Владимир Иванович послушно ответил на все вопросы, но было заметно, что думает он совершенно о другом и отвечает механически, соблюдая максимум возможной в его положении вежливости.
Наконец на каком-то очередном вопросе, заданном Турецким размеренным, немного занудливым тоном, он не выдержал и взорвался:
Да что вы все не про то! Что вы мне тут всякую хреновину, понимаешь!
Турецкий переждал эту нервную вспышку и спросил по-прежнему размеренно и сухо:
— У вас есть что добавить?
— Ну а я про что? Я уж там, в «России» — будь она трижды проклята! — талдычил вашему следователю, что не Гришу должны были убить, а меня. Просто ошибка у них вышла! Вот поэтому я и... того...
— Что ж, давайте рассмотрим и эту версию. Итак...
Молчанов, злясь на себя и на следователя, потратившего уйму времени впустую, поскольку все, о чем он расспрашивал и записывал в протокол, было, по мнению Владимира Ивановича, никому не нужно. И он признался, в чем раньше не мог сознаться самому себе и тем более произнести вслух. И Турецкий представил страх, смертельный ужас, который он ощутил, увидев убитого помощника. Нет, не помощника вдруг обнаружил полулежащим в кресле Владимир Иванович, а самого себя — бездыханного, с огромным багровым пятном крови на серой шерстяной рубашке... Именно этот ужас, лишивший его разум всякой логики и погнавший его в буквальном смысле на край света, он и не мог понять в себе. Что, покойников мало повидал? Или не приходилось принимать крайних мер, убирая с дороги конкурентов? Не в пансионе, поди, благородных девиц и не в белых перчатках дела нынче делаются...
Турецкий стал дотошно, шаг за шагом, докапываться, откуда была у Владимира Ивановича такая уверенность? Да каковы причины, которые могли привести к столь плачевному итогу? И неужели все это результат пресловутой конкурентной борьбы? А как же партнеры? Кстати, если они есть, то кто? Какие связи, какие договора, каковы условия сотрудничества?
Молчанов уже понимал, что вопросов у следователя к нему накопилось немало и далеко не все они так безобидны и просты, как представляются на первый взгляд. Нет, что-то этот слишком уж спокойный мужик — простенький такой вроде на вид, симпатичный даже, и в плечах тоже ничего, тренированный, — знает, но не выдает, будто момента дожидается. А что, как он, так и мы. И вскоре, в какой-то раз возвращаясь к уже обсужденному вопросу и понимая, что он уже говорил об этом, просто другими словами, Молчанов не выдержал и довольно грубо спросил, не надоело ли следователю гонять его по кругу, как лошадь. Ведь все и так ясно, добавить-то нечего, зачем зря время переводить на пустую болтовню?
— Это вам, Владимир Иванович, кажется, что зря. А вот я не раз уже задавал вам простой вопрос, зачем вы собрались ехать на прием к Мирзоеву, вы же мне так внятно не ответили. Так давайте в последний раз — зачем?
— Да что у вас, черт возьми, свет клином сошелся на этом Мирзоеве?
— В том-то и дело, что сошелся, Владимир Иванович, — рассудительно заметил Турецкий. — Скажите, а он вам никогда не демонстрировал свои видеозаписи, этот ваш друг Мирзоев?
Ну какой он мне друг? Дела имеются общие, я говорил уже. И повторяю, это не моя была инициатива, я вообще-то не шибко уважаю подобные вечеринки, демонстрацию, так сказать, своих доходов и жоп, извините, любовниц. Это не по нашей части... А про что вы сказали? А, кассеты... Да было вроде однажды, давно уж, по-моему, смотрели что-то, помню, смеялись. Оно когда мужик «под банкой», его обязательно на пухленькое эдакое потянет, хе-хе. — Молчанов в поисках понимания даже подмигнул следователю. — Кто ж этого не знает? Разве что кастраты да эти — педики. Было, да, вспоминаю, кто-то там кого-то. Ну поглядели, посмеялись, а те, которых засняли, так больше всех, по-моему, довольны были. Пустое это... А вы-то откуда знаете?
— В том-то и дело, что пришлось изъять все это обширное хозяйство Мирзоева. Пересмотреть кассеты, а их оказалось много. И на каждой — такие люди! Как вы говорите, кто-то кого-то. И все, замечу, не просто абы как, а с выкрутасами. Чрезвычайно любопытное зрелище. Для суда, конечно.
От лица Молчанова даже кровь отхлынула. Он, будто непонимающе, долго глядел на Турецкого, а потом спросил осевшим голосом:
— И вы все смотрели?
— Да, практически, — небрежно бросил Турецкий, якобы углубляясь в бумаги.
— А-а.
— Вы что-то хотели спросить? — поднял к нему глаза Турецкий.
— Я вот сейчас подумал... вы приехали, на край, так сказать, света... Это поэтому?
— Владимир Иванович, не темните вы. Я же с вами как с нормальным человеком разговариваю. Не вру вам. Хотите знать, есть ли вы там? Ну? А должны быть? Только честно.
Александр Борисович, — вспомнил сразу Молчанов, как зовут следователя, — ну как, скажите, не сомневаться, если не всегда упомнишь, что по пьяной лавочке случается? Это сейчас я уже стар стал для игр-то этих, а молодым! Поглядели б тогда на меня!.. Ежели честно, то думаю, что нет там меня, хотя... была у него пяток лет назад одна девочка... Женщина, — поправился Молчанов. — Ох и циркачка! Ну вот, а вы говорите — есть, нет? Но ведь это ж, надо понимать, неподсудно... Ах, какой же ты все-таки сукин сын, Наиль! Вот что значит — не русский человек! Обязательно даже в таком пустяке, а подлянку кинет... — И вдруг Молчанов спохватился: — Постойте, а как же вы узнали-то про все это? Или... нельзя такие вопросы вам задавать?
— Почему же? — Саша интуитивно почувствовал, что уже созрел Владимир Иванович достаточно. — Вам я отвечу. Дело в том, что примерно в тот же час, когда на вас, как вы уверяете, собирались покушаться в гостинице «Россия», в своем собственном доме был убит Наиль Абгарович Мирзоев. Теперь вы, надеюсь, понимаете, чем вызван наш особый интерес к вашей истории?
Последнюю фразу, похоже, Молчанов уже не слышал. Посмотрев на него, Турецкий вдруг понял, что с ним произошло в «России».
Лицо его превратилось в гипсовую маску, резко дернувшись, замер на морщинистой шее кадык, безвольно открылся рот. Но это продолжалось не более мгновения, зато какого долгого!
— Как? — наконец выдавил из себя Молчанов короткий вопрос, не имеющий конкретного назначения.
Турецкий же ответил однозначно:
— Автомат Калашникова с оптическим прицелом и глушителем. В вашем случае, если мне не изменяет память, был пистолет Макарова, и тоже с глушителем.
— А... убийца?
— Конечно, взяли, — пожал плечами Турецкий и даже фыркнул слегка, будто вопрос был задан не по существу. — А как же иначе! — «Ну давай, давай же, — мысленно торопил он Молчанова. — Говори, говори...»
— И кто он?
Исполнитель-то? Обычный исполнитель. Как поступают в таких случаях, знаете? Да об этом же во всех газетах уже который день пишут, даже читать стало скучно, все одно и то же, одни и те же методы, а вы разве не знаете? Представьте себе, вот вам, к примеру, надо убрать... кого-то, кто вам давно и крепко мешает. Так? Вы нанимаете человека, лучше с уголовным прошлым, платите ему крупную сумму, сейчас, по-моему, расценки такие — до ста тысяч долларов, и говорите, кого надо убрать. Он убирает, получает свои деньги и, как у них принято выражаться, ложится на дно. Уезжает куда-нибудь в ту же Чечню или в Прибалтику, куда руки нашего правосудия не дотягиваются. Понятна технология?
Говоря свой длинный монолог, Саша внимательно наблюдал за выражением лица Молчанова, за тем, как он слушает и на что реагирует особо. В данном случае его, кажется, заставило вздрогнуть предположение, что он нанимает убийцу. Хотя и знал, что речь шла о заказчике.
Турецкий, видя, что Молчанов сам себя загоняет в угол все больше и больше, возможно догадываясь уже не о фигуральном, а о вполне конкретном заказчике, но все еще почему-то продолжает упорствовать, молчать, решал: сейчас нанести последний удар или потянуть время?.. Надо сейчас!
— А вы тут вообще-то радио хоть имеете? — спросил совершенно неожиданно, чем вызвал искреннее недоумение на лице Молчанова.
— Есть оно, но кто ж его слушает?
— Значит, вы не в курсе дальнейшего?.. Ну вот видите, — сидите тут в берлоге, всякую связь с миром потеряли... Скажите, вам знаком некто Антон Захарович Тарасюк?
— А кто ж его не знает?
Он ведь тоже собирался на прием к Мирзоеву. И приехал... к трупу. Да. И сразу же в Лондон улетел, по своим делам. А вчера ночью по «Маяку» передали, что убит он в Лондоне, Владимир Иванович. Прямо на улице подъехали к нему на автомобиле и расстреляли в упор. Изрешетили. И уехали. Ну с лондонской полицией у нас сложные отношения, пока договоримся, пока найдут — если найдут... Вот видите, поехали б вы к Мирзоеву со своим приятелем Дергуновым, могли бы и Тарасюка в последний раз увидеть... Странная штука жизнь, не правда ли, а, Владимир Иванович?
Услышав фамилию Дергунова, Молчанов вскинул голову.
— А что Леня?
— Вы о Дергунове? Ей-богу, ничего не знаю. Я уже сутки как из Москвы. Радио слушайте, они эту тему любят.
— Александр Борисович, — мрачно заговорил Молчанов, — это все так неожиданно... стремительно... ужасно. Извините, я бы хотел подумать, прийти в себя, поймите... Давайте отложим наш дальнейший разговор... ну хоть до завтра? Я вас по-человечески прошу...
— Готов пойти вам навстречу. Но вы, пожалуйста, прочитайте сейчас ваши показания и распишитесь на каждой странице. И еще, у меня к вам личная просьба, Владимир Иванович, не исчезайте больше, себе же хуже делаете, честное слово!
— Да куда теперь бежать-то? — чуть ли не с отчаяньем воскликнул он. — Тайга ж кругом!
— А вот в тайгу и не бегайте. Говорят, вы охотник классный.
— И это знаете, — криво и жалко усмехнулся он. — Не убегу. Не бойтесь. Нате вам ваш протокол, со всем я согласен, все записано с моих слов правильно...
Он поднялся, опираясь обеими руками на стол, пошел к двери, тяжело переставляя ноги. И был он уже не таким, как час с небольшим назад, когда с легкостью необыкновенной пластал тяжелым топором здоровенные кедровые плахи.
6
После очень сытного рыбного обеда, которым накормил гостей хозяин дома, пожилой уже охотник и рыбак Ерофей Петрович, молчаливый, заросший до глаз боярской бородой и с живыми синими, не выгоревшими от времени глазами, Турецкий, Никитин и Машков вышли на веранду покурить и обменяться впечатлениями.
Турецкий вкратце посвятил местных сыщиков в суть дела, рассказал и о своих личных предположениях. Молчанов, по его мнению, не знал, кто убийца, иначе бы по-другому реагировал. Эти люди, судя по всему, умеют давать сдачи, и за ними, как говорят, не заржавеет. Но отчего же такой страх? Ведь по реакции — почти животный! Значит, он мог только догадываться, значит, их дорожки где-то однажды крепко сошлись, причем не у одного Молчанова, а у всей мирзоевской компании. И теперь их выбивают по одному, и они видят это, а сделать ничего не могут. Или другой факт: все это произошло настолько быстро, что они толком и очухаться не успели, как посыпались покойники.
Никитин и Машков высказывали свои соображения, к которым Турецкий охотно прислушивался, уж чего-чего, а опыта у них хватало.
Потом Никитин ушел к рации, которая стояла в доме Ерофеича, чтобы связаться с Иркутском на предмет выяснения каких-то своих вопросов и за новыми известиями.
Вернулся он полчаса спустя, как-то странно хмыкнул, взглянув на Турецкого, и протянул ему листок с текстом.
— Это для тебя радиограмма ко мне в отдел пришла. Ha-ка вот. Погляди-ка, обратно к теме нашего разговора.
Турецкий прочитал текст.
«Иркутск. РУОП Иркутской области. Полковнику Никитину для Турецкого.
Сегодня утром в подъезде собственного дома, на Кунцевской улице, убит пятью выстрелами из пистолета системы «Макаров» заместитель генерального директора Газпрома Дергунов. Убийцы в масках оглушили и связали консьержку, после чего расстреляли в упор спускавшегося по лестнице Дергунова, бросили оружие и скрылись за углом дома, где их ожидала машина марки «БМВ». Других свидетелей преступления пока не имеется. Начальник МУРа полковник Романова».
— Ну и ну, — только и смог выдавить из себя Турецкий.
Не дожидаясь, когда Молчанов созреет окончательно, Турецкий решил, раз уж все равно так получилось, нанести свой последний удар. Он встал и объявил, что сейчас пойдет к нему и покажет этот текст. И гад буду, добавил он, если этот хрен моржовый не расколется.
Молчанов сидел на крылечке дома и, глубоко затягиваясь, смолил одну папиросу за другой. В консервной банке, стоявшей рядом, было полно окурков.
Турецкий молча протянул ему текст, переданный Романовой из Москвы.
Молчанов прочитал, сначала ничего не понял, стал перечитывать снова и вдруг схватился рукой за сердце. Голова его стала заваливаться назад, и если бы Турецкий его не подхватил, он бы ударился затылком о дверной косяк.
На шум вышел из дома хозяин. Турецкий крикнул ему, чтобы тот скорее принес воды, мол, плохо Молчанову. Хозяин ринулся в дом и тут же появился с кружкой в руках. Держа голову Молчанова на весу. Турецкий влил ему в рот немного воды, плеснул на лоб. Наконец Владимир Иванович открыл глаза, огляделся, словно не понимал, где он и что с ним произошло.
— Как вы себя чувствуете, Владимир Иванович? — Турецкий не на шутку испугался. Не ожидал такой реакции.
Медленно приходя в себя, Молчанов молча глядел на Турецкого, и вдруг слеза выкатилась из его глаза. А может, это была вода, капельки которой блестели на лбу. Молчанов неуверенно кивнул и пробормотал:
— Ну вот... доигрались, мать... — И разразился такой грубой, матерной бранью, что Саше стало ясно: будет жить. Никакой инфаркт ему не грозит.
Тем не менее Молчанов, держась рукой за сердце, стал приподниматься, опираясь на Турецкого, и снова почти бессильно прошептал:
— Пойти надо... прилечь... А вы не уходите. Я сейчас... ничего... отойдет.
Вместе с хозяином Турецкий отвел Молчанова в дом, гдё он лег на широкую лавку у окна, на которой был разостлан полосатый матрас, набитый сеном. Запах в избе стоял чистый, травный.