— Хорошо. —Турецкий окинул взглядом рослого, крепкого, похоже, тренированного, молодого парня, вспомнил, что ему недавно только тридцать исполнилось, холост, закончил институт Азии и Африки, знает арабский, афганский, участник Афгана, военный переводчик. Дальше — ранение, госпиталь в Ташкенте и, наконец, эта вот почетная работа. Парень-то вроде с умом, симпатичный, чего ж не своим делом занялся? Сегодня с его языками да военным опытом — самый простор для деятельности. Стоп! А может, именно эти его качества и нужны были Мирзоеву? Мозги, а не мускулы. Хотя, судя по тому, как скроен этот бывший военный переводчик, второго ему тоже не занимать.
Саша видел фотографии Мирзоева. В доме даже висит написанный масляными красками его большой портрет. В старинной золоченой раме. Раньше так крупные господа портреты своих предков представляли для всеобщего обозрения. Нынче не принято, но кто их знает, этих новых, может, они себя тоже хотят родоначальниками династий видеть. Оттого и денег на богатые портреты не жалеют.
Но Бог с ним, с портретом. Другое любопытно: с картины, так сказать, глядел на мир человек важный и самовлюбленный. Тут художник не польстил, правду сказал о своем натурщике.
И был еще этот человек жестоким, идущим по жизни, как правило, напролом, не считаясь, возможно, с жертвами. В общем, не Наполеон, конечно, но не без иного комплекса. На то и регулярные, раз в месяц, приемы, где сложилась, как видно из свидетельских показаний, уже своя твердая традиция деловой и развлекательной программ и где участвуют практически одни и те же лица.
Человеком был Мирзоев явно неординарным, тут нет сомнений. Но было в нем наверняка нечто такое, за что его должны были ненавидеть. И крепко, А вот кто — вопрос.
Конечно, как крупный, скажем так, воротила, финансовый и промышленный туз, он многим переходил дорогу. И жертвы его деятельности, конечно же, имеются, и, возможно, спят и видят, когда этот самый Мирзоев дуба даст. Ну вот и дал. Значит, наблюдай, кто радуется. А если молча, про себя, свою радость переживает? Вроде как, к примеру, вот этот Деревянко.
На лице постное выражение, а на душе, поди, такой покой! И вдова все на него ссылается: Олег вам поможет, Олег сделает, скажи, Олег...
Еще вариант: вдовье дело нелегкое. Особенно на первых-то порах. От забот голова кругом, некогда о себе подумать, тут тебе и похороны, и поминки, а у покойного родни, похоже, на половину Сибири. Конечно, кто бедной одинокой теперь женщине поможет? Только доверенное лицо мужа — Олег Васильевич.
А между тем выглядит-то вдова так, что дай Бог каждому! И даже траур, как писал какой-то француз, «был ей к лицу». Ну тут вообще-то, если по жизни идти, тоже все логично: ужаснулась, поплакала, а делом занялась — и горе отошло на второй план. Особенно если рядом толковый помощник, который и формальные трудности разрешит, и... в одиночестве утешит? Так?
Нет, брат Турецкий, сказал сам себе Саша, что-то тебя так и подмывает обвинить эту парочку... А кто назвал их парочкой? Ну-ка постой! Ведь слышал от кого-то... Ах ты, черт! От кого? И не в протоколе записано, это точно. Значит, во дворе, от кого-нибудь из обслуги?
И снова сказал себе Турецкий: стоп! Это не художественная литература, где если нельзя, но очень хочется, то можно. Должен быть еще один человек, владеющий сведениями. И человек этот — ну да, секретарша Мирзоева Нина, у которой в письменных объяснениях сказано одно, а на словах — несколько иное. Но раскрутить эту весьма невзрачную на вид девицу может поистине только выдающийся мужчина, коим является... Кто у нас такой? Вопрос на засыпку. Ну конечно, рыжий Слава Грязнов. Недаром издавна на Руси говорят: рыжий да красный — человек опасный. А если он еще обладает талантом превосходного сыщика? Ну кто устоит! Не эта же пигалица, в самом-то деле!
А вот интересно, ради каких таких прелестей столько лет держал возле себя эту секретаршу Мирзоев? Что у нее, особый талант? Может, она действительно семи пядей во лбу, а может, вовсе наоборот — сплошная какая-нибудь физиология. Эти страшненькие, говорят, весьма злыми бывают в делах постельных.
Но опять же, когда рядом такая сочная и лакомая Карина, зачем размениваться на дурнушек?
Так в чем же все-таки дело? Вот на этот вопрос нам и ответит Слава Грязнов, сыщик, перед которым трудно устоять честной девушке.
— Олег Васильевич, окажите мне любезность, так, без всякого, как говорится, протокола, скажите, что вы думаете о секретарше вашего шефа, Нине... как бишь ее?
— Галактионовне.
— Ничего себе! — восхитился Турецкий, внимательно наблюдая за выражением лица Деревянко. — И где ж еще такие имена-то сохранились?
— Так ведь она, как и Наиль Абгарович, тоже из Сибири. Где всякая старина, говорят, еще в почете.
— И давно она с ним работает?
— Так в протоколе ж указано, восемь лет.
— А я без протокола, просто не обратил внимание.
Интересно, откуда он знает, что записано в протоколе? Если допрашивали, как утверждает этот Свиридов, то каждого отдельно. Она сама ему, что ли, сказала? Но зачем?
— Скажите, а что она за человек? Я имею в виду — и как работник, и просто, так сказать, как женщина. Или девица, не знаю. Она ведь, кажется, не замужем?
А Олег хорошо владеет собой. Не знай заранее, так ни за что не угадаешь, какой пружиной он сейчас сжался. Видно, что сжался. Подвоха какого-нибудь ждет. А почему? Знает кошка, чье мясо съела?
— Как вам сказать, — медленно, явно принимая задумчивый вид, начал Олег. — Работник она, судя по всему, классный. Иначе не держал бы ее при себе так долго Наиль Абгарович. Он в этом плане был человеком жестким и требовательным. Даже, я бы сказал, жестоким.
— Ну а в чем эта жестокость — не жесткость — выражалась?
Олег поиграл бровями, будто припоминая удачный пример.
Ну, скажем, мог нагрубить, нахамить, выгнать вон, даже — я понимаю, нельзя о покойных вспоминать плохо, но что скажешь против правды? — ну да, мог даже ударить. А кулак у него был крепкий.
— И при вас такое бывало? — как можно искреннее изумился Саша.
— Увы, — развел руками Олег. — Правда, после этого ему приходилось откупаться. В буквальном смысле... Ну что я вам говорю, вы же должны были читать рассказы про русское купечество: сперва дам тебе от души в морду, а потом оплачу твою обиду. Примерно в этом ключе.
Турецкий с недоверием покачал головой.
— А может, его кто-нибудь из этих? Ну кому он мало заплатил? Как считаете?
— Вы его не знаете... не знали. Мало он не платил.
— Ну хорошо. Вернемся к нашей Нине. Ее-то что привязывало к такому жестокому человеку?
— Она была его любовницей, — просто, как о самом обычном деле, сказал Олег.
— Не мо-жет бы-ыть... — тянул слова Турецкий, одновременно радуясь тому, что внутренне был готов к такому повороту, правда, не совсем понимал, зачем нужно Олегу вот этаким образом утолить ее. — И что, это все знали? И вы, и Карина Самвеловна? И другие ваши домашние, включая охрану?
— Нет, ну зачем же. — Алые пятна выступили на скулах Олега.
Неужели он сообразил, что сказал лишнее?
— Не знаю, как сейчас, то есть в последнее время, но раньше об этом говорили. Знала ли Карина... Самвеловна, — добавил он, — об этом старом увлечении мужа? Трудно сказать, мы на такие темы ни с ней, ни с кем другим не разговаривали.
Выпутывается... А почему он должен был с Кариной говорить на эту тему? Кто он ей? И вообще, на какие темы они разговаривают? Вай-вай, дорогой следователь, сколько у тебя вопросов возникает! И что это за семья такая армяно-татарская, где процветают самые грубые российские купеческие обычаи? Теперь уж точно: одно остается Славе — каким угодно способом соблазнить эту секретаршу и выпотрошить ее наизнанку. Она должна знать нечто такое, чего наш красавец, кажется, побаивается...
— Ну хорошо, не будем сплетничать, извините, если я не очень точно выразился. Я сейчас попрошу подполковника Грязнова еще раз побеседовать с Ниной... Галактионовной, да? А сам попрошу вас дать мне возможность поговорить и кое-что уточнить у тех двух охранников, что вместе с вами прибежали наверх, когда Карина Самвеловна обнаружила труп в ванной.
Пожалуйста, — пожал плечами Олег. —Только вряд ли они смогут что-нибудь добавить. Но как хотите.
7
Переговорив по городскому телефону с Романовой, хмурый Слава вошел в роскошный кабинет Мирзоева в его офисе на первом этаже, где Турецкий допрашивал свидетеля Лапина, одного из дежуривших в воскресенье в доме охранника.
Наклонившись к самому уху следователя, Грязнов шепнул:
— Еще труп. Там же, в «России». Шурочка велит срочно выезжать. Что будем делать? Когда ж мне девку-то твою охмурять? Ведь время уйдет дорогое. Давай принимай решение.
— А у вас там что, больше нет никого? — возмутился Саша. — Или мать-начальница решила, что мы тут в бирюльки играем?
Да тут, понимаешь... — Грязнов указал глазами на охранника, безучастно сидевшего напротив огромного дубового письменного стола, за которым вольготно расположился Турецкий.
— Прошу прощения, Сергей Анатольевич, — обратился к нему Саша, — оставьте нас на секундочку одних. Сейчас мы решим один наш внутренний вопрос и закончим с вами. Буквально три минуты, не уходите далеко... Ну так в чем же дело? — спросил, когда дверь за охранником закрылась.
— Как я понял, Романова знает нечто такое, о чем уже успела переговорить с твоим Меркуловым, а он, в свою очередь, дал указание соединить эти два дела об убийствах.
— М-да-а, — почесал в затылке Турецкий.
— Но это еще не все «м-да», — остановил его Грязнов. — Есть и другие новости. Нынче утром в той же «России» в платяном шкафу обнаружен еще один труп, похоже двухсуточной давности. То есть тоже воскресный. Хороший был денечек, урожайный...
— А какое отношение к нам?..
— Прямое. Просто удача сопутствовала. В кармане этого гражданина с финарем в спине, причем закрепленным в высшей степени профессионально, найдено фото. Угадай, чье.
— Карины Самвеловны? Или Нины Галактионовны?
— Хуже, Молчанова. Наш опер ухитрился каким-то образом все гостиничные службы обойти — вот парень! Обязательно надо его в нашу бригаду забрать!
— Напомни.
— Ну да, так тебе Шурочка и позволит! Нашел дураков. Это уж я — ни на что другое не годный... — печально вздохнул Слава.
— Не прибедняйся. Так кто же опознал?
Двое: горничная с седьмого этажа и администратор гостиницы, некая Моргунова Валентина Петровна. Последняя знала Молчанова уже сто лет. Постоянный и щедрый клиент. Который дал показания по поводу убийства своего помощника и тут же смылся. С концами пока. Вот откуда и факт исчезновения. Решай, куда мне двигать.
— А двигать тебе, дорогой товарищ, в Нинины объятия. Да поживей, пока на нее никто давление оказать не успел. Хотя не исключено. Обещаю, как только здесь сегодня закончим, вместе смотаемся. Очень мне хочется взглянуть на портрет этого Молчанова.
Показания и одного, и второго охранника не отличались разнообразием. Но был один нюанс, который в первом протоколе Свиридов почему-то не зафиксировал. Не обратил внимание? Забыл? Не счел важным?
Дело в том, что на крики Карины первым прибежал Деревянко, который затем и позвал с собой остальных охранников. Поскольку они, сидя в небольшой служебном помещении возле гостиной, где смонтирована всякая необходимая защитная аппаратура, естественно, никаких криков слышать не могли. Ванная находится этажом выше и в другом конце здания.
Точно так же не мог услышать крики и Деревянко, ибо по показаниям водителя Мирзоева он находился в этот момент... — в какой? Откуда он знал, в какой момент убили Мирзоева? — рядом с машиной. Но потом вдруг сказал, что почуял что-то неладное и быстро ушел в дом. Вот тогда-то он сперва заглянул к охранникам и, сказав им, что слышал крики наверху, вместе с ними примчался в ванную, где они обнаружили в кровавой луже своего босса. Именно босса, а не хозяина, шефа. Тоже характерная деталь: для Деревянко Мирзоев — хозяин, для них — босс.
Но ведь, если не изменяет память, первым на их крики, так утверждает секретарша, прибежал один Деревянко, а потом уже его молодцы. Кто же врет?
Ну и что, какое это может иметь значение? Ну ошиблись, ну договорились, в конце концов, чтоб не путать следствие, поскольку все забыли, увидев труп! Какой здесь криминал?
А это мы узнаем, если Грязнову удастся расколоть Нину...
Очень рассчитывал сейчас Турецкий на Славин талант.
А ведь удалось участковому отыскать, вычислить Спирина. Вот что получается, когда тебя в прямом смысле за шиворот возьмут. Живо, через свою алкашную агентуру, высмотрел Спирю-Поэта во дворе магазина «Продукты» все на той же Пятницкой, где возле подсобки были свалены сломанные деревянные ящики, и из этого хлама Спиря-Поэт сооружал костер, имея в перспективе, в качестве гонорара, стакан портвешку.
Пал Палыч, участковый, не обладал душой поэтической и тонкой, он никогда не тратил бесценного, один лишь раз отпущенного провидением времени на бессмысленное созерцание стремительно бегущего к своей смерти пламени костра, которое...
Он не стал слушать вдохновенного поэта, а взял его за шиворот — и уже не в переносном, а в прямом смысле, — чем лишил гонорара и глубоко обидел. Но участковому было сейчас не до обид. Его самого обидели, объявив, что он не знает даже того, что у него под самым носом происходит. Старик, который Бог весть сколько не встает с постели и не выходит на улицу, знает, а он — ни хрена не знает!
Поэтому вся несправедливая обида, копившаяся в душе, пока Пал Палыч рыскал проходными дворами, разыскивая свою агентуру, немедленно вылилась на безвинную, если рассуждать о высоких материях, но абсолютно виновную уже самим фактом своего существования, неприглядную личность, у которой от всего возвышенного, подаренного природой, осталась одна уличная кликуха — Поэт. И даже не Спирин, а мерзкое Спиря.