Все персонажи принадлежат сами себе.
Все сущности — Городу.
Автору не принадлежит ничего, кроме его собственной памяти.
Так что всё по-честному.
Пролог
Миф замер в центре полуразрушенной комнаты. Через заколоченные досками окна пробивался дневной свет и ложился ему под ноги.
В коридоре печально вздохнул ветер, и стало тихо. Так тихо, как бывает на заброшенных кладбищах в летнюю ночь. Впрочем, этот дом мало чем отличался от кладбища: развалины чужих жизней. Остатки обоев и рухнувшие в бездну лестницы. Разорванная на клочки старая школьная тетрадь в углу.
Мгновение, и побледнел свет осеннего солнца, который покорным псом лежал у него под ногами.
— Я тебя жду, выходи. Ну!
Было тихо.
Миф позволил себе шевельнуться — переступил с ноги на ногу. Брякнула в кармане связка амулетов. Под ботинками отчаянно захрустели битые стёкла и обломки крошащихся стен.
Оцепенение дома спадало, и снова вздыхал ветер, и снова дрожал неяркий свет. Но никто ему не отвечал.
— Чёрт бы тебя побрал, — сквозь зубы прошипел Миф, щурясь поверх узких прямоугольных очков. — И здесь его нет. Ну и где тогда? Вот где его искать, скажите на милость?!
Он со злостью пнул подвернувшийся под ногу стул без ножки. Из мягкого сиденья взметнулся столб пыли. Миф постоял, спиной привалившись к сломанному косяку. Нужно было уходить, а он медлил.
Всё-таки этот дом был его последней надеждой, и вот надежда рухнула. Так иногда бывает — ищешь нужную бумагу внизу стопки и не находишь.
Миф усмехнулся метафоре. Где-то здесь он обронил собственную жизнь. Потому уже месяц гулял по заброшенным домам, кладбищам, подвалам и подобным прекрасным местам. Потому и лез на рожон, не имея при себе почти никакой защиты. Всё равно терять ему — нечего. Целый месяц он искал, но поиски были бесплодными.
Пора было уходить. Хотя, какая, собственно говоря, разница, где подыхать, здесь, или дома, или в застенке рабочего кабинета? Любопытно, сколько ему осталось. Не так много, судя по всему, не так много.
Глава 1. Бездарность
Миф поднялся навстречу вошедшему и пожал руку.
Книжные стеллажи доходили до потолка — в комнате под лестницей, где потолки и так не слишком высоки — и Маша рассматривала Мифа на фоне пыльных переплётов и рукописей, сваленных как попало, в нишах или прямо поверх книг.
Она сидела у противоположной стороны стола, и смотрела на Мифа через мутное стекло аквариума. Раньше в нём жила единственная прозрачно-серебристая рыба. Умерла недавно. Наверное, от тоски.
— Знакомься, это моя ученица, Маша. Она, правда, не очень талантливая, зато усидчивая.
— Ну, усидчивость — это важнее, — со знанием дела сказал незнакомый преподаватель в сером костюме, пропылённом, как книжные стеллажи.
Маша встретилась с ним взглядами и натужно улыбнулась, хотя не знала, надо ли. Миф, если смотреть на него сквозь аквариум, смешно кривлялся.
— Почитай пока, — бросил он ей, взглянув поверх узких прямоугольных очков.
Маша послушно склонилась над книжкой, хотя в сумрачной комнате, под нависающими пыльными стеллажами никакие знания всё равно не полезли бы ей в голову. Чашка с остатками кофейной гущи раздражающе маячила на столе. Машу тянуло взять её и уйти в хозяйственный закуток — помыть.
Но она понятия не имела, как отнесётся к этому Миф. Он и так был не особенно доволен ею, накликать на себя ещё большую немилость научного руководителя не хотелось. Поэтому Маша сидела, уставившись в книгу, и старалась не шевелиться.
Миф беседовал с гостем, неторопливо тикали часы, отмеряя остатки перемены. Маша перебирала научные фразы, не ощущая в них смысла. В мыслях она снова и снова пробегала по лестницам к триста первой аудитории.
Следующая пара — лекция у Горгульи. Вот кто ненавидит опозданий. Задержишься на три минуты, а двери уже заперты изнутри, и в журнале выставлена предательская точка. Подпирай потом стены до перерыва, если не боишься.
Горгулья обязательно заметит её отсутствие. И окатит презрительным взглядом, если Маша войдёт после перерыва. Это совершенно точно, никаких сомнений.
Почему же так тянет Миф!
Буквы запрыгали перед глазами. Дальше вступления Маша всё равно не продвинулась, да и что было в том вступлении — помнила весьма смутно. Гость распрощался и вышел. Через аквариум она видела, как Миф повернулся к компьютеру. Современная машина дико смотрелась на фоне стеллажей, просевших под рукописями прошлых десятилетий.
На одной полке — взятая в рамочку медаль, не прочитать, за что. Фотография строгого человека при галстуке — чёрно-белая — заткнута в одну из книг. Высохшая, как папирус, бабочка. Давно выцвела пыльца на крыльях. Разве бабочки бывают бесцветными? Деревянная пепельница в виде открытой консервной банки. Миф рассеянно потянулся к сигарете.
В этом был весь он. В бесцветной бабочке, заткнутой в книгу фотографии и пепельнице, переполненной окурками. Сизый дым потихоньку улетал в форточку. В институте, конечно, нельзя было курить — кроваво-алые объявления развесили на всех этажах. Но Мифу можно.
«Он ведь не курил раньше», — запоздало вспомнилась Маше. — «Когда начал? Выходит, этим летом».
Выходит, что из-за неё.
— Да, — сказал он, наконец, когда стрелки часов почти подползли к началу следующей пары. — Маша, подойди ко мне. Посмотрим, что у тебя здесь.
Она с облегчением отложила книгу и вышла из-за аквариума, чтобы окунуться в новое облако сизого дыма. Ну вот, отлично. Теперь Горгулья, ещё чего доброго, прицепится с допросом, где курсанты курят на переменах. Не скажешь же ей, что Маша провоняла так за одну единственную перемену в кабинете Мифа. А если и скажешь, то не поверит.
На экране компьютера была открыла её статья. Даже издали Маша её узнала по длиннющей таблице из шести столбцов. Ни единого исправления — Миф обычно помечал неточности жёлтым цветом, — но он скорбно поджал губы. Маша напряглась.
— Честно говоря, вышло довольно паршиво. Ты правда читала этих авторов? Сама?
Она могла выдумывать столько угодно доказательств, но в присутствии Мифа всегда замолкала и цепенела. Добиваясь ответа, он смотрел на Машу секунд десять. Поверх узких прямоугольных очков взгляд казался особенно сердитым. Так и не дождавшись от неё даже кивка, Миф снова повернулся к компьютеру.
— У некоторых статей не указаны годы публикации. Перепроверь, будь добра, ещё раз. — Тонкий указатель скользнул по ровным строчкам текста. — О нет. Королёв никогда не занимался сущностями первого порядка. Ты опять что-то напутала. Да и вообще, у тебя всё подано слишком схематически, не хватает деталей. Займись.
Почему она снова ничего не сказала ему? Большая стрелка часов уверенно уползала за шестёрку. Лекция Горгульи уже началась, и дверь заперли изнутри. Маша прекрасно видела, что спешить некуда, потому она и стояла перед Мифом, не шевелясь.
Да, наверное, именно поэтому и стояла.
Компьютерный указатель щёлкнул по алому крестику — статья исчезла с экрана, как будто её и не было. Миф испытывающе взглянул на Машу. Она стояла на прежнем месте.
Понятное дело, что он ею так недоволен — Маша даже эту жалкую статью написать не в состоянии. Даже жалкую статью, в которой всего-то и требовалось, что собрать нужные данные в институтском архиве! Что тут говорить о полевой работе.
Зря проторчала там месяц, задыхаясь в пыли и теряя зрение от тусклого мигающего света. Работы здесь ещё минимум на неделю — это если каждый день после занятий. Снова перетаскивать туда-обратно тяжёлые папки с машинописными страницами. От них, если прижать к груди, остаются серые пятна на рабочем халате. Значит, всё снова.
— Ты что-то ещё хотела? — Раздражение в его голосе стало уже слишком явным. Его было не скрыть. — Иди, иди, а то опоздаешь на лекцию.
Она развернулась и вышла. Сама виновата, в конце концов. Кто просил идти под его руководство? Сама ведь пошла, из упрямства. Из желания доказать ему что-то. Если бы летом она знала, если бы только знала.
Впрочем, Маша прекрасно понимала, что даже если ей придётся торчать в архиве весь остаток жизни, она не отступится. Она Мифу такого счастья не подарит! Пусть кривится и смотрит на неё поверх очков. Пусть курит, наполняя всю комнату синюшным дымом. Не на ту напал, господин лучший оперативник.
Выкрашенные в бежевый институтские стены знали много прикосновений. Их обтирали спинами ожидающие, руками хватали те, чья походка делалась неверной, пристраивали на них тетради судорожно списывающие. Кое-где виднелись незакрашенные надписи-царапины. Маша вела по ним рукой, не читая. Все эти надписи — и даже те, что были до них — она знала наизусть.
Маша дошла к триста первой аудитории и из упрямства простояла у стены всё время до перерыва, почти не меняя позы. В притихшем коридоре был хорошо различим голос Горгульи — по-военному чеканные фразы.
Хорошо бы вообще не попадаться ей на глаза хоть сегодня — так ведь потом всё равно выяснит, почему не пришла, да что случилось. Пусть уж так.
Мелодично разлился по этажам звонок, и в двери повернулся ключ. Маше показалось, что стоило двери чуть приоткрыться, как в коридор высыпала сразу вся группа, застучали шаги по скользкому полу.
Они её окружили таким плотным кольцом, что даже Горгулья, реши она прорваться к опоздавшей, не разорвала бы строй.
— Ну что? — первой спросила Сабрина, загодя хмурясь.
— Ничего, сказал всё переделать. Как я и думала. — Маша старалась ни на кого не смотреть.
— Вот зараза! — упоённо-громко подвёл итог Рауль. — В третий раз посылает переделывать.
Ляля ткнула его локтем в бок — потише мол, тут преподаватели ходят.
— По-моему, сейчас самое время от него уйти, — заявила она не менее громко, чем Рауль. — Пока всех руководителей не расхватали. А что, потом дождёшься — не к кому будет приткнуться.
Сабрина смотрела молча, кажется, даже не мигая, и её взгляд угнетал Машу больше всего, даже больше, чем слова всех остальных.
— Я бы на твоём месте ушла, — сказала Ляля, окончательно выдохшись.
Все смотрели на неё так выжидающе, что Маше пришлось ответить.
— Нет, я не уйду. Я не могу так… отступить. Понимаете? Тем более, что никто другой не занимается оперативной работой.
Кто-то вздохнул, кто-то всплеснул руками, и круг распался, только Сабрина осталась стоять рядом, сложив на груди руки. Её злое напряжение сменилось отрешённой усталостью.
— Пойдём что ли, — вздохнула она наконец, кивая на дверь аудитории. Хвост чёрных волос качнулся от плеча к плечу.
И очень вовремя. Горгулья начала лекцию за пять минут до конца перерыва.
— А отдохнуть? — горестно вздохнул с задней парты Рауль.
Она сердито вскинулась, дрогнул бледно-розовый шрам на левой щеке. Коротко стриженые волосы топорщились ёжиком, почти бесцветные в ярком солнечном свете.
— Отдохнёте в гробу.
Иногда Маше казалось, что если за день она ни разу не услышит «в гробу отдохнёте», день будет прожит бессмысленно и глупо. Не успела она скользнуть за первую парту, как взгляд Горгульи обратился к ней.
— Орлова, ты курила?
Ну вот, как по расписанию.
— Нет, Татьяна Альбертовна, я просто была в кабинете у Мифодия Кирилловича.
Губы Горгульи дрогнули, словно она собиралась продолжить обличительную речь, после которой Маше обязательно захотелось бы сжечь всю сигаретную промышленность мира, но не издала ни звука. Поджала бледные губы.
— Садитесь быстрее, начинаем.
Мифа они все не любили — Маша знала. Точно так же знала, что при всей нелюбви, никто и никогда не решится ему перечить в открытую, а уж тем более — крутить интриги за спиной. Так что он может курить у себя в кабинете, встречаться, с кем захочет, и приходить на работу, когда вздумается. Никто и никогда не пойдёт против Великолепного Мифа.
* * *
На доске объявлений висел листок бумаги: «собрание преподавателей», дата, время. Миф сорвал его, оставив на кнопке клочок бумаги, окинул взглядом остальные объявления. Кого-то отчисляли, от кого-то требовали справку медосмотра, ничего примечательного.
Кафедра — дверь направо, табличка на четырёх шурупах. Унылое совещание затянется как всегда до глубокого вечера. Он без стука открыл дверь.
— Как старые раны, болят на перемену погоды? — Миф прошёлся по кафедре, скрипя паркетом.
Горгулья обернулась. Максим сгорбатился за столом, делая вид, что его здесь нет. В конце вытянутой комнаты кашлял и вздыхал Ли. Аннет торопливо свернула окошко пасьянса на экране компьютера. Высокие окна подёрнулись вечерним маревом. Институт уже притих: разошлись курсанты, но ещё горел свет в некоторых окнах.
Миф подцепил двумя пальцами стул, поставил его рядом с Горгульей. Сел верхом. У неё на столе лежала связка ключей с потёртым брелоком-компасом. В оболочке из прозрачного пластика болтался шар — север, юг и так далее.
— Положите на место, — потребовала Горгулья, проследив за его руками.
У неё было каменное лицо — не просто так курсанты наградили её прозвищем, — даже не каменное, обсидиановое. У неё был шрам через левую щёку и жёсткий взгляд цвета испитого чая. Ещё — неловко вывернутая нога, которая болела каждую весну и осень, из-за которой походка Горгульи тоже делалась каменной, походкой статуи. Не просто так её отправили в отставку.
— Бросьте, вам всё равно, а мне пригодится. — Миф отстегнул простую защёлку, стащил брелок с кольца.
Горгулья не спускала с него взгляда.
— Положите на место, я сказала. Я знаю, зачем вам, потому и говорю.
Аннет и Максим сделали вид, что ничего не замечают. Их лица были бледными от искусственного света, руки перебирали бумаги, подготовленные к собранию. Аннет повременила и снова развернула на экране пасьянс.
Ли в своём углу вздыхал и кашлял. Он так удачно прятался за развесистой пальмой, что не разберёшь, чем там он занимается за столом. Готовит важное сообщение или предаётся воспоминаниям, уставившись в зашторенное окно.
— Хорошо-хорошо, раз вам жалко. Так как старые раны, болят?
— Не ваше дело, — огрызнулась Горгулья и снова уставилась в компьютер, только по немигающему взгляду стало ясно, что она не работает — злится. Очень обидно, когда тычут пальцем в самое больное. — Занимайтесь своими прямыми обязанностями, у вас тематический план лекций до сих пор не сдан. Или считаете, что вам и это с рук сойдёт?
Миф усмехнулся и принялся смотреть в потолок — до собрания оставалось минут двадцать.
Вечером Маша пошла в архив. Институтские коридоры успели притихнуть. Идя мимо, она отметила, что комната под лестницей заперта: в широкой щели между дверью и косяком были видны четыре металлических штыря от замка и — ни лучика света. Лампа над лестницей вопреки своей древности горела алыми буквами.
Маша поколебалась, стоя на первой ступеньке. Значит, всё заново. Эта работа никогда не закончится. Никогда. Маша секунду поколебалась и сбежала вниз, почти зажмурившись. Быстро — чтобы больше не думать.
Она толкнула тяжёлую дверь. На пороге архива всегда пахло старой бумагой, подвалом, ещё чем-то. Впрочем, стоило пройти десяток шагов, и запах уже не ощущался. Притерпеться можно ко всему, а к запаху старого архива — тем более.
Единственная секция, куда Машу пускали, начиналась столиком архивариуса — женщины, болезненной на вид, с жёлтой кожей и тёмными кругами везде, где только хватало для них пространства на худом лице. Может, всё дело было в тусклом подвальном свете, или сам подвал высасывал жизнь, если слишком долго в нём находиться.
Женщина эта почти не разговаривала — Маша не могла вспомнить её голоса — только кивала и качала головой. Иногда указывала пальцем в сторону нужных стеллажей — это если спросить её о чём-нибудь.