— Только на моей памяти, — смешно зажмурился Меркулов, вооружаясь новой сигаретой, — Шура уже четырежды клятвенно обещала завязать с утро. Да куда ты денешься, подруга ты наша и мать- начальница!
— Действительно, — она осторожно пожала плечами.
Но я другое тебе скажу, Шурочка, — продолжил Костя. — Вот ругаем мы бывший застой. За дело, конечно. И помним, что все мы, мягко говоря, лукавили, выдавая статистику раскрываемости особо тяжких. Так? Но ведь и другое памятно: лукавили мы там, приписывали, привирали, а убийцы-то все же у нас сидели. Там, где надо. А если дела были громкими — вы вспомните, не стесняйтесь! — это уж само собой. За весьма редким исключением. Вернемся теперь сюда, в сегодня. Картина следующая: кадры, по сути, остались те же в основе своей. Только вот куда подевалась их былая доблесть, как ты, Шурочка, выразилась? Куда исчезли мастерство и опыт? В чем дело? Что произошло? Почему мы притихли, а убийцы, напротив, действуют в открытую, нагло, демонстративно? И раскрываемость при этом — нулижды нуль... Да, я заявляю, что заказные убийства у нас сегодня практически не раскрываются. Это констатация факта. Я ошибаюсь? Тогда докажите. А что я слышу? Меркулов, человек в ранге зама генерального прокурора России, заявил, видите ли, чуть ли не официально, а значит, нечего себе и голову ломать. Так тому и быть. Я можно сказать, горючими слезьми обливаюсь, а мне в ответ: как хорошо и четко сформулирована вами, уважаемый Костя, очередная задача правоохранительных органов! Бред какой-то!..
Ты добавь сюда еще один фактор, — подал голос Слава с дивана. — Поскольку я абсолютно согласен с вами обоими, и вовсе не потому, что оба вы начальники, нет, к сожалению, все в нашей жизни — до поры до времени, и начальники в том числе, но я тоже считаю, что преступность у нас достаточно прочно срослась с государственными структурами. И почти уверен, что в деле того же Мирзоева обязательно выплывут какие-нибудь недосягаемые для правосудия лица. Вот увидите, хоть и не боюсь, но не хотел бы быть провидцем. А вот вам и вариант: предположим, Саня, — он ткнул пальцем в Турецкого, — наемный убийца. А заплатил ему ты, Костя, поскольку богат неимоверно и все капиталы держишь исключительно в валюте. Но не здесь, а за бугром. Мне мать-начальница велит догнать Саню, что я старательно принимаю к исполнению. А потом вдруг вызывает меня на ковер и говорит: а ты знаешь, рыжий, на кого мы, оказывается, поперли? На самого Костю. Крути сто восемьдесят градусов! Но я-то честный-пречестный сыскарь — и все равно бегу по следу. Бегу себе и думаю: а на хрена, как любит выражаться моя мать-начальница, мне надо так быстро бежать? Ведь возьмут да и подстрелят, ретивого-то. Жизнь хоть она и сучья — помните, у Шолохова все казак жалуется, — а одна. Ну мать-начальница за меня рада, что живой остался. Саня убежал и лег на дно. А Костя и мама Шура на какой-нибудь презентации наших «новых русских» шампанью балуются с ликером «Амаретто». Я не про вас, конечно, а про систему. Что, не так?
— Слушайте, братцы! — взвился Саша. — Погодите, я вам сейчас такую картинку нарисую, ни в каком сне не приснится. Иришка, где же обещанный чай? — крикнул он в сторону кухни. — Давайте пока еще по маленькой, а? Александра Ивановна, — жалобно посмотрел на Романову, — Шурочка, ну разрешите Косте еще капельку, он же, видите, как хочет! Когда теперь выпадет? А потом, он уже достиг уровня и больше не сдвинется. Мы ж его знаем.
— Черти вы собачьи, хорошего человека вам не жалко! Да выпей уж, ладно. Действительно, в кои-то веки.
Надо ж когда-то и расслабиться, рассупонить душу. Не все же в мундире ходить. Вот и сегодня выпил Костя немного, больше, как говорится, для компании, для куражу. Так что ничего тревожного не предвидится. Романова велела водителю подрулить сюда, на Фрунзенскую набережную, часам к двенадцати, поскольку ездить по ночам в такси стало рискованно — вот и еще одна примета нового времени.
Наполнили рюмки, чокнулись и выпили. Саша тут же продолжил свой рассказ.
Ну вот, летим мы, значит, из Лос-Анджелеса в Бостон. Это несколько часов, как у нас до Иркутска. В полете обслуга, сами понимаете, дай Боже! Только одно условие — не курить. У них сейчас вообще в самолетах железное правило: закурил — плати гигантский штраф, ну чуть ли не тысячу долларов. Ладно, летим, кока-колу пьем, виски разносят. Передо мной вот так, наискосок, какие-то наши, русские, летят. Речь слышу родную. А ребятишки крутые, стриженые, знаете, так, по новой моде, чтоб башка квадратной казалась. Плечи, само собой, с метр, ну и все такое прочее. И вот один из них, сидевший в кресле у прохода, вынимает сигару, вот такую, сантиметров двадцать, и закуривает. А в самолете везде всякие приборы, датчики — зафиксировали дым. Тут же подбегает стюардесса и начинает втолковывать этому бычку, что курить нельзя. А он дымит себе, не обращает на нее ну никакого внимания. Не понимает, чего ей надо. Появляется старший стюард, тоже наклоняется над ним и начинает объяснять. Снова никакой реакции. Причем курит в открытую, нагло. Наконец уже сам пилот по трансляции объявляет, что курить в самолете запрещено и за нарушение полагается платить штраф. Курит! Снова бежит стюардесса, а этот крутой вынимает из кармана во-от такую пачку долларов и, не глядя на стюардессу, рукой перегораживает ей проход: на, мол, подавись своим штрафом... Костя, они в американских городах уже целые улицы скупают, новые эти. А в Европе? И все равно их ловят. И никакие им деньги не помогают. Почему, скажи, ФБР может, а мы - нет?.. Причем знаешь, что самое смешное, были мы в академии ФБР, в штате Виргиния, слушали их лекции, делились своим опытом. У нас, оказывается, одни и те же проблемы. И кое-какой наш российский опыт им оказался во как нужен. Так что кто кого в этом смысле, еще неизвестно. Но ведь они ловят убийц, а мы — нет. Почему? Они бы нам за одну только нашу Александру Ивановну знаешь какие «лимоны» бы отвалили? За опыт ее, за талант. Или за Славку. Хоть он и рыжий. В Америке, кстати, я видел много рыжих полицейских. Ирландцев. Так что ты, Грязнов, не переживай шибко.
— А я и не переживаю, за Россию обидно.
— Во-во, за державу... Ничего, а я все-таки хочу быть оптимистом, — усмехнулся Турецкий.
— Это ты уже завтра скажешь, — подмигнул ему Костя. — Ну что, друзья, время к полуночи. Гости, вам хозяева не надоели?
— А чай? — Из кухни появилась Ирина с подносом, на котором стояли чашки и большой заварной чайник.
Наконец и с чаем покончили, поднялись, задвигали стульями. В прихожей Турецкий подал Косте большую целлофановую сумку.
— Костя, тут, понимаешь, твоим женщинам кое-что. Я ж мужик, в их тонкостях не разбираюсь. Купил там всякие бабские тряпки. В общем, ты передай, а они сами разберутся. Тем более Лидка, сам знаешь, крестница моя. Она ж теперь совсем уже невеста!
На лице Меркулова появилась улыбка все понимающего счастливого отца семейства.
Ну все, все, — заторопила Шура, подхватывая Костю под руку. — Грязнов! За мной. Ты на свою Парковую еще на метро успеешь, а мне вот этого деятеля до самой хаты везти, аж на проспект Мира, чтоб его семья не волновалась. Пошли. Привет всем. Иришка, целую!
6
Стукнула дверь лифта, хлопнула входная дверь, и они остались вдвоем.
Ирина прижалась к Саше всем телом, подняла к нему лицо, обрамленное волнами пепельных волос, и сказала жалобно:
— Турецкий, ну пожалуйста, можно я всю эту чертову посуду помою и уберу завтра?
— Ах ты, моя любимая! — Саша с такой силой прижал к себе ее желанное тело, что она задохнулась от счастья.
— Тогда отпусти меня в ванную.
Турецкий отодвинул стулья, а стол с остатками еды и пустыми чашками и тарелками оттащил к окну. Потом разложил диван и достал из тумбочки простыни, подушки и одеяло. Услышал плеск водяных струй в ванной и только тут понял, что наконец-то дома.
Как хорошо бы жилось, если бы вот так всегда: струилась вода в ванной, стояла под душем любимая женщина, и неубранный стол возле окна, к которому в любую минуту можно подойти, выпить рюмочку и зажевать пластинкой соленой рыбки из ближайшего «Океана». И никаких тебе убийц, разъезжающих открыто в шикарных «мерседесах» и «БМВ», и завтра не надо мчаться на работу, вытаскивать из сейфа «Макарова», проверяя, все ли патроны в обойме, а после писать бесконечные объяснения по поводу каждого произведенного выстрела... Ничего не надо...
Вода продолжала литься. Турецкий разделся, небрежно бросив на спинку стула роскошные пиджак и брюки, французский галстук, который теперь, видать, не скоро приведется надеть.
И отправился в ванную.
— Ой! — Ирина от изумления подняла брови. — Ты чего, Турецкий? Я ж еще не... А-а, — поняла через минуту, увидев его решительный вид. — С вами все понятно. Нагляделись там всякой телевизионной порнушки и самого на клубничку потянуло?
Она направила ему в лицо водяную струю и засмеялась, довольная. Но он уже перешагнул бортик ванны, залез к ней под душ и задернул прозрачную занавеску. Так они и стояли, обнявшись, в потоке льющейся на их головы воды, и тела их изгибались, переплетались и принимали немыслимые позы. Наконец, совершенно одурев от наслаждения, они, задыхаясь, выбрались из ванной. Саша завернул Ирину в простыню и на руках перенес на диван.
В окне стало понемногу светлеть, когда Турецкий вспомнил, что уже скоро, и не завтра, а сегодня, надо идти на работу, впрягаться и снова волочить этот опостылевший воз чужих бед и страданий. Но — надо, и этим все сказано.
Голова Ирины покоилась на сгибе его локтя. И когда он попытался легонько, чтобы не разбудить ее, вынуть руку, она открыла глаза и прошептала ему в самое ухо:
— Сашка, если тебе когда-нибудь придет в голову идея сделать меня еще раз невероятно, безмерно счастливой... утащи меня под душ.
И медленно закрыла глаза.
Знать бы, подумал он, сколько раз в жизни дано нам пережить подобные минуты...
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ СИЛЬНЫЕ МИРА СЕГО
Июль, 1991
1
Темно-синяя «Вольво-940», сопровождаемая «Волгой» тридцать первой модели с выключенной за ненадобностью мигалкой на крыше, без задержки проскочила Таганку, Рогожку, попетляла в кривых Вешняковских улицах и, нырнув под эстакаду кольцевой дороги, понеслась по старой Рязанке в сторону Люберец. Черт возьми, везде ремонт, дороги разрыты; где-то, видимо, прорвало коллектор, и вода, заливая проезжую часть и смешиваясь с желтой глиной, натасканной самосвалами со строительных площадок, покрывала асфальт грязной кашей. Везде перестройка, чтоб ее, а порядка как не было, так и нет. Наверное, лучше было бы ехать по новой Рязанке, правее, да и знаки гаишные указывали на то, что сквозной проезд через Люберцы закрыт. Ну мало ли что кому разрешено, а кому нет! Может быть, по привычке Сучков сделал знак рукой шоферу, и тот поспешил выполнить молчаливое указание хозяина. Да вот и гаишник выбрался из своей стеклянной будки, расположенной сразу за кольцевой дорогой, подошел к обочине, пригляделся к дорогой машине с затемненными стеклами, к ее эскорту и на всякий случай почтительно приложил кончики пальцев к козырьку фуражки. И ведь не знает, кого приветствует, а на всякий случай не мешает. Привычка. Вернее, выучка...
Да, разрослись Люберцы, разрослись, подумал Сучков рассеянно, поглядывая по сторонам. Всю округу уже в себя вобрали — и Косино, и Ухтомку, вплотную к Москве подобрались. Он помнил Люберцы давней еще памятью, когда отец его каждое лето снимал по Казанке дачу — то в Ильинской, то в Кратове. И Люберцы были в этом краю едва ли не центром вселенной...
«Вольво» проскочила железнодорожный переезд и, оставив справа томилинскую птицефабрику, свернула на Егорьевское шоссе. И снова усмехнулся своим мыслям Сучков: как близко нынче все стало в жизни. Раньше, бывало, медленно отсчитывала раменская электричка станцию за станцией, добираясь до Москвы, а теперь — оглянуться не успел — вот уже и Красково, и Малаховка, дачи пошли, старые сады, зеленые заборы...
Сидевший рядом с шофером Кузьмин, помощник Сучкова и его верный телохранитель, казался каменной глыбой. Он умен по-своему, предан, это хорошо. Стена. Интересно, какие мысли сейчас в его коротко стриженной голове?
— Василий, — негромко позвал Сучков, в машине было тихо, только едва слышно пел кондиционер, — там, за эстакадой...
Кузьмин, не оборачиваясь, кивнул, слегка склонив затылок, и Сучков не стал продолжать. За эстакадой, перекинувшейся через железнодорожные пути, их должна была ожидать машина Никольского, чтобы показать короткую дорогу к даче.
До встречи оставалось не более четверти часа. Сучков вторично уже сегодня ощутил какое-то неясное, скорее интуитивное беспокойство. А может быть, и не беспокойство даже, так, некоторое неудобство от неопределенности складывающейся ситуации. Вглядываясь в себя сейчас как бы со стороны, он вдруг подумал, что то, что он делает в настоящую минуту, почему-то не вызывает у него уверенности в своей правоте. Нет, конечно, суть его, так сказать, миссии не вызывает сомнений. Но следовало ли все-таки первому заму премьера вот так легко — а может, легкомысленно, хотя уж именно этого качества Сучков за собой никак не замечал, — принять приглашение этого более чем странного Никольского?.. Куда проще и естественнее было пригласить его в свой кабинет для беседы и... соответствующих выводов в дальнейшем. Однако же не сделал, как предполагал с самого начала, а совсем наоборот, едва ли не сам напросился в гости. Ну напросился — это слишком сильно сказано. Правильнее — согласился с вроде бы дружеским предложением.
Уж не комплексуешь ли ты, дружок? — подумал вдруг с усмешкой и, чтобы окончательно отделаться от неясного томления души, тронул указательным пальцем Василия за плечо:
— Папку...
Тот, не оборачиваясь и не отрывая взгляда от летящей навстречу асфальтовой ленты шоссе, достал из обширного бардачка небольшую кожаную черную папку на «молнии» и протянул ее через плечо.
Губы Сучкова невольно расползлись в улыбке: каменный Вася всегда верен себе, ничто не может отвлечь его от прямых обязанностей — безопасности хозяина.
С мягким треском разошлась «молния» на папке, в которой кроме небольшого пакета с фотографиями и именного блокнота лежал небольшой листок — «объективка» на Никольского Евгения Николаевича, сорока четырех лет от роду, русского, естественно члена КПСС, холостого. Так, доктор физико-математических наук, имеет труды. Место учебы — МВТУ имени Баумана, последнее и единственное место работы — ОКБ имени Туполева. Ведущий конструктор.