Кивок.
– Закончим это безобразие, научу. Только постарайся не вляпаться во что-нибудь, где тебе снесут башку. Без нее учиться как-то неудобно.
Жанна поневоле улыбнулась. Вокруг нее со времени ухода из дома были самые разные люди, кто-то насмехался, кто-то горячо поддерживал, кто-то завидовал, кто-то считал ненормальной. Но такого, как этот барон, больше не было. Жиль де Ре вел себя так, словно она принадлежала ему лично, причем принадлежала целиком, без остатка. Сила его натуры такова, что девушка сопротивлялась с трудом. Странно, но иногда хотелось… попросту прижаться к его плечу, словно барон мог защитить от тяжести этого мира.
А однажды Жанна вдруг поймала его… восхищенный взгляд! Нет, он не восхищался ею как женщиной, отнюдь. И даже как способной ученицей. Где бы ни оказывалась Дева, на улице вокруг нее немедленно собиралась толпа, девушку приветствовали, желали удачи, каждый норовил дотронуться хотя бы до ее стремени, до уздечки ее коня. Вот и в тот день она попала в такую же восторженную массу людей, желавшую увидеть свою Деву. На глазах у многих даже были слезы радости, женщины протягивали ей детей, чтобы только коснулась, чтобы поделилась своей благодатью.
Жанна и сама не понимала, сколько времени прошло с той минуты, как она окружена восторженной толпой. Оглянувшись, девушка вдруг увидела, что Жиль де Ре наблюдает, остановив своего коня, хотя мог бы проехать дальше. И в его глазах не было ни привычной насмешки, ни вызова, барон восхищался, словно ему передалась радость простых горожан.
Он ничего не сказал своей подопечной, словно и не было того случая, однако такое повторялось, стоило им выбраться на улицы города. И ни разу Жиль де Ре не осадил людей и не поторопил саму Деву, он явно одобрял их любовь и восторг.
В тот день с утра стояла прекрасная погода, барон Жиль де Ре не появлялся, а потому Жанна собралась выехать на долгую прогулку сама, только в сопровождении пажа Мюго. Жиль никогда не предупреждал, что собирается делать, и не объяснял, куда временами исчезает. К чему? И кому объяснять, этой девчонке?
Но уехать не удалось, зачем-то позвал дофин. Жанна предвидела долгую беседу с нудным Карлом вместо веселой прогулки, но старалась не слишком раздражаться из-за этого. Дофин все же странный, в нем словно уживались два человека: один любил верховую езду и соколиную охоту, мог часами скакать во весь опор, а второй страшно боялся всего подряд. Особенно деревянных полов. Карл слишком хорошо помнил ощущение ужаса, когда под ними вдруг провалился подпиленный пол и несколько придворных погибло. Сам дофин не только остался цел, но и не получил ни царапины, но после того покушения видеть деревянные полы не мог, их всегда покрывали толстыми коврами. И сквозняков Карл тоже боялся…
Однако в комнате, где за плотно закрытыми окнами сидел дофин, Жанну ждало новое интересное знакомство. Стоило самой девушке войти, как следом появился стройный молодой человек. Его отличали приятная, несмотря на длинноватый, как у Карла, нос, внешность и изысканные манеры.
На лице дофина появилось подобие улыбки:
– Вот вам еще один горячий сторонник спасения Орлеана – мой кузен герцог Алансонский.
– Вы вовремя, герцог, скоро нам предстоят горячие дни. Чем больше королевской крови будет с нами, тем лучше.
Герцог горячо поддержал намерение Жанны, он поверил в ее предназначение и объявил, что намерен участвовать в походе обязательно. Мало того, герцог пригласил Жанну в Сомюр, где жили его жена и мать. Жанна обещала им вернуть дорогого человека в целости и сохранности.
Жиль де Ре все это время где-то отсутствовал. Зато герцог Алансонский, восхищенный умением Жанны держаться в седле, подарил ей красавца коня, чему девушка очень обрадовалась, ведь ее мучитель пока не позволял садиться на приличную лошадь, все еще держа подопечную на старой кобылке, подаренной ей в Вокулёре.
– Вы поистине необычная Дева, посланная нам Господом!
Он с удовольствием фехтовал с ней, откровенно поддаваясь, чтобы сделать Жанне приятное, чего она не поняла, восторгался ее посадкой в седле, тем, как владеет копьем… Всем, за что барон немилосердно ругал. Герцог же хвалил и хвалил… При этом даже забывалось, что все умения добыты упорными тренировками под строгим надзором Жиля де Ре.
Вернувшись через несколько дней, барон с изумлением обнаружил, что у Жанны новый покровитель и что мысли девушки заняты герцогом слишком сильно…
– Тебе нравится герцог?
Жанна только пожала плечами:
– Он всем нравится.
– Кому всем? Если ты имеешь в виду дофина, то ошибаешься. Если епископа, тоже. Мой кузен Тремуйль его терпеть не может…
– А вы?
– А я смотрю на чудного герцога вполне реалистично. Он не отличается ни глубиной ума, ни широтой взглядов, вспыльчив, завистлив, тщеславен, несдержан в словах. Но суеверен не меньше дофина, а потому поверил в твои Голоса с первых минут, можешь радоваться.
Жанну задела такая характеристика, данная герцогу.
– Вы ему просто завидуете!
Барон изумленно раскрыл глаза:
– Завидую? В чем? Герцог не знает и сотой доли того, что знаю я, с трудом складывает буквы в слова. Его шпагу я мог бы выбить из рук уже вторым ударом, хотя сам он считает себя прекрасным фехтовальщиком. Я могу купить все его земли, даже не почувствовав расходов на это. Мои лошади куда лучше, чем у него!
– Однако он подарил мне нового коня, а не вы!
– Ах, вот в чем дело! Мы влюбились в герцога за лошадку… Надеюсь, ты не сбила ей спину своей задницей в первый же день? Это не вокулеровская кляча, которой все равно, кого тащить на себе, тебя или Тремуйля.
– Лошадь прекрасная! А вам завидно.
– Лошадь и правда хороша, именно потому я с тебя строго спрошу за потерянную подкову с ее копыта и за то, что ты даже не сообразила полюбопытствовать, отчего она прихрамывает! – голос Жиля де Ре загромыхал. Жанна растерянно смотрела на своего учителя-мучителя. Откуда он узнал о том, что новая лошадь в первый же день захромала? – Что хлопаешь глазами, как глупая овца?! Воительница называется, голова забита герцогом вместо дела! Надеюсь, ты хоть не отдалась ему в ближайших кустах?
Жанна задохнулась от возмущения, ей хотелось просто разорвать противного барона в клочья. А тот удовлетворенно кивнул:
– Судя по твоему возмущению, этого не произошло. Умоляю, потерпи до окончания военного похода, а там можешь… м-м… любить кого хочешь.
– Как вы смеете?! У герцога прекрасная жена, которую он очень любит!
– Ага, значит, мы уже знакомы с супругой… Стоит на пару дней отлучиться, как у тебя тысяча новостей! Ты права, прекрасная и любит. А как не любить, если ради выкупа его из плена она заложила свои драгоценности, а он теперь ломает голову над тем, как вызволить тестя – герцога Орлеанского.
– Вы злой и завистливый!
– Ого! – Жиль смотрел на Жанну с явным интересом. – Ты становишься более человечной, чем была раньше.
Девушка чуть растерялась, потом сокрушенно помотала головой:
– Нет, рядом с вами я становлюсь куда хуже, чем была раньше.
И тут барон довольно расхохотался:
– Дурочка! Ты думаешь, достоинство человека в том, чтобы быть всегда чистеньким, не встречаясь с пакостью? Нет, куда важнее другое твое качество – к тебе не пристает грязь, даже если ты ее касаешься. Вот это постарайся не потерять. А нимб святой… да кому он нужен!
И снова Жанне показалось, что она заглянула в преисподнюю. Девушка в ужасе прошептала:
– Мы с вами умрем одинаковой смертью…
Барон замер, широко раскрыв глаза, потом привычно фыркнул:
– Значит, тебе придется жить долго и счастливо. Или со славой погибнуть в этой войне, потому как на иную смерть я не согласен!
Если бы они знали, сколь вещими окажутся слова Жанны! Они действительно были обвинены каждый в свое время в ереси, отлучены от Церкви каждый за свое и сожжены на кострах. Только барона прежде повесили, то ли боясь, что он сумеет подкупить и палача, то ли опасаясь, что улетит прямо со сложенного хвороста.
Жанна не узнавала сама себя. С детства она считалась и была очень доброй девочкой, жалевшей всех и все, никогда даже не раздражалась, а рядом с бароном стала временами злиться и кипеть гневом. Жиль де Ре провоцировал эти чувства, намеренно задевая ее. Иногда его хотелось просто ударить!
Однажды девушка не выдержала и хмуро поинтересовалась:
– Зачем вы меня злите? Стараетесь сделать хуже? Это грех.
Барон с интересом поглядел на подопечную, вздохнул и присел рядом.
– Жанна, если ты полагаешь, что врага можно победить увещеваниями, то сильно ошибаешься и потерпишь поражение, а это не входит в мои планы. На штурм нельзя идти с блаженной улыбкой на устах, не успеешь крикнуть «мама!», как эта улыбка слетит вместе с головой. Противника не побеждают уговорами, годоны пришли во Францию с мечом, и гнать их нужно тоже оружием. А значит, мы должны быть сильнее! – Он встал и прошелся по комнате. – А зачем?.. Как ты думаешь, почему я гоняю тебя у всего Шинона на виду? Потому что, глядя на тебя, Деву, сотни других дурней, вчера не державших оружия в руках, теперь носятся с копьями наперевес и дерутся деревянными мечами. В другое время нанять их и обучить стоило бы сумасшедших денег, а сейчас это делается бесплатно, просто потому что люди хотят помочь своей Деве, идти за тобой!
Жанна ахнула:
– Я нужна вам из-за денег?
Бровь барона приподнялась:
– А ты думала для чего? Неужели мне больше нечем заняться, как только возиться с девчонкой-неумехой? Или вообразила себя принцессой только из-за того, что герцог ежедневно делает тебе кучу комплиментов?
Едва сквозь привычную надменность проглянуло истинное лицо, как он тут же стал прежним. Жанну захлестнула обида:
– Вы можете больше не возиться со мной! Я не потерплю поражения, потому что меня поддерживает Господь!
– Ого! Мы уже научились обижаться. Ты из святоши становишься человеком, это мне нравится куда больше.
– Вы делаете меня хуже, чем я есть!
– Неправда, я просто напоминаю, что кроме неба есть еще и земля и если не смотреть под ноги, то можно упасть. Смотри хоть иногда, пожалуйста. – Уже у двери он обернулся, снова насмешливо блеснули большие глаза: – А возиться с тобой я буду! Слишком много сил и денег вложил, чтобы бросить на полпути! Ты еще освободишь Орлеан и притащишь этого недотепу в Реймс. Вот после того тебя можно будет бросить.
Глядя вслед ушедшему барону, Жанна пыталась разобраться сама в себе. Да, конечно, она сильно изменилась, и непонятно, хорошо это или плохо. Ей по-прежнему жалко любого обиженного, она по-прежнему горела желанием освободить Орлеан, в чем барон девушку поддерживал, но Жанна стала видеть людские недостатки, не осуждая их при этом. Зато теперь деревенская простушка была готова дать отпор любому. Хорошо это или плохо? Может, Жиль прав, и добро должно быть с кулаками? И все равно Жанна не представляла, как можно убивать людей, даже если это враги…
Однажды де Ре сказал, что Жанна с дофином словно спят, только каждый по-своему. Тогда она не поняла, о чем речь, а теперь вдруг осознала: Жиль старательно пробуждал в ней чувства, раньше совершенно незнакомые, – досаду, возмущение, даже злость. Вызывал их по отношению к себе, при этом временами оговаривая, что злиться надо будет на врага.
Жанна пыталась внушить ему, что победить можно и словом, это вызывало у барона приступы смеха.
– Но Иисус побеждал добрым словом, а не злостью. И многие святые тоже.
– Иисус – да, но вот святых в наших краях давненько не наблюдалось. Правда, если тебе действительно удастся без применения силы уговорить англичан уйти от Орлеана, я признаю тебя святой и объявлю об этом всему миру! Только боюсь, что нам все же придется надрать им уши и задницы безо всяких увещеваний. Спустись с небес на землю хотя бы на время похода, прошу тебя! – И тут же следовала новая насмешка: – А то мне как-то совестно давать по шее святой!
А однажды, сама не зная почему, Жанна вдруг заявила барону:
– Вы совсем не такой, каким стараетесь казаться!
Его черные глаза уставились в нее, и в этот раз она не увидела преисподнюю… Жиль де Ре отвел взгляд первым, чуть задумчиво хмыкнув:
– Может, ты и права…
И обычной насмешки не последовало.
Барон задал один вопрос, ответ на который Жанне пришлось искать в самой себе:
– Слушай, я заметил, что ты смущаешься всеобщей любви, особенно когда тебя окружает народ и начинает вопить от восторга. Почему, разве это не приятно, когда тебя боготворят?
Девушка даже вздрогнула при слове «боготворят».
– За что меня возносить, ведь я ничего не сделала? Они кричат, словно я героиня…
– Вот только не говори, что ты такая же, как все, это будет выглядеть как набивание себе цены.
На глазах Жанны выступили слезы:
– Вот и вы тоже! Я действительно такая, как все! Просто меня Господь избрал, чтобы я показала Франции, куда идти и что делать!
Жиль де Ре замер, задумавшись. Непохоже, чтобы она набивала себе цену, эта девчонка действительно так и думает.
– Ты полагаешь, что Господь любого может выбрать для такой роли? Тогда проще было бы поручить это вон Бартоломи или епископу, а не тащить тебя из деревни, с границы с Лотарингией.
– Но я и правда не знаю, почему меня… Только я об этом не думаю, это Его воля. Жалко времени, которое проходит впустую, дело надо делать, а я сижу здесь. Не о себе надо думать, а о том, что должна сделать.
Чокнутая, сказал бы еще вчера Жиль, но сегодня все было иначе. Он уже понял, что не чокнутая и не блаженная, она человек, твердо поверивший в свое предназначение и теперь рвущийся выполнить его любой ценой. Стало страшно, а если этой ценой окажется ее жизнь?! Кажется, спросил вслух, потому что девчонка испуганно застыла, вытаращив на барона глаза, потом как-то по-особенному тихо покачала головой:
– Если это понадобится…
– Ты готова отдать жизнь, чтобы дофин проснулся и погнал годонов, которых сама и в глаза не видела?!
У нее снова слезы, жить хотелось, все же совсем молоденькая.
– Если иначе нельзя…
Жиль де Ре замер, уставившись в эти черные глаза. Девчонка явилась из своей деревни, которой война хоть и коснулась, но не так уж сильно, чтобы, если понадобится, пожертвовать собой ради людей, которых она никогда не видела и, возможно, не увидит… Нет, она чокнутая! Или святая…
Бартоломи с удивлением качал головой, встреча с этой девчонкой что-то изменила в бароне, и слуга никак не мог понять, нравятся ему эти перемены или нет. Временами он мог поклясться, что Жиль де Ре готов посвятить Деве свою жизнь. Этого еще не хватало! Барон всегда был в определенной степени не в себе, а уж к чему приведет общение с этой святой…
Слуга проводил взглядом своего хозяина, поскакавшего непонятно куда непонятно зачем.
Конь действительно нес барона Жиля де Ре подальше от Шинона. Особых дел вне города у него не было, просто хотелось разобраться в себе самом.
Жизнь Жиля была ясной и легкой, особенно с тех пор, как после гибели отца и второго замужества матери они с братом перебрались к деду. Дед научил внука получать удовольствие от всего – чтения книг и бешеной скачки на отличной лошади, от размышлений и умелого владения мечом, вкусной еды, красивых женщин, каждого прожитого дня. А еще внушил, что их род выше всех, даже выше законов Франции. Основания для этого были, они вели свою родословную от самого Карла Великого!
В шестнадцать Жиль увидел юную Катрин, влюбился и, опасаясь не получить разрешения на брак, потому как приходился очаровательной соседке в некотором роде кузеном, не без помощи деда попросту умыкнул девушку. Разрешение было получено, брак состоялся, принеся юному барону дополнительно к его собственным огромные владения в качестве приданого невесты, а самой молодой супруге заботы о родившейся дочери.
Но пришло время, когда Жиль заскучал, захотелось не просто носиться по полям или сидеть в библиотеке, а участвовать в общей жизни Франции. Молодого барона норовили заполучить на свою сторону и англичане, и бургундский герцог Филипп, ведь огромные, к тому же не разоренные войной владения Жиля делали его богатейшим человеком в стране. Но он выбрал несчастного дофина Карла, просто потому, что у того шамбелланом был кузен Жиля де Тремуйль. Толстяк Тремуйль вовсе не был так уж симпатичен барону, как и рохля Карл, просто надо же быть при ком-то.