А я-то успел подзабыть, насколько для него важны близкие люди, и насколько у него развит этот… не знаю… инстинкт самопожертвования, что ли…
Но сейчас я просто хочу сделать ему хорошо.
— Закрой глаза, — полуприказ-полупросьба.
Закрывает, и я сажусь сверху, ему на колени, чтобы было удобнее целовать. Обнимаю лицо руками, словно чашу, и прижимаюсь в поцелуе снова. Провожу языком по полуоткрытым губам, втискивая его меж зубов, сплетая с его, всасывая в себя, возбуждаясь от нереальности момента — как бывает, когда получаешь что-то, чего ждал бесконечно долго, так долго, что успел разочароваться, очароваться снова, а потом в тоске и горечи признать безнадёжным, и повторно отказаться от возможности получить…
В какой-то момент Женька, не менее возбужденный, чем я, сам трётся пахом, и у меня перехватывает дух. Обнимая его за затылок одной рукой, второй пытаюсь расстегнуть ремень и застёжку на джинсах, наэлектризованный уже от того, что касаюсь его напряженного члена.
Его руки слепо шарят по моей спине под пайтой.
— Господи, Ники, ты такой тощий, — выдыхает между поцелуями.
Встряхиваю головой.
— Срать. Трахни меня, Жек.
Его глаза совершенно бешеные, в них ни одной трезвой мысли и, гадая, как давно у него никого не было, я ныряю рукой в его джинсы, касаясь нежной, налитой кровью плоти.
- Сшшш… - шипит, когда вытаскиваю член на прохладный воздух, проводя во всей длине.
Шепчу ему, пожалуйста, давай, шепчу, трахни меня, низким голосом прямо в ухо, чтобы он забыл кто он, кто я - для него, и взял от меня всё.
Ты только мой сегодня. Похуй, что там случится завтра.
========== Вне времени ==========
Я отхожу от ощущения заполненности, от звона в ушах и мелкой дрожи экстаза, когда удовольствие медленно переходит в приятную усталость по всему телу.
Дыхание Жеки рядом со мной выравнивается, и через минуту он уже спит, прикрывая локтем глаза от света. Есть у него привычка отрубаться после секса, и, самое забавное, он так же отрубается после матча или тяжелой тренировки — иногда даже в машине.
У меня же всегда первая мысль — душ, и я заставляю себя подняться и встать под теплую воду. Вспоминаю, как во второй раз Жека, освоившись, трахал уже медленнее, с оттяжкой, как ему хочется, вспоминаю, как он закинул мою ногу себе на плечо и навалился почти всем весом, чтобы окончательно придавить к кровати. После этого толчки, попадая в нужное место заставили меня, как бы я ни сдерживался, всхлипывать и просить в голос.
Это был тот момент, когда я совершенно забылся — забыл, кто я, кто он, где мы…. и видел только эти его заколдованные ведьмаческие глаза не отрывающиеся от моих в непонятном пристальном выражении.
Умываюсь, усталым движением откидывая назад волосы.
Хорошо это или плохо?
Не знаю, но мой лимит переживаний на сегодня исчерпан.
Понимаю — душ меня не успокоил, скорее, разбередил память. Иду на балкон и выкуриваю несколько сигарет — одна за одной, без перерыва, считая затяжки.
«Добился чего хотел»? — стучит в голове.
Мерзко.
А чего я хотел на самом деле?
Вздохнул, чувствуя себя Золушкой после бала, и прошаркал в кухню. Сделал кофе и снова закурил уже там, стряхивая пепел в блюдце.
Не уверен, будем ли мы жалеть. Скорее всего — нет, просто неожиданная близость… сверх обычного принесла мне парадоксальное ощущение завершенности.
Будто закончился определённый жизненный этап, и пора переворачивать страницу.
И я не знаю, что там на следующей, что он скажет, что скажу я, с каким выражением мы посмотрим утром друг другу в глаза, но…
Усмехаюсь себе под нос — такие выводы и пиздострадания после простого траха.
Философия, мать её.
Но, если так подумать — я, типа, получил, что хотел, и даже если дело обернётся хреново, мне будет, что вспомнить.
И, вот ещё что интересно — успокоюсь ли я после одного раза? Как эти идиотические ромео, которым лишь бы поставить галочку. Синдром хищника удовлетворен, поехали дальше.
Хреново, что, не зная себя, я не могу разобраться.
Но, по крайней мере, это ощущение завершенности дало мне возможность отступить от себя самого и посмотреть со стороны. А посмотрев, не то ужаснуться, не то застыть в пробивающемся в мозг озарении — я так сосредоточился на Жеке, что потерял себя совершенно. Любовь к нему вытеснила всё — мои интересы, мою самодостаточность, то немногое, что идентифицировало меня как личность… не помню, когда я в последний раз терял себя в книге, а не в аутоагрессии.
Дурная любовь, разбирала меня по кусочкам, заменяя детали, что я совершенно не заметил подмены. А если и анализировал, то не заострял внимания, полагая происходящее совершенно адекватным.
Когда вообще состояние депрессии стало для меня нормальным? Когда я начал считать так часто, что вся моя жизнь теперь поддается счёту?
Я помассировал виски, пепел от зажатой в пальцах сигареты отпал и рассыпался на столе. Глубоко вдохнул, пытаясь понять, как теперь собрать себя заново — вспомнить, каким я был… был когда?
Память милосердно подтёрла, покрыла матовой пленкой многие воспоминания, не связанные с Жекой, потому что они были не нужны, и я уже даже не помню многое, о чём мечталось, помню только много книг — прочитанного залпом Гарри Поттера, графа Монте-Кристо, все томники Мушкетёров, помню, я хотел стать кем-то особенным, кем-то значащим в этом мире, смотрел на Жеку и понимал — он станет, потому что старается, а кем могу стать я? И я думал, думал, перемещался от одной мысли к другой — хотел стать то полицейским, то пожарником, то спасателем в джунглях — там где побольше опасностей…
И вот, посмотрите на меня — есть ли у меня хоть что-то особенное, кроме безграничной привязанности Жеки, которая на самом деле не имеет никаких оснований, ведь, с каких сторон ни посмотри — я совершенно обычный дурачок двадцати шести лет, только и умеющий зарабатывать деньги…
Наслаждался ли я депрессией? Упивался ли жалостью к себе?
И я понимаю — да, ведь жалеть себя было проще, чем двигаться дальше…
Каким я был до этого — и эта картинка мне не понравилась: маленький мальчик с книжками, не понимающий, почему у него только бабушка, а не папа и мама, потом задиристый подросток со скрытым родительским комплексом, обиженный на весь мир, неконтролируемый, влезающий в передряги по поводу и без, подпускающий к себе только Жеку и бабулю, ещё позже — шарящий матанализ, черчение и прочую бурду студентик, под пофигизмом скрывающий любые чувства — и по привычке, и потому, что время бунта себя исчерпало, а поговорить искренне с кем-то, кроме Жеки, он так и не научился. И из-за этого он вцепился в Женьку как клещ, потому, что Жека давал ему источник живых, настоящих эмоций — радости, удовольствия, искренности, давал чувство нужности.
И Жека принимал это — потому что он цельный, у него есть внутренняя сила, идущая не от протеста или бунта, не от отторжения, а от широты души, от стойкости, от доброты. И, может, он и прав, что я всего лишь хотел сделать его ближе из-за своих… наклонностей?
Прикрываю глаза на секунду — и посмотрите, что я с ним сделал, с ласковым, преданным мальчиком Женей, который только и хотел, чтоб его лучший друг перестал закрываться один в комнате и страдать депрессивной фигнёй по ночам.
Я потёр щеки ладонями, будто это помогло бы снизить интенсивность мысли.
Нет, не хочу считать.
Такие отвратительные откровения о себе должна приносить крестная фея, чтоб с подзатыльником давать немного дельных советов, как заварившуюся кашу разгрести, ибо что мне с собой сейчас делать, я представляю слабо.
Я даже не знаю, в какую сторону двигаться, куда чертить пунктирную линию, ведущую даже не к сундуку с сокровищами, а к бутылке с однострочной инструкцией к нему.
Я и прежде искал себя (или делал вид) — искал в чем угодно: в других людях, в вещах, в эмоциях, которые на самом деле не испытывал, но которые зажигали меня, как топливо… и выжигали до дна, лишая желания двигаться, желания жить. Искал в поверхностном порядке, способном маскировать то самое выжженное поле после ложного чувства… Искал себя в чем угодно, но не в себе самом.
В основном потому, что думал, что там ничего нет.
Там и правда совсем немного…
Маленький мальчик в темной комнате. И коробки спичек, которые он если и находит, то сжигает полностью всё вокруг себя, а не освещает бережно — одну за одной.
Но это хотя бы моё.
Говорят, откровения подобного масштаба на человека снисходят только после потрясения или трагедии, после чего-то значащего… Можно ли назвать то, что произошло между нами с Жекой значащим?
Я бы не сказал, учитывая, что я получил лишь часть того, за чем гнался, и это оказалось совсем не тем, что мне нужно.
Полагалось, что как человек в пустыне, получивший даже глоток воды, сколько там умещается в ладонь — я буду бесконечно счастлив… И возникает закономерный вопрос — если каким-то извращённым вывертом судьбы мы всё-таки будет вместе — буду ли я счастлив или буду тупо мучить нас обоих, пока не случится дикая хрень, просто-напросто разводящая нас по разные стороны баррикад… насовсем?
Просто-напросто потому, что я всё ещё буду искать себя в нём, а не в самом себе.
И думать, так — правильно.
Наверняка, нам нужно будет с Жекой поговорить. Однако, девяносто процентов меня малодушно надеются, что он не будет спрашивать, а я не начну разговор. Хах, как же, с этим дотошным чудовищем.
Единственное, что мне наверняка известно — это то, что незаметно для себя я залез в глубокую яму и думал, будто живётся мне там отличненько, а оказалось — нихрена.
Удивительно, как ко мне не начали потихоньку закрадываться мысли на тему подохнуть… А Жека, кстати, мог подумать — осеняет меня. Понятно тогда почему…
Но я больше не хочу себя так чувствовать. Не хочу больше наслаждаться безвыходностью, жалеть себя, умасливать пульсирующее сознание суррогатом жизни. Но как измениться - понятия не имею.
Я посидел ещё немного, пока не понял, что уже коим-то образом полчетвёртого утра.
И, так как решения головоломки по имени «Некит» не предвиделось, оставалось подождать до девяти и собираться на работу, а не запутываться в себе ещё больше — до такой степени, пока не сможешь найти выхода из самого себя.
Разумнее было пойти спать к себе на кровать, но там, в одиночестве я точно не заснул бы, поэтому, не раздеваясь, пролез под Жекину руку и закрыл глаза.
А проснулся, скорее всего, от рентгеновского взгляда, направленного на меня довольно продолжительное время. Открыл глаза и встретился взглядом с Жекой. Попытался прочитать по лицу, о чём он думает, но он, видимо, ещё и сам не определился. И вправду:
— Чё делать будем? — переворачивается на живот, на локти, всё ещё глядя на меня сверху вниз.
— Ну, могу предложить замять. Чай не барышни. А что было… я в печали, а ты на нервах и с синдромом прекрасного принца. Бывает.
Искусанные от поцелуев Жекины губы скривились:
— Притвориться, чтоб ты мне опять такое устроил? Нет, спасибо. Ты иногда такая сволочь, Некит, зла не хватает.
И не поспоришь.
— Это да.
— Это — нет. Ты представить себе не можешь, что за мысли у меня в голове вертелись, — он, видимо, снова мысленно возвращается к тому состоянию. — Почему сразу нельзя было сказать — как мужик мужику?!
Я зажмуриваюсь. Я спокоен и для этого мне больше не надо считать… ну, почти.
— Я сказал.
Открываю глаза.
Жека собирается возмутиться, но потом, наверное, вспоминает, и так ничего и не говорит.
Спустя долгую паузу, пока он разглядывает меня ощутимо новым взглядом, а моя голова совершенно пуста, он спрашивает:
— Чего тебе не хватает, Некит? Только честно. Ты хочешь, чтоб мы… попробовали?
А ты согласишься?
— Как пацан пацану? — делаю последнюю бездарную попытку юморнуть.
— Без шуток.
Я все ещё смотрю ему прямо в глаза. Пытаюсь сформулировать правильно, но не уверен, что преуспеваю:
— Раньше думал, что тебя. А сейчас не знаю. У меня иногда такое чувство, что я вообще ничего не хочу.
— Херово. А чего ты раньше хотел? Раньше, чем меня, в смысле? Я помню, когда мы мелкими были, то говорил, прикольно было стать пожарником.
— Хах, скажешь тоже, детский трёп. Не могу понять, потому что пока вообще ни в чем не вижу смысла…
Мы замолкаем.
Он осторожно уточняет:
— А работа?
Закатываю глаза:
— Точно не смысл моей жизни. Мы об этом как-то говорили, помнишь?
— Помню, но всё меняется. А семья?
— Чувак, у меня не очень хорошие ассоциации о стандартной семье.
Он опускается с локтей на грудь и кладёт голову на скрещённые вверху руки. Говорит после длинной паузы, когда я уже думаю, что он заснул с открытыми глазами:
— Может, тогда давай ты решишь, что смысл во мне… Ну, пока что-то ещё не найдёшь?
— Хах, какой ты щедрый. Нет уж, мне теперь от себя противно, с этой хренью, что я творил.
— Не такая уж хрень… Ты типа, немного запутался.
— Это ты, типа, — передразниваю, — хороший друг, Жека, раз так думаешь, но не надо меня оправдывать — я облажался, без вопросов.
— Без вопросов, — теперь передразнивает он, — это то, что ты занимаешься самоуничижением до степени самоуничтожения.
— Какие умные слова мы знаем.
По выражению его лица понимаю, что получить мне подзатыльник, кабы не ситуация, и невольно ухмыляюсь собственной безнаказанности.
Его лицо неожиданно смягчается:
— О, вот ты и улыбнулся… Мне этого не хватало.
А у меня внутри от его слов будто что-то защемило, так что я резко отворачиваюсь в другую сторону, сильно зажав пальцами переносицу, чтобы сдержать непонятно откуда взявшуюся… эмоцию.
Он оборачивается за мной, кладёт подбородок на моё плечо, прям как преданная собачка, резонирующая с настроением хозяина. Золотистый ретривер. Говорит:
— Эй, Ники, ну чего ты?
Слава Богу меня быстро попускает, позволив перевести дух.
— Норм. Старею, чувак, становлюсь сентиментальным.
Мы ещё немного лежим, и я интересуюсь:
— Когда у тебя игра, кстати?
— Мм, пятнадцатого должна быть. Ты придёшь?
— Спрашиваешь. Конечно.
— Так мы… Мы всё ещё друзья?
Вопрос застаёт меня врасплох, особенно то, что он это уточняет, а не наоборот. Поворачиваюсь к нему обратно:
— С моей стороны точно, — говорить такое неловко из-за ощущения, что нам лет по тринадцать, — ты мне навсегда лучший друг.
Он кивает:
— Ты мне тоже. Какую бы хрень ты не сделал, я всегда тебя выслушаю. И понять попытаюсь.
Выдыхаю. Киваю в ответ.
Я знаю, что люди меняются, что время меняется, что слова — это только слова, и всё может произойти совершенно иначе, но то, что он говорит сейчас… Только это и важно.
Он по-прежнему нависает надо мной в немного неудобной позе и, по-моему, мысль приходит нам одновременно, но, что самое парадоксальное, привычно сдерживая себя, я вижу, как он наклоняется первым.
И — отстраняясь после, просит:
— Давай я пока побуду твоим смыслом. Мне, вроде как зашло, думаю… мне будет норм.
Я ничего не отвечаю, потому что мы оба знаем мой ответ.
Это чудовище всегда добивается своего. К счастью для остальных участников происшествия.
И когда он наклоняется за продолжением, я расслабленно закрываю глаза, почему-то вспоминая, что когда мы играли в рыцарей круглого стола, Жека всегда был королём Артуром, а я Ланцелотом.
========== Эпилог ==========
— Смотри, я купил спиннер.
— Женечка, двадцать шесть годиков. Подарок на ДэРэ самому себе.
— Да ладно тебе, прикольно же.
*
— Подойди сюда, Ники, потому что я не хочу бежать за тобой, чтоб догнать и связать…
Я хочу ответить саркастически, и даже открываю рот, но из него не вылетает ни звука, ибо я начинаю неудержимо краснеть от пошлой картинки в голове.
Пытаюсь её выкинуть, поднимая взгляд на Жеку, и выдавливаю только слабое, охрипшее:
— Не…
Что совершенно не похоже на возражение, потому что я вижу разительное изменение в его взгляде — как сужаются зрачки, как он становится едва ли не хищным.