– Послушай, Екатерина, я так бледна! Может, стоит наложить румяна, те самые, что ты для меня приготовила?
– Только не сегодня, – покачала я головой. – Невесте пристала бледность.
– Не странно ли, как может перемениться жизнь? – Мадлен крепко стиснула мои руки. – Взять хотя бы нас с тобой: кажется, еще вчера мы сидели вместе в классной комнате, а теперь ты супруга дофина, а я скоро стану королевой Шотландии. – Она снова бросила взгляд на свое отражение. – Я всем сердцем надеюсь, что буду Иакову хорошей женой. Доктора говорят, что мое здоровье значительно улучшилось.
Мадлен рассеянно потеребила рукав платья, под которым виднелись кровоподтеки – следы недели кровопусканий, которые предписали ей доктора.
– Однако, – прибавила Мадлен, – говорят, суровые зимы Шотландии пагубны для легких, а ведь у меня всегда были слабые легкие.
– У Иакова довольно замков, тебе там будет тепло. – Я решительно отвела ее пальцы от шрамиков на руке. – А теперь, будь добра, успокойся! Сегодня твоя свадьба.
Ближние дамы дружно взвизгнули – в покои широким шагом вошел Франциск, сверкая великолепием наряда из золотой парчи.
– Стыдно, папочка! – попеняла ему Маргарита. – Мужчине негоже видеть невесту до венчания, это дурная примета.
– Чушь! Для жениха, может, и дурная, но отец – другое дело. – Франциск подошел к Мадлен. – Твой нареченный ждет. Ты готова, моя дорогая?
Мадлен взяла его под руку, и он украдкой бросил на меня обеспокоенный взгляд. Тяжесть недавней утраты до сих пор не изгладилась с его лица, и я знала, что он встревожен. Шотландия славилась суровостью климата и неукротимостью знати; каково придется нашей милой Мадлен вдалеке от родной Франции?
– Ее высочество, – сказала я вслух, – только что говорила нам о том, как она счастлива. Воистину, ваше величество, нынешнее событие – большая радость для Франции.
– Верно, – пробормотал он, – такая же, как твое прибытие, моя малышка. – И, сияя улыбкой, повернулся к Мадлен. – Поспешим же в Нотр-Дам!
После праздничных торжеств мы сопроводили новобрачных в Кале, откуда им предстояло отплыть в Шотландию. И вернулись в Фонтенбло, где Франциск внезапно рухнул без чувств.
Болезнь его ввергла двор в нешуточную панику. Придворные шептались, что участие в свадебных торжествах истощило силы короля и что у него вновь открылась язва в интимном месте, которая препятствовала нормальному мочеиспусканию. Несколько недель он провел в затворничестве, подвергаясь усиленному лечению разными снадобьями и страдая под их воздействием головокружением и слабостью.
Вместе с «маленькими разбойницами» я несла неусыпную стражу у дверей в королевские покои. Внутрь нас не допускали, и мадам д’Этамп оставалось лишь метаться по коридорам дворца, не будучи в силах помочь человеку, от которого зависело все ее существование. Когда наконец объявили, что его величество идет на поправку, она облачилась в самое роскошное свое шелковое платье, украсилась драгоценностями и стала ждать, когда король призовет ее.
Однако, к нашему общему большому удивлению, первой Франциск пожелал видеть меня.
Он лежал в постели и, когда я вошла, открыл остекленевшие от жара глаза.
– Малышка, ты сменила духи.
– Я изготовила их сама, – пояснила я, поднеся к его лицу запястье. – Экстракт жасмина, амбры и розы.
– В высшей степени французская смесь. – Франциск слабо улыбнулся. – Уж если ты берешься за что-то, то всегда доводишь дело до конца. Меня восхищает твоя настойчивость. Быть может, вскоре ты добьешься успеха и в том, чтобы подарить мне внука?
– Да, – прошептала я.
И ничем не выдала страха, хотя понимала, что в этих словах короля заключено предостережение. Рано или поздно он умрет, и я останусь одна в окружении враждебного двора. Мне надлежит обеспечить продолжение рода Валуа и доказать, что я достойна быть королевой.
Я держала его за руку, глядя, как он понемногу погружается в сон. Мне бы следовало ужаснуться при мысли, что блистательный властелин, который наперекор всему приютил меня под своим кровом, теперь неумолимо приближается к концу жизни.
И все же я была способна думать только об одном – о преграде, которую мне предстоит преодолеть.
К середине лета Франциск окончательно поправился, и началась война с императором Карлом V Габсбургом за Миланское герцогство. На сей раз во главе армии встали коннетабль, его племянник Колиньи и мой муж, а королевский двор разместился в Сен-Жермене, поближе к надежным стенам Парижа.
При первой же возможности я в одиночку тайно выбралась в город и посетила Козимо. Он был безмерно рад меня видеть и тут же провел в комнату на верхнем этаже дома, тесно заставленную шкафами с множеством склянок, колб и книг, точь-в-точь как во флорентийском кабинете его отца. На потолочных балках комнаты были развешаны клетки с птицами.
– Госпожа моя! – Козимо поклонился с преувеличенной услужливостью. – Своим посещением ты оказываешь мне великую честь.
– Козимо, ты выглядишь так, словно целый месяц не ел и не выходил на свежий воздух. – Я окинула его взглядом. – Искренне надеюсь, ты не сидишь, затворившись в этой комнате, днями напролет. Одной магией, знаешь ли, сыт не будешь.
Слушая, как он бормочет оправдания, глядя на его худое лицо, светящееся пылким желанием угодить мне, я невольно задавалась вопросом, правильно ли поступила, придя к этому человеку. Он, в конце концов, всего лишь слуга, живущий у меня на содержании. Как может он понять те муки, которые я испытываю? С того ужасного дня, когда у меня случился выкидыш, я жила в постоянном страхе. Вопреки утверждениям Лукреции, что женщины часто теряют первого ребенка, я терзалась мыслью о грозящем мне изгнании за то, что не сумела подарить мужу наследника.
– Госпожа моя, – Козимо смотрел так, словно мог прочесть мои мысли, – ты встревожена. Ты пришла ко мне потому, что тебя обуревает страх. Можешь довериться мне. Я скорей бы умер, нежели предал тебя.
Я вздрогнула, встретив его пронизывающий взгляд. Мне вспомнилась кровь, текущая между ног, комок тряпья и ночная сорочка, догорающие в камине. Сердце мое словно сжала в кулак невидимая рука.
– Мне необходимо родить сына, – прошептала я наконец. – Иначе я погибла.
– Исследуем знамения вместе. – Козимо серьезно кивнул.
С этими словами он извлек голубя из клетки на балке и уверенным движением свернул ему шею. Положив на стол трепещущее белоперое тельце, он взял кинжал и выпотрошил убитую птицу. Меня передернуло от вони вывалившихся наружу кишок, от вида крови, забрызгавшей руки Козимо, а тот внимательно разглядывал внутренности голубя. Потом поднял голову и, с улыбкой глядя на меня, объявил:
– Я не вижу никаких помех твоей способности к деторождению.
От нахлынувшего облегчения у меня ослабли колени. Я глубоко вздохнула, опершись ладонями о стол.
– Если ты потеряла одного ребенка, это не означает, что не будет других, – добавил Козимо.
Я застыла. Медленно подняла глаза и встретилась с ним взглядом.
– Ты… ты знаешь об этом? Ты это видел?
– Таков мой дар. – Козимо пожал плечами. – Я вижу то, чего не дано увидеть другим. И еще я должен сказать: госпожа моя, будь терпелива, ибо время твое еще не пришло.
– Сколько же мне еще терпеть? – У меня вырвался горький смешок. – Семь лет прожила я во Франции, но так ничего и не достигла. А всему виной эта женщина; она знает, как я страдаю, и упивается моими страданиями! Господь свидетель, она заслужила смерть! – Я выдернула из-под воротника цепочку с сокровенной склянкой. – Здесь снадобье, которое много лет назад подарил мне твой отец. Нужно только одно – подходящий случай…
– Нельзя, госпожа моя. – Козимо выразительно выгнул бровь. – Подозрение сразу падет на тебя.
– Ну и пусть! Генрих погорюет немного, да и смирится. На этом все и закончится.
– Или поверит слухам и никогда больше не коснется тебя. Французы и так уже полагают, будто все итальянцы – отравители. И что бы там ни хранилось в этой склянке, зелье наверняка оставит следы. Нет, госпожа моя. Как бы сильно ты ни желала смерти этой женщины, так поступать не стоит.
Мне хотелось закричать на него в бессильной ярости, и не потому, что я впрямь намеревалась отравить Диану, но потому, что он посмел указать на последствия этого поступка. А мне так нужно было верить, что я смогу его совершить! Горюя о потере ребенка, в коей никогда не посмела бы признаться, я обвиняла именно ее. Я верила, что она намеренно удерживала Генриха вдали от моего ложа; в самые мрачные минуты своей жизни я почти не сомневалась, что она заключила договор с нечистым, дабы исторгнуть из моего чрева это злосчастное существо и таким образом оставить меня в своей власти.
– Что ж, ладно, – процедила я наконец. – Найди другой способ, но только поторопись. Времени у меня немного.
Козимо уже направился к своим шкафам и теперь протянул руку к небольшому деревянному сундучку.
– Пускай она тебя не беспокоит, – промолвил он, открывая сундучок. – Я дам тебе шесть защитных амулетов, носи их под одеждой, дабы отразить ее зло. Еще дам притирание для тела, чтобы привлечь мужа. Когда он в следующий раз придет навестить тебя, я заготовлю эликсир: половину должна выпить ты, половину он. И самое главное, не теряй надежды.
– Если бы надежда была семенем, – отозвалась я, принимая у него амулеты, – я бы стала уже матерью целого народа.
– Когда-нибудь ты ею и впрямь станешь, – улыбнулся Козимо.
Я умастилась притиранием, прикрепила к нижней юбке железные амулеты. При помощи раскаленных щипцов я распрямляла свои кудрявые волосы и десятками заказывала новые наряды, с нетерпением дожидаясь известия о возвращении Генриха и засыпая герцогиню вопросами о ходе военных действий. Судя по ее словам, нынешняя война мало чем отличалась от предыдущих: императорские войска окопались, а наши бравые молодцы обстреливали их из пушек. А я изнывала от нетерпения, потому что испробовать эликсир можно было, лишь когда Генрих вернется наконец ко двору.
И тут судьба нанесла очередной удар.
Милая Мадлен умерла, пав жертвой сурового шотландского климата и своих слабых легких. Франциск затворился в покоях и никого не желал видеть. Дни напролет я неотлучно была с Маргаритой, утешала ее в горе, как могла. Мы вновь надели траур, однако у Франциска не было иного выхода, кроме как удовлетворить требование Иакова V предоставить ему другую невесту. Союз с шотландцами был необыкновенно важен для Франции, и Гизы, не тратя времени попусту, предложили в жены Иакову свою дочь Марию. То, что она точно так же могла умереть в Шотландии, никого не волновало: Гизы не могли упустить случай возвыситься. Венчание состоялось через подставных лиц. А вскоре после того Франциск и Карл V, уставшие от войны, которую ни один из них не мог выиграть, подписали мирный договор.
Генрих был отозван домой.
Я готовилась встретиться с ним в Фонтенбло. Неделями я регулярно принимала снадобья и занималась обстановкой своих покоев, и вот теперь, в алого цвета наряде, украшенная рубинами, с нетерпением расхаживала у двери. Я отправила Анну-Марию следить за передвижениями Генриха, а сама предпочла не выходить к ожидающему торжественной встречи двору. Менее всего мне хотелось выглядеть этакой соскучившейся женушкой, которая первой бросится на шею супругу, едва он покажется на глаза.
Чувствуя, что фрейлины не сводят с меня глаз, как было всегда, когда они чуяли мое волнение, я незаметно сунула руку в карман и улыбнулась, нащупав крохотную склянку, которую прислал мне Козимо. Он обещал, что эта смесь вынудит Генриха думать только обо мне. Сама я выпила свою долю эликсира еще утром. Теперь требовалось лишь незаметно подлить оставшееся в вино мужу, а пробужденная природа довершит остальное.
Фрейлины вышивали. Я же с тех самых пор, как пришло известие о возвращении Генриха, была сама не своя и уже собиралась удалиться, когда вдруг услышала стремительный цокот каблуков. Я резко выпрямилась в кресле.
В комнату ворвалась Анна-Мария.
– Его высочество идет сюда! – выпалила она. – Только я слыхала в галерее, что…
– Сплетни я выслушаю потом. – Я пропустила ее слова мимо ушей. – Сядь. Генрих должен подумать, что мы его не ждали.
– Но вашему высочеству нужно знать, что…
– Потом. – Я указала ей на стул.
Анна-Мария с отчаянием глянула на подруг, но села.
Волнение с новой силой охватило меня. С тех пор как мы с Генрихом виделись в последний раз, миновало восемь долгих месяцев. Какое впечатление я произведу на него? Подействует ли эликсир? Смогу ли я вновь забеременеть?
Из коридора донесся буйный взрыв смеха, и в комнату вошли несколько мужчин. Среди них я увидела близкого друга и соратника Генриха – Франсуа де Гиза. Он был все так же худ и долговяз, однако теперь его лицо с резкими чертами, которое могло бы считаться красивым, если бы не выражение холодной чопорности, украшал свежий шрам. Он наискось пересекал щеку, отчего левый уголок рта приподымался в застывшем подобии улыбки.
– Господа, – тепло проговорила я, – до чего приятно вновь вас видеть. С возвращением!
Они низко склонились передо мной, и тут из-за их спин выступил Генрих. Я с трудом узнала его. На нем был неброский коричневый камзол, худощавое лицо наполовину скрывала густая борода, запавшие глаза блестели в тени глубоких глазниц. В этом угрюмом лице я обнаружила зрелость, привитую месяцами войны, когда Генрих принужден был смотреть, как его соратники гибнут за Францию. Мой муж ушел на войну и вернулся, навеки отмеченный ее печатью.
– Не хочешь ли вина? – спросила я, когда он мимолетно коснулся губами моей щеки.
– Я больше не пью вина.
Я опешила. Если Генрих теперь не пьет вина, как же я дам ему эликсир? У снадобья горький привкус, вода его не скроет. Я лихорадочно подыскивала причину настоять, чтобы Генрих принял из моих рук кубок, и тут заметила, что он быстро переглянулся с Гизом. Генрих вновь обратил свой непроницаемый взор на меня, и сердце мое упало.
– Как я рада, что ты вернулся, – проговорила я, взяв его за руку. – Мне тебя не хватало. Если хочешь, мы бы сегодня могли поужинать вместе. Мне так много нужно тебе рассказать.
– Боюсь, это невозможно.
Он отнял руку и направился к своим спутникам. И все же он не ответил категорическим отказом, не отрицал, что может зайти позже. С эликсиром ничего не станется. Я подожду.
И лишь когда Генрих и его спутники ушли, я вспомнила: Анна-Мария хотела мне что-то сказать.
– И какую же новость тебе так не терпелось мне сообщить? – осведомилась я, направляясь к креслу.
– Это всего лишь слухи, – вмешалась Лукреция, из чего стало ясно, что Анна-Мария успела с ней поделиться.
Я остановилась, окинула взглядом женщин и жестом выслала прочь всех, кроме Лукреции.
– Речь о Генрихе? Выкладывай. Что он натворил на этот раз?
Я собралась с духом, приготовясь услышать про очередную уступку Диане.
– Будучи на войне, его высочество однажды… мм… повел себя не слишком скромно, – вместо этого сказала Лукреция. – Затяжные бои так тягостны… подобно любому мужчине, он искал хоть какого-то способа утешиться. Говорят, то была молодая крестьянка, и посещал он ее всего лишь раз или два. На том бы дело и закончилось, вот только теперь она в тягости. И утверждает, что это дитя его высочества.
Пальцы мои стиснули складки платья; я услышала едва различимый хруст и ощутила у бедра нечто влажное – это лопнула хранившаяся в кармане склянка с эликсиром.
– А он… он признал ее притязания? – запинаясь, спросила я.
– Признал. – Лукреция помолчала. – Боюсь, это еще не все. – Она прямо взглянула мне в глаза. – Мадам Сенешаль потребовала, если родится мальчик, отдать его ей на воспитание.
К горлу подступила тошнота. Взмахом руки велев Лукреции уйти, я согнулась пополам в кресле. Меня замутило, однако приступа рвоты не случилось. Лишь во рту остался мерзкий привкус – точно ужас и потрясение, испытанные мной, проникли внутрь, в мою плоть.
Теперь я должна пожертвовать чем угодно, лишь бы выжить.