Диана спала, положив расслабленные руки на колени. Её длинные волосы ниспадали на плечи, а лицо было таким спокойным и прекрасным, что я остановилась в паре шагов от неё и боялась вздохнуть. Я никогда не видела её спящей, потому что той ночью сама уснула, едва опустившись на подушку, и сейчас это зрелище настолько потрясло меня, что казалось, я больше уже никогда не смогу сдвинуться с места. Никогда я ещё не видела Диану такой беззащитной и прекрасной в этой своей беззащитности. Даже после. Сейчас я думаю, что всё-таки тот момент был особенным.
Я решила не будить её, но стоять там вечно я тоже не могла, а потому просто тихо села рядом. Готова поклясться, что при этом не раздалось ни единого звука (потому что я действительно даже не дышала), но она всё равно сразу встрепенулась, как будто почувствовала чье-то присутствие рядом с собой. Заметила меня. Улыбнулась. Значит, пока всё хорошо.
- Привет.
- Привет, - я тоже улыбнулась.
- Кажется, я заснула, - её улыбка показалась мне чуть виноватой.
- Это ничего. Поспи ещё.
- Да нет. Я уже выспалась. Даже домой успела съездить.
- Я заметила, - я кивнула на её свитер со снежинками.
- О! – она как будто смутилась и махнула рукой. – Он ужасен, я знаю, можешь ничего не говорить.
- А по-моему он замечательный, - сказала я и тоже смутилась.
- Бабушка подарила. На прошлый Новый год. Спасибо, - и глаза её заблестели.
И разрази меня гром, если после того случая она не стала надевать этот свитер чаще. Я это заметила, но никогда ей не говорила.
А потом я всё-таки спросила:
- Ну как?
Её взгляд померк, и я возненавидела себя за это.
- По-прежнему. Спит беспробудным сном.
- Ты ходила к ней?
- А? – она снова стала рассеянной. – А… Да… Вчера нас пустили к ней в палату. Она… выглядит просто ужасно. Я бы ни за что не узнала её, если бы мне не сказали, что она моя сестра.
- Я бы тоже хотела…
- Нет! – вскрикнула Диана и добавила чуть тише, но не менее твёрдо. – Нет. Не стоит. Поверь, тебе лучше её не видеть. Моя мать вчера так расплакалась от одного её вида, что отец не мог увести её, пришлось вызывать санитаров.
- Господи… - вырвалось у меня вместе с тяжёлым вздохом. – А врачи что говорят?
- Да что они могут говорить… Знаешь, я слышала, что если человек лежит в коме, его душа блуждает где-то в потустороннем мире и никак не может вернуться. Или не хочет, я точно не уверена. Просто человек находится не здесь. Врачи ведь ничего не могут с этим поделать, верно?
- Тогда, может быть, мы можем?
- Мы? – удивилась Диана.
- Ну да. Мы могли бы попробовать позвать её. Вдруг Маша услышит нас и вернётся?
- Услышит… - эхом повторила Диана и тут же с усмешкой махнула рукой. – Нет уж, это опять нечто из разряда молитв. Попробуй сама, боюсь, из меня зазыватель никудышный получится.
Я вздохнула. Казалось, что Диана нарочно выстраивает непреодолимую стену между собой и другими людьми. Почему? Почему она сама же отмахивается от всего светлого, чистого, искреннего и настоящего, что ещё осталось в ней? Почему обращает это в шутку? Чего она боится?
Я не спрашивала. Никогда не спрашивала об этом, потому что боялась стать как моя мама. Сама всего боялась. Боялась оттолкнуть неверным словом, ещё больше замкнуть эту едва начавшую зарождаться связь, которая была такой хрупкой тогда, но даже когда она стала неразрывной, я всё равно не спрашивала. Даже если её сердце навсегда останется закрытым для меня, это будет всё же лучше, чем коснуться незаживающих ран неловким, грубым прикосновением. Так я всегда думала.
- Я вчера всё-таки помолилась за неё, - сказала я.
- Правда? – её взгляд снова просветлел. – Это здорово. Вот спасибо.
Однако в голосе её я не слышала благодарности. По правде говоря, я вообще ничего в нём не слышала. Диана закрыла свою дверь у меня перед носом.
- Знаешь, что я тут подумала? – она повернулась ко мне со своей фирменной заговорщической улыбкой, как будто мы и не упоминали о Маше и всех этих серьёзных вещах минуту назад. Глаза её снова блестели, так, как они всегда впоследствии блестели, когда у Дианы появлялась какая-нибудь идея. Чаще всего её идеи были дурацкими, но я всё равно их очень любила. И та идея не стала исключением. – Я уже порядком устала тут сидеть и ждать, когда появится прекрасный принц, чтобы своим поцелуем разбудить мою сестру. Я могла бы конечно взять роль принца на себя, но боюсь, что тогда очнувшись, Маша отвесила бы мне порядочную оплеуху.
Я рассмеялась, и Диана засмеялась следом. Быть может, кому-то её речи могли показаться кощунственными, но только не мне. Потому что я видела, какое лицо было у Дианы вчера, когда она узнала обо всём этом. Видела, как дрожали её руки, а рассеянный взгляд скользил по пустынным коридорам больницы, словно ища поддержки. В её глазах я видела и страх, и настоящую боль. И слёзы. Просто Диана из тех, кто отчаянно пытается улыбаться, даже если корабль тонет. Да, именно такой она была. Моя любимая обманщица. Сколько раз ей удалось надуть меня своей улыбкой?
Но видит бог, она действительно очень любила свою сестру. Даже если многолетняя обида и заставляла её порой говорить ужасные вещи, она всё равно любила. Я думаю, она могла бы сделать для Маши что угодно, даже стать принцем. Вот только помолиться она не могла.
- Я подумала… То есть я хотела попросить тебя кое о чём, - она наклонилась за стоящей на полу сумкой и достала свой фотоаппарат. – Я захватила его сегодня из дома. Ты не против, если я сделаю несколько твоих снимков?
Ну как, скажите на милость, я могла быть против?! Да я чуть от счастья не умерла и всё улыбалась, как последняя дура. Да я и была дурой, маленькой и глупой девочкой, и очень счастливой. К тому же я никогда не умела отказывать ей. Что бы она ни попросила, я всегда говорила «да». Иногда я даже думаю, что скажи она мне: «Проваливай! Убирайся ко всем чертям! И чтобы я больше никогда тебя не видела!», я так и сделала бы без лишних вопросов.
Но она не прогоняла меня. Она протягивала мне руку.
4
Чёрно-белые фото. Чёрно-белые фильмы. Чёрно-белые мысли и сны. Каково это, видеть всё в чёрно-белых красках через объектив фотоаппарата? Какой она видела меня тогда? Я не знаю, но после того, как она посмотрела на меня через объектив своего чёрного «Кэнона», что-то в её отношении ко мне определённо изменилось. Она стала смотреть на меня по-другому. Смотреть так, что сердце замирало, и на меня находило какое-то приятное оцепенение.
Начали мы в больничном дворе. В ту зиму было очень много снега, и пустой двор больницы с одинокими тропинками, елями, занесёнными снегом, и забытой беседкой, выглядели чарующе.
Большая часть снимков из той «фотосессии» были как раз в этой самой беседке. Там было своеобразное затишье от ветра, и я всё порывалась снять шапку, но Диана мне не разрешала, говоря, что так лучше.
- Что значит «лучше»? – ругалась я. – А без шапки плохо, что ли?
- О, нет, не в смысле лучше… Я не то хотела сказать, - и она улыбалась, и я уже не хотела возмущаться, думая, что готова сниматься и в шапке, и в валенках, и хоть в чём, только чтобы видеть, как её изящные пальцы щелкают по кнопке.
- Попробуй прислониться к колонне, - говорила она.
- Вот так? – чем дольше она смотрела на меня через объектив, тем более зажатой я себя чувствовала.
- Расслабь плечи. Ты очень напряжена, - сказала Диана, словно вторя моим мыслям и ощущениям.
Я попробовала расслабить плечи, но они как будто одеревенели, и я почувствовала себя ещё хуже.
- Нет, всё-таки модель из меня никудышная, - простонала я, опираясь о колонну и прикрывая глаза ладонью. В тот же миг раздался щелчок. – Эй, ты что без предупреждения?!
- Хорошо, вот тебе предупреждение: сейчас отсюда вылетит птичка! – и прежде, чем я успела испугаться, она щёлкнула снова. Диана всегда всё делала быстро, раньше, чем я успевала что-нибудь сообразить и предпринять. И это хорошо. И мне так было легче. И я всегда буду благодарна ей за это.
- И где же птичка? – улыбнулась я, и она тут же поймала мою улыбку.
- А она такая же пугливая, как ты. Я сказала ей вылететь, и она застеснялась.
Я засмеялась, не замечая уже, как плечи расслабляются сами собой. Она поймала мой смех и оторвалась от объектива, посмотрев на меня. И вот тут я впервые и заметила это изменение в её взгляде. На секунду мне показалось, что она как будто смотрит на меня в первый раз. И я не знала, что сказать. И мы просто смотрели друг на друга.
Шёл снег.
- У тебя здорово получается, - сказала Диана, и голос её тоже показался мне немного другим.
- Да куда там…
- Пройдись… Сделай несколько шагов в мою сторону. Да… Вот так. Отлично.
- Покажешь мне потом, что получилось?
- Конечно, обязательно…
- А можно сейчас посмотреть? Я уже устала. И замерзла, - я не любила ныть да и не хотела, но это было чистой правдой. Мне казалось, что этот фотоаппарат высасывает из меня душу, а пальцы и ноги уже окоченели.
- Ещё чуть-чуть. Потерпи ещё немного. Я буду должна тебе горячий чай с печеньем. Или ещё с чем захочешь… - зато Диана как будто ещё больше входила во вкус. Никогда ещё я не видела её такой увлечённой, даже когда она рассказывала той ночью про свою любимую Одри. И мне действительно очень нравилось наблюдать за ней. Она была красивой. С этим фотоаппаратом особенно. Но с каждой вспышкой я чувствовала себя всё более разбитой и нервной.
- А можно мне тогда какао? – спросила я, прекрасно отдавая себе отчёт, что наглею и напрашиваюсь в гости.
- Конечно. Для тебя сколько угодно какао.
- И ты сама сваришь?
- Угу. Сама.
- И вообще я хочу есть! – заявила я, уже не чувствуя никакой неловкости. Мне было хорошо и весело.
- Что тебе приготовить?
- А что ты умеешь?
- Всё, - она улыбалась.
- Врёшь!
- Конечно вру. Но для тебя я готова даже научиться готовить.
А вот тут мне стало уже не до смеха. Что мы делаем? Что же мы делаем…
- Да ладно, - я вздохнула. У меня вдруг закружилась голова, и я остановилась. – Я не хочу тебя утруждать. Давай лучше зайдём в магазин по дороге и купим чего-нибудь.
- Как скажешь, - она отняла фотоаппарат от лица. – С тобой всё нормально?
- Что-то не очень, - я снова вздохнула и попыталась улыбнуться. Вышло наверное жалко.
Диана тут же подбежала ко мне, на ходу убирая цифровик в сумку, и положила руку мне на плечо.
- Прости. Я совсем тебя замучила.
- Ничего. Будешь должна мне много пирожных, - на этот раз у меня получилось улыбнуться, причем искренне.
- Конечно. Как хочешь, - и она тоже улыбнулась. Её улыбка. Была теплой.
И она вдруг взяла меня за руку, и я помню, как подумала тогда, что грохнусь в обморок. Но мне было уже всё равно. Было уже поздно что-либо менять.
- У тебя руки как лёд, - сказала Диана взволнованным, чуть хрипловатым голосом. – Пойдём скорее на автобус.
- Да нормально всё, - ответила я. – Вот подожди, как наемся пирожных, так сразу захочу ещё тебе позировать.
- Правда? – её глаза вспыхнули. – Ты согласна ещё? У меня дома?
- Да почему бы и нет… Хоть без шапки можно будет. Но это только после пирожных.
Диана расхохоталась. Она по-прежнему не разжимала моей руки.
- Ты так любишь сладкое?
- Люблю. Особенно корзиночки с кремом. И с клубникой.
- А я, хоть и не люблю, но своими рассказами ты меня уже раздразнила. Пойдём же.
И мы пошли к ней домой. Не сговариваясь, безо всяких приглашений, мы как будто с самого начала знали, что всё так и будет. И да, мы шли, держась за руки. Но я не чувствовала за собой никакой вины. Я точно знала, что не делала ничего плохого.
5
В тот день, когда мы ехали к ней домой в холодном автобусе с замёрзшими стёклами, я вдруг задумалась: «А чувствовала бы я то же волнение от её близости, будь Диана мальчиком?». Просто мальчиком, из параллельного класса например, вроде Коростылёва? Я старательно убеждала себя, что никаких «странных» наклонностей у меня нет. Ведь я раньше не замечала их, правильно? Правильно. Значит, нет? Или ещё не значит?
Но я точно знала, что не хочу, чтобы на месте Дианы сейчас оказался Коростылёв. Да что там Коростылёв, я вообще не хотела видеть на её месте никакого мальчика.
Тогда я уже могла, хоть и смутно и так сяк, но могла представить себе секс с женщиной. Эти мысли мне хоть и не нравились и заставляли меня мучительно краснеть, но отвращения не вызывали. Я не видела в этом ничего плохого, но и хорошего тоже не видела. Не думаю, что тогда, в свои пятнадцать лет я вообще способна была до конца понять это дело. Я просто думала, что с Дианой это не было бы ни отвратительно, ни плохо. И я не могла представить на её месте любую другую женщину. Н-да, невесёлые мысли, что и говорить. В конце концов я окончательно запуталась в своих внутренних рассуждениях и притихла, спрятав раскрасневшиеся щёки в пушистый шарф.
- Что с тобой? – она наклонилась ко мне с улыбкой. – Никак не оттаешь?
- Ничего! – я подпрыгнула на сидении и снова по-идиотски замахала руками. – Всё нормально!
Она с любопытством смотрела на меня. А мне вдруг стало невыносимо стыдно от того, о чём я только что думала. Я смотрела на Диану, а в мозгу всё ещё плыли эти «нехорошие» картинки, и сердце моё застучало где-то в животе.
- Смотри, какие узоры на окнах, - сказала Диана, кивнув в сторону окна, у которого я сидела.
- О, узоры! Да! – я думала, что если сейчас же не успокоюсь, начну как всегда нести какую-нибудь чушь. Диана ведь спокойная, а я чего в самом деле?!
- Похожи на цветы, - сказала она тихо, откинувшись на спинку. – На много белых замёрзших цветов. Удивительно, правда?
- Да. Удивительно.
Это действительно было удивительно. То, что происходило с нами тогда. А может, мы просто сами наделяли всё это каким-то волшебством. Да это и не важно. Важно не это.
- Когда я вижу эти узоры, я сразу вспоминаю свою сестру.
- Машу? – удивилась я. И сразу почему-то стало ещё холоднее.
- Да, кого же ещё. Слава Богу, у меня нет больше сестёр.
Я усмехнулась.
- Когда Маша была маленькой, она спросила у меня: «Если всё создаёт Бог, то эти узоры тоже сделал Он?». Она всегда задавала много вопросов. И часто я даже не знала, что на них ответить.
Я тоже не знала, что ответить. Но я поняла тогда, что Диана и Маша всё-таки похожи. Они сёстры, они родные, и они обе удивительные. Неповторимые, как эти узоры на стекле, уникальные каждая по-своему, но обе способные лишать меня дара речи.
А потом мы приехали. Потом был магазин и витрина с самыми разными пирожными, и я никак не могла выбрать. Я так хотела есть, что мне казалось, я всё могу попробовать. И трубочки, и корзиночки, и бисквитные с кремовыми розочками.
- Так что тебе купить? – Диана склонилась ко мне.
От этого вопроса я только ещё больше растерялась.
- А можно два пирожных? – спросила я тихонько.
- Да хоть десять.
- Тогда можно трубочку и корзиночку с клубникой?
Уже стоя на кассе, мы неизвестно зачем набрали ещё каких-то сладостей в ярких блестящих упаковках, и Диана всё шутила, что если я съем это, то не смогу потом разлепить зубы. Она говорила со мной совсем как с маленькой, и мне это очень нравилось. Такой нежности и заботы в голосе я не слышала даже от родителей. Откуда в ней всё это? Откуда в её холодном, закрытом для всех сердце, нашлось столько участливой и искренней теплоты?
А когда мы стояли перед дверью подъезда, и Диана искала в сумке ключи, я вдруг подумала, что первый раз пришла сюда не к Маше. Я пришла к Диане. Страх и волнение смешивались во мне, рождая всё новые и новые грани этого переливающегося, искрящегося чувства.
Лестничные пролёты, тесная кабинка лифта, холод в пальцах и жар в сердце. Звон ключей в торопливых пальцах. Если и есть в этом мире счастье, то оно было прямо сейчас, здесь, в этих нервных движениях, случайных фразах, громком смехе, в этом тепле человека, случайно оказавшегося рядом. Никогда не знаешь, где найдёшь, не так ли?