– И лицо отца Бургреда изуродовано! – верещал второй.
Он двинулся, словно намереваясь ухватить жеребца за узду, и я быстро развернул коня, чтобы братьям грозили большие желтые зубы, изукрасившие лицо недавно рукоположенному священнику. Близнецы отпрянули.
– Аббат Витред! – простонал первый. – Он был святым человеком, никто не сравнился бы с ним!
– Он напал на меня, – ответил я.
На самом деле у меня не было намерения убивать старика, но указывать на это близнецам не имело смысла.
– Кара ждет тебя! – провозгласил один из них. – Ты будешь проклят на веки вечные!
Второй протянул руку несчастному юнцу в навозной куче и окликнул:
– Отец Утред!
– Его зовут не Утред! – рявкнул я. – И если он осмелится величать себя так, – с этими словами я посмотрел на парня, – то я найду его, вспорю живот до костей и скормлю черные потроха своей свинье. Это не мой сын. Он не достоин быть моим сыном!
Человек, недостойный быть моим сыном, с сочным чавканьем оторвался от навозной кучи. С него стекало дерьмо.
– Тогда как же меня называть? – поинтересовался он.
– Иудой, – с насмешкой бросил я.
Меня растили как христианина и пичкали историями про святых, поэтому я знал про Иуду, предавшего распятого Бога. Мне эти сказки всегда казались бессмысленными. Бог позволил пригвоздить себя к кресту, чтобы стать спасителем людей, и в то же время христиане ненавидят человека, сделавшего эту смерть возможной. По-моему, им стоит почитать его как святого, но они клеймят его предателем.
– Иудой, – повторил я, довольный, что вспомнил имя.
Юнец, бывший моим сыном, помолчал, потом кивнул.
– Отныне зовите меня отцом Иудой, – объявил он близнецам.
– Ты не можешь наречь себя… – начали Кеолнот и Кеолберт.
– Я – отец Иуда, – заявил парень твердо.
– Ты будешь отцом Утредом! – крикнул ему один из близнецов, потом указал на меня. – У него нет здесь власти! Он язычник, отщепенец, проклятый Богом!
Поп трясся от злости и едва мог говорить, но потом сделал глубокий вдох, закрыл глаза и воздел обе руки к хмурому небу.
– О Бог! – возопил он. – Обрушь гнев свой на этого грешника! Покарай его! Сгнои урожай его и порази его недугом! Яви силу свою, Господи! – Голос чернорясого сорвался на визг. – Во имя Отца и Сына и Святого Духа, я проклинаю этого человека и весь корень его!
Священник собирался с силами, я же тронул Молнию коленями, подведя могучего коня на шаг ближе к брызжущему слюной дураку. Я злился не меньше близнецов.
– Прокляни его, Господи! – снова взвыл поп. – И по великой милости Твоей низвергни сего язычника! Прокляни его и всю родню его, да не знать им никогда благодати! Обреки его, о Всевышний, на грязь, боль и нищету!
– Отец! – воскликнул тот, кто был моим сыном.
Этельстан хмыкнул, а Утред, мой единственный сын, ахнул. Потому что я пнул вопящего дурака. Высвободил правую ногу из стремени и нанес удар тяжелым сапогом. Поток слов оборвался, сменившись потоком крови. Близнец отшатнулся, правая ладонь его зажимала изуродованный рот.
– Зубы сплюнь! – приказал я, а когда он не подчинился, наполовину извлек Вздох Змея.
Поп сплюнул смесь из крови, слюны и осколков зубов.
– Ты который из вас? – уточнил я у другого близнеца.
Тот вытаращился на меня, потом спохватился:
– Кеолнот.
– Ну, теперь я хотя бы смогу различать вас, – буркнул я.
На отца Иуду я не посмотрел, просто ускакал прочь. Домой.
* * *
Наверное, проклятие Кеолберта сработало, потому как дома меня ждали смерть, дым и разорение. Кнут Ранулфсон совершил набег на мои земли. Он сжег дом. Убил моих людей. И он взял в плен Сигунн.
Все это выглядело невероятным в те дни. Мои владения располагались близ Сирренкастра, в сердце Мерсии. Шайка конных данов, рискуя жизнью и свободой, забралась так далеко, чтобы напасть на мой дом. Это я мог понять. Победа над Утредом позволяла составить мужчине имя, давала поэтам повод сочинять хвалебные песни, но враги объявились, когда дом стоял почти пустой. Они ведь наверняка высылали разведчиков. У них обязательно имелись соглядатаи среди местного населения. Лазутчики должны были сообщить врагу, что меня вызывали в Лунден к королю Эдуарду посоветоваться насчет городских укреплений. И все же они, пойдя на страшный риск, напали на почти пустой дом? Бессмыслица.
И они забрали Сигунн.
Мою женщину. Не жену. После смерти Гизелы я не взял новую супругу, хотя любовницы у меня имелись. Этельфлэд была моей любовницей. Этельфлэд была женой другого и дочерью покойного короля Альфреда, и мы не могли создать семью. Вместо нее со мной жила Сигунн, и Этельфлэд это знала.
– Не будь Сигунн, – сказала она мне однажды, – ты взял бы другую.
– А возможно, дюжину других.
– Не исключено.
Я захватил Сигунн в Бемфлеоте. Она была из данов – стройная, белокожая красавица-данка. Она рыдала по убитому мужу, когда ее вытащили из канавы, по которой струилась кровь. С тех пор мы прожили вместе без малого десять лет. Сигунн оказывали почет и осыпали ее золотом. Она была хозяйкой моего дома и вот теперь пропала. Ее увез Кнут Ранулфсон, Кнут Длинный Меч.
– Это случилось три утра назад, – сообщил Осферт.
Осферт – бастард короля Альфреда. Родитель хотел сделать из него священника, но парень, хоть и обладал лицом и складом ума клирика, предпочел стать воином. Осферт был осторожен, сдержан, умен, надежен и редко выходил из себя. Он напоминал своего отца, и чем старше становился, тем больше усиливалось сходство.
– Значит, в воскресенье утром, – уныло заметил я.
– Господин, все были в церкви, – пояснил Осферт.
– Кроме Сигунн.
– Она не христианка, господин, – сказал он с упреком в голосе.
Финан, мой товарищ и человек, кому я поручал командовать войсками на время своего отсутствия, увел двадцать воинов на усиление свиты Этельфлэд, объезжавшей Мерсию. Она осматривала бурги, обороняющие Мерсию от данов, и наверняка молилась в церквях по дороге. Ее муж Этельред неохотно покидал убежище в Глевекестре, поэтому Этельфлэд выполняла его обязанности. У нее имелись свои воины, но я все-таки опасался за дочь Альфреда: угроза исходила не со стороны мерсийцев, обожавших госпожу, но от окружения ее супруга. Поэтому я настоял, чтобы она взяла Финана и двадцать человек. В отсутствие ирландца за оборону Фагранфорды отвечал Осферт. У него осталось шесть воинов для охраны дома, амбаров, конюшни и мельницы, и этих шести должно было хватить за глаза, потому как мое имение лежало вдалеке от земель, где правят даны.
– Господин, я виноват, – сказал Осферт.
– Шестерых было достаточно, – пробормотал я.
И все шестеро мертвы, как и Херрик, мой увечный управляющий, и еще трое слуг. Увели сорок или пятьдесят лошадей, дом сожгли. Стены частично стояли, ощерясь обгорелыми бревнами, но центральная часть здания превратилась в кучу дымящегося пепла. Даны нагрянули стремительно, взломали дверь, зарезали Херрика и всех, кто пытался сопротивляться, потом забрали Сигунн и ушли.
– Они знали, что вы все уйдете в церковь, – сказал я.
– Почему и пришли в воскресенье, – закончил мысль Ситрик, еще один из моих подручных.
– И знали, что ты не будешь на службе, – добавил Осферт.
– Сколько их было? – спросил я.
– Сорок или пятьдесят, – терпеливо ответил он.
Я задавал ему этот вопрос раз в десятый. Даны не стали бы предпринимать такой набег забавы ради. Близ их земель найдется достаточно саксонских поместий, но эти парни рискнули забраться вглубь Мерсии. Ради Сигунн? Для них она никто.
– Господин, враги приходили убить тебя, – произнес Осферт.
Но даны наверняка наперед разведали местность, переговорили с путниками и знали, что я постоянно держу при себе по меньшей мере двадцать воинов. Я предпочел не брать эти два десятка в Тофкестер, собираясь наказать того, кто раньше был моим наследником, потому что воину не требуется столько помощников, чтобы разобраться с кучкой попов. Мне в качестве спутников вполне хватило сына и мальчишки. Однако даны не могли ведать, что я буду в Тофкестере, – я сам не собирался туда, пока не услышал новость, что мой проклятый отпрыск решил заделаться христианским колдуном. И все же, вопреки опасности наткнуться на моих людей, Кнут Ранулфсон повел своих в долгий, бесцельный набег. Да, численный перевес в случае встречи оказался бы на его стороне, но Кнут потерял бы больше воинов, чем мог себе позволить. Длинный Меч – человек расчетливый, не склонный к опрометчивым поступкам. Полная бессмыслица.
– Ты уверен, что это был Кнут Ранулфсон? – спросил я у Осферта.
– Господин, у них было его знамя.
– Секира и перерубленный крест?
– Да, господин.
– А где отец Катберт?
У меня есть священники. Я не христианин, но хватка распятого Бога такова, что большинство моих воинов крещены. В те дни моим священником был Катберт. Мне он нравился – сын каменщика, долговязый и нескладный, женат на вольноотпущеннице со странным именем Мехраза. То была смуглая красотка, плененная в какой-то диковинной стране на юге. В Британию ее привез работорговец, умерший от моего меча, и вот теперь Мехраза выла и стенала, что ее муж исчез.
– Почему его не было в церкви? – спросил я Осферта. Тот только пожал плечами. Я продолжил желчно: – Брюхатил Мехразу?
– А разве когда бывает иначе? – В голосе Осферта снова прозвучало неодобрение.
– Тогда куда он делся?
– Может, они забрали его? – предположил Ситрик.
– Эти скорее убьют священника, чем возьмут в плен, – возразил я.
Я направился к сгоревшему дому. Люди ковырялись в пепле, растаскивая обугленные, дымящиеся бревна. Быть может, тело Катберта лежит под ними, черное и съежившееся.
– Расскажи, что ты видел, – снова обратился я к Осферту.
Тот терпеливо повторил. Он был в церкви Фагранфорды, когда услышал крики со стороны усадьбы, расположенной неподалеку. Осферт выбежал из церкви и увидел, как в летнее небо поднимается первый дымок, но к моменту, когда ему удалось собрать людей и оседлать лошадь, враги ушли. Он последовал за ними, сумел разглядеть и уверен, что видел Сигунн среди всадников, облаченных в черные кольчуги.
– Господин, на ней было белое платье. То самое, которое тебе нравится.
– Но отца Катберта ты не обнаружил?
– Он был в черном, как и большинство конников, поэтому я мог его не заметить. Близко нам подойти не удалось, даны мчались как ветер.
Среди золы обнаружились кости. Я миновал дверь старого дома, обозначенную обгоревшими столбами, и вдохнул запах горелой плоти. Отпихнув обугленную балку, заметил в пепле арфу. Почему она не сгорела? Струны ссохлись до черных стручков, но рама выглядела целой. Я поднял инструмент, и теплое дерево попросту раскрошилось у меня в руках.
– Что сталось с Осликом? – спросил я.
Ослик был арфистом, поэтом, распевавшим боевые песни.
– Его убили, господин, – сказал Осферт.
Мехраза завыла еще громче. Она смотрела на кости, которые выгребали из золы.
– Вели ей заткнуться! – рявкнул я.
– Господин, это собачьи кости. – Крестьянин с граблями поклонился мне.
Домашние псы, которых так любила Сигунн. Мелкие терьеры, обученные истреблять крыс.
Крестьянин выудил из пепла оплавившееся серебряное блюдо.
– Они пришли не убить меня, – пробормотал я, глядя на маленькие грудные клетки терьеров.
– А зачем еще? – удивился Ситрик.
Ситрик был некогда моим слугой, а теперь стал дружинником, причем хорошим.
– Они пожаловали за Сигунн, – буркнул я, потому что не мог придумать иного объяснения.
– Но почему, лорд? Она ведь не твоя жена.
– Не жена. Но я люблю ее. Это значит, Кнуту что-то нужно.
– Кнут Длинный Меч, – с угрозой проговорил Ситрик.
Ситрик не был трусом. От Кьяртана, своего отца, Ситрик унаследовал искусство обращения с оружием. Воин стоял рядом со мной в «стене щитов», и я знал его храбрость, но при имени Кнута голос его дрогнул. Неудивительно – Кнут Ранулфсон был легендой в землях, где правят даны. Худощавый мужчина с очень бледной кожей и волосами белыми, как кость, хотя совсем еще не старик. Думается, ему было лет под сорок – это довольно много, но волосы Кнута белы с самого рождения. Уродился он хитрым и безжалостным. Его меч, Ледяная Злость, вселял страх от северных островов до южного побережья Уэссекса, а слава привлекала дружинников, пересекавших моря, чтобы служить такому вождю. Он и его приятель Зигурд Торрсон – самые могущественные лорды данов в Нортумбрии. Они питали намерение сделаться таковыми для всей Британии, да только один недруг раз за разом давал им отпор.
И вот теперь Кнут Ранулфсон, Кнут Длинный Меч, этот самый опасный мечник в Британии, захватил женщину этого недруга.
– Ему нужно что-то, – повторил я.
– Ты? – спросил Осферт.
– Это мы узнаем, – проговорил я. И оказался прав.
То, чего хотел Кнут Ранулфсон, мы выяснили в тот вечер, когда отец Катберт вернулся домой. Священника привез торговец пушниной – Катберт сидел у него в фургоне. Предупредила нас Мехраза – ее вопль.
Я был в большом амбаре, который даны не успели спалить, а мы стали использовать как жилой дом, пока не построим новый. Я наблюдал, как работники складывают из камней очаг, а услышав крик, выбежал наружу и заметил подскакивающий на кочках фургон. Мехраза вцепилась в мужа, а Катберт размахивал длинными костлявыми руками. Мехраза не умолкала.
– Тихо! – рявкнул я.
Мои люди выскочили вслед за мной. Торговец пушниной остановил фургон и при моем приближении рухнул на колени. Он сообщил, что нашел отца Катберта на севере.
– Господин, священник был у Беоргфорда, у реки, – сообщил купец. – Они швырялись в него камнями.
– Кто швырялся камнями?
– Мальчишки, господин. Дети баловались.
Выходит, Кнут направился к тому броду и там, скорее всего, отпустил попа. Длинная ряса Катберта была порвана и перепачкана, а бритый череп украшали багровые шишки.
– Как ты поступил с мальчишками?
– Просто разогнал, господин.
– Где он был?
– В камышах, лорд, у реки. Плакал.
– Отец Катберт! – воскликнул я, подходя к фургону.
– Господин! Господин! – Священник протянул мне руку.
– Он не может плакать, – сказал я торговцу. – Осферт, дай этому человеку денег. – Потом снова обратился к купцу: – Мы накормим тебя и приютим на ночь лошадей.
– Господин! – проскулил отец Катберт.
Я подошел к повозке и поднял попа. Тот был высоким, но на удивление легким.
– Стоять можешь? – спросил я его.
– Да, господин.
Я опустил священника на землю, придержал, потом отступил на шаг, давая Мехразе обнять мужа.
– Господин, – пробормотал он поверх плеча жены. – У меня послание.
Голос у него был такой, будто он плачет. Возможно, так оно и было, да только человек без глаз не может плакать. Тот, у кого вместо глаз две кровавые дыры, не льет слез. Ослепленный и хотел бы заплакать, да не выйдет. Кнут Ранулфсон выдавил ему глаза.
* * *
Тэмворпиг – вот где я должен был встретиться с Кнутом Ранулфсоном.
– Он сказал, господин, ты знаешь почему.
– И больше ничего?
– Ты знаешь почему, – повторил священник. – И ты совершишь благое дело и встретишься с ним прежде, чем истает луна, или он убьет твою женщину. Медленно.
Я подошел к двери амбара и вгляделся в ночь, но луна пряталась за облаками. Мне не требовалось видеть, как узок ее серпик. До новолуния оставалась неделя.
– Что еще он сказал?
– Только то, что тебе следует быть в Тэмворпиге прежде, чем умрет луна, господин.
– А насчет блага? – спросил я, теряясь в догадках.
– Заявил – тебе известно, что это значит, господин.
– Но мне неизвестно!
– А еще сказал… – медленно продолжил отец Катберт.
– Что?
– Сказал, что ослепил меня, дабы я ее не видел.
– Не видел ее? Кого?!
– Сказал, что я недостоин на нее смотреть, господин.
– На кого?!
– Поэтому он ослепил меня! – взвыл священник.
Мехраза снова завизжала, и мне больше ничего не удалось от них добиться.
Но я хотя бы знал Тэмворпиг, пусть судьба ни разу не забрасывала меня в этот город на краю владений Кнута Ранулфсона. Некогда то был большой город, столица могучего короля Оффы, правителя Мерсии. Этот король отгородился стеной от валлийцев и повелевал также Нортумбрией и Уэссексом. Оффа провозгласил себя владыкой всех саксов, но он давно умер, а от его великой Мерсии остались лишь обломки, оспариваемые данами и саксами. Тэмворпиг, некогда столица величайшего государя всей Британии, твердыня, скрывавшая его внушающие ужас войска, превратился в унылые развалины, где саксы тяжко трудились на благо ярлов. А еще там размещалось самое южное из поместий Кнута – крайний оплот власти данов в оспариваемом приграничье.