и обнаружил, что за дверью, которая соединяла его комнаты с какой-то еще, но была заколочена, ведется тихая беседа. Время позднее, и обычно в столь поздний час князь бывал уже в спальне у супруги, но на сей раз он не спал. Петр с любопытством приложил ухо к двери и понял, что по ту сторону ужинают Елизавета Петровна с ее фаворитом Разумовским. Разговор шел приватный, хотя и ни о чем.
Любопытство заставило князя на следующий день, пока Елизавета Петровна еще спала, просверлить несколько отверстий в двери, чтобы понаблюдать через них за тетушкой. На что он надеялся? Что увидит, как Разумовский делает то, что ему самому не удается? Но там оказалась не спальня, а комната для уединенных завтраков и ужинов. Зато Разумовский появлялся в шлафроке, а императрица без фижм и бриллиантов. Ну почти неглиже же!
Радости Петра не было предела, он получил возможность подглядывать за тетушкой! Конечно, первой, с кем он, торжествуя, поделился своей тайной, была Екатерина. Однако жена не разделила радости супруга, напротив, ужаснулась:
– Петер, этого нельзя делать! Это непорядочно!
Екатерина категорически отказалась подсматривать, Петр разозлился, впервые обозвав ее дурой, и пригласил к такому развлечению придворных. Фрейлины и камер-юнкеры не великая княгиня, даже если и хотели бы отказаться, то не могли, они подсматривали.
Как долго, неизвестно, но когда об этом узнала императрица, гневу ее не было предела! Быстро выяснилось, что великая княгиня в сих забавах участия не принимала, но мужа не остановила. Елизавета Петровна прекрасно понимала, что остановить Петра невозможно, потому Екатериной хоть и была страшно недовольна, но зла не держала.
Несостоявшаяся любовь…
Императрица взволнованно, вернее, в крайнем раздражении ходила по спальне. Притащить из захолустья этого идиота, назвать наследником, вложить в него столько средств и сил, женить, чтобы он вел себя как полный придурок?! Елизавета Петровна уже тысячу раз пожалела, что назвала племянника наследником престола, можно и переиграть, только в чью пользу? Разве что будет внук. Но ведь и того не предвидится. Для чего она их поженила? Чтобы родили наследника, но эти двое дураков в спальне играют в куклы!
Императрица была страшно разгневана на племянника за дурость, а на его жену за неспособность этой дури противостоять. Ведь как радовалась, что у Петра разумная, серьезная супруга, казалось, только женятся, сразу возьмет его в руки, заставит вести себя, как положено молодому мужу, а не дерганому подростку.
Камердинер доложил о приходе Бестужева.
– Пусть войдет.
Бестужев тоже странен, он далеко не красавец, но более всего канцлера портило отсутствие зубов, из-за чего губы проваливались внутрь рта, при разговоре во все стороны летела слюна, а шепелявую речь было трудно разобрать. Елизавета Петровна страшно не любила общаться с Бестужевым, но вынуждена признать, что редко встретишь людей умней, а вернее, хитрей канцлера. Он вел всю внешнюю политику России, представляя императрице лишь документы на подпись, но он же был против Екатерины как невесты наследника. Императрица поступила не только против воли Бестужева, вопреки его совету, но и тайно от канцлера.
И все же сейчас Елизавета Петровна позвала для совета именно его.
Бестужев действительно был исключительно ловок, он уже понял, зачем нужен императрице, а потому прихватил с собой заготовленную (и все-то он знал заранее!) бумагу с советами.
– Алексей Петрович, ты умен и сам небось понял, зачем звала.
– О наследнике речь поведешь, матушка?
Это не официальный прием, потому можно без титулов, не обязательно именовать «Ваше Императорское Величество», можно просто «матушка», хотя Елизавета куда моложе самого Бестужева. Но она позвала не в большой кабинет, а в спальню, хотя и парадную, разговор наедине, значит, особо доверительный, одна Мавра Егоровна вон в углу со свечами возится.
– Поведу. Что с ними делать? Ведь толку никакого, месяц за месяцем – ни наследника, ни серьезности. Бегает с собаками и гоняет лакеев, а она не перечит. Что делать?
Бестужев ловко выхватил из-за обшлага бумагу, протянул императрице:
– Я тут предложения по сему делу подготовил, прочтешь ли на досуге, матушка?
Елизавета Петровна бумагу взяла, но потребовала сказать и словами:
– Говори сейчас.
– Мыслю, молодежь надо от двора удалить хотя бы на время.
– Куда ж их?
– А хоть в Ораниенбаум, там дворец хорош, подновить, что обветшало, и жить в свое удовольствие.
– А ведь дело говоришь! Там есть где порезвиться на просторе, пусть побегает, на воздухе крепче станет.
– И собак можно не в спальне держать, а на псарне…
– Где?!
Хитрый Бестужев словно вскользь сказал, чтобы не выглядело жалобой на князя, но Елизавета Петровна все поняла.
– Где он собак держит?
– В спальне за перегородкой.
– Рядом с женой?
Канцлер только развел руками…
– Теперь понятно, почему они любовью-то не занимаются.
– Да как заниматься, ежели полная постель кукол.
Елизавета схватилась за сердце, рухнула в кресло, Бестужев и Мавра Егоровна засуетились, Мавра сунула под нос нюхательную соль, канцлер замахал все тем же листом с предложениями, чтобы повеяло воздухом.
– Лекаря, матушка?
Та махнула рукой:
– Не надо. Рассказывай уж все, что знаешь.
Бестужев не без ехидства поведал о солдатиках в постели, о стоянии княгини на часах, о занятиях с ружьем, о том, что князь без конца переодевает лакеев в разные мундиры и заставляет заниматься воинскими упражнениями прямо в комнатах, что в качестве развлечения может вылить вино на голову подвернувшегося слуги, даже иностранцам может отпустить непристойные шуточки, грубит придворным и послам, делает непристойные движения, дергаясь всем телом, корчит гримасы…
Елизавета Петровна слушала все это, прикрыв глаза и держа пальцы у висков.
– Да он что, совсем дурак, что ли?
Канцлер только развел руками.
– В Ораниенбаум удалю, а там поумнеет ли?
Бестужев приступил к изложению теперь уже плана по перевоспитанию великого князя.
Почему-то никому в голову не пришло, что юноша просто болен, что он законченный невротик и надо лечить нервы, а не перевоспитывать. Тогда такой мелочи просто не воспринимали. Нервы шалят? Выпей вон водочки с редькой, и полегчает. А Петру не легчало и после настоящей попойки, становилось только хуже. Окажись рядом просто мудрый человек, который смог бы стать князю другом и наставить на путь истинный, из него, может, что-то и получилось бы, ведь были же задатки. Но рядом только юная, обиженная им жена, которой самой бы разобраться в трудностях жизни. Они оба оказались в очень трудной ситуации, но Екатерина выбралась из нее с честью, а Петр, наоборот, опустился до самого низа, превратившись в откровенного дурачка.
В результате совещания императрицы с Бестужевым было решено всех немцев, прибывших с Петром из Киля и продолжавших воспитание в том же духе, убрать, заменив русским достойным наставником, которым был выбран князь Василий Репнин. Болтливых лакеев, дающих, как Румберт, дурные советы, тоже заменить. К княгине приставить в качестве наставницы Марию Симоновну Чоглокову, чтоб следила за каждым шагом и не допустила шашней с разными Чернышевыми…
От себя императрица решила пока молодых не отправлять, понаблюдать.
Изменилось многое, но не все, основное осталось прежним. Наблюдение за ними только ужесточилось. Особенно это касалось Екатерины. Мария Симоновна Чоглокова была двоюродной сестрой императрицы по материнской линии. Всего лишь на четыре года старше самой великой княгини, она давно и по любви замужем, имела четверых детей. По мнению Елизаветы Петровны – прекрасный пример для юной женщины.
Наставления были даны весьма строгие и обширные, касавшиеся всего. Великокняжеская чета строго ограничивалась в общении, должна была проводить как можно больше времени вдвоем, видеть перед собой только положительные примеры и постоянно поощряться к деторождению.
Екатерина от такой смены окружения пришла в ужас, ее практически лишали возможности видеться с друзьями, лишали возможности вообще общаться с кем-то из сверстников, оставляя только Петра и наставников. Не думая о том, что делает, она устроила настоящий скандал, возражая против Чоглоковой. Это позже будет время, когда она устроит такой же скандал после замены Чоглоковой другой фрейлиной, но тогда Екатерина показала, чему научилась у великого князя. Вместо того чтобы действительно положительно влиять на дерганого, несдержанного Петра, она сама закатила истерику. Такого просто не могло быть раньше, но недаром говорят: с кем поведешься, от того и наберешься… Екатерина кричала, что ни за что не примет Чоглокову, не станет ей подчиняться и вообще не желает видеть!
Однако великую княгиню от дурных привычек излечили быстро.
Елизавета Петровна, услышав о протесте невестки, даже задохнулась от возмущения. Эта дрянь, нищая девчонка, у которой не было даже запасных чулок, когда приехала в Россию, получившая все, о чем можно только мечтать, обласканная и одаренная сверх меры, смеет возражать против ее монаршей воли?! Девица, не умеющая соблазнить даже такого сморчка, как Петр, считает себя вправе быть чем-то недовольной?!
Дверь в комнату Екатерины распахнулась почти рывком, она едва успела присесть в поклоне, как на голову просто посыпались гневные слова императрицы. Вот теперь Екатерина увидела, что такое монарший гнев в России. Пощечины и оплеухи, а тем более крик принцессы Иоганны показались ей просто воркованием…
– Я знаю, почему вы плачете! Женщины, которые не любят своих мужей, всегда ревут! Но ведь вас, дорогая, – голос императрицы ехиден, – никто силой замуж за великого князя не гнал, вы согласие дали, зная, каков он. Некрасив? А что, был красивей, когда замуж шла?! Хотелось стать великой княгиней, а муж не нужен?