Машина -- механическое устройство, совершающее
полезную работу с преобразованием энергии,
материалов или информации.
Механизм -- внутреннее устройство машины,
приводящее её в действие.
Автомат -- самодействующая машина,
производящая работу по заданной программе
без непосредственного участия человека.
Машинат -- человекоподобный автомат с
рабочим механизмом заводного типа.
ЧАСТЬ 1. ТЁМНАЯ СТОРОНА
Глава 1. Один долгий день
В груди мерно тикало на четыре такта. Ровно, без сбоев. Но каждый такт отсчитывал мгновения моей жизни, и я чувствовала, откуда-то точно знала, что ещё совсем немного, и этот звук прекратится. Сначала собьётся, пропустит несколько щелчков, потом -- вовсе замрёт, растворившись в неподвижной тишине. И вместе с ним замру я. Навсегда.
На четыре такта внутри пульсировал страх. Не в груди и не в голове, но где-то он точно был, сидел прочно, как заклинивший перегревшийся поршень. Страх подгонял, торопил и пытался перерасти в панику. А я торопливо выдвигала ящики один за одним, пытаясь среди шестерёнок, шатунов и валов отыскать один-единственный заводной ключ. Простой, с круглой головкой, толстой гранёной шейкой и не слишком вычурной бородкой.
Неловкие пальцы не слушались. Они должны были двигаться быстрее, проворней -- это я тоже откуда-то знала, -- но шевелились плавно и размеренно. На четыре такта, как тикало у меня внутри. Эта плавность убивала меня и распаляла страх. Хотелось вырваться из медлительной оболочки, вырвать ящики с корнем, вытряхнуть содержимое на пол... но поблёскивающие чистой полированной медью шарнирные пальцы этого не умели. Всё, что они могли, это аккуратно открывать ящики и точно так же неторопливо перекладывать детали внутри.
Наконец, в голове что-то щёлкнуло, и я вспомнила: ключ лежит не в рабочем столе, а в шкатулке на столе у двери.
Тело плавно распрямилось, развернулось и так же неторопливо двинулось к нужному месту. Гироскопы в животе, под тем, что тикало, бесшумно вращались, позволяя сохранять равновесие на двух точках опоры. Я отчаянно, до слёз пожалела, что у меня всего две ноги, а не четыре, как у более примитивных машин, и двигаться я могу только вот так, едва-едва. Точнее, почти до слёз: плакать я не умела.
Шаг, другой, третий... и тишина в груди. Оглушительная, звонкая, невозможная и неестественная тишина, которую уже никогда и ничто не нарушит. Неподвижная тишина, в которой метался в поисках выхода заточённый и герметично запаянный разум, внезапно лишившийся будущего. Всего -- и разом. Из-за простого ключа, забытого в шкатулке, до которой оставалось лишь протянуть руку, обречённый на безумие замкнутого пространства гораздо более тесного, чем любая самая тесная комната...
...Я резко дёрнулась в кровати и открыла глаза, загнанно дыша. Вскинула ладони к лицу и обнаружила свои собственные привычные руки. Никакого металла, никаких шарниров. Смуглая кожа со следами старых ожогов и царапин, грубые и тёмные подушечки пальцев как обычно пахнут смазкой, несмотря на все ухищрения и попытки их отмыть. Аккуратно обрезанные ногти -- все, кроме одного, на правом мизинце, покрытого для прочности лаком. Я имела привычку иногда использовать его вместо отвёртки.
При взгляде на эти руки страх начал отпускать. Я машинально пощупала грудную клетку -- под ладонью торопливо колотилось сердце, кожа была гладкой, ровной и тёплой. Сон. Просто сон. Просто дурацкий сон, через кардан его три раза в сердце Домны!
Часы на стене напротив показывали раннее утро, на Светлой стороне сейчас должно было подниматься дневное светило. Как раз под моим взглядом стрелки выстроились в линию, показывая шесть утра, и часы негромко заиграли мелодию, а выскользнувшие из дверцы фигурки закружились в медленном танце. И музыка, и движения на каждый час были свои.
Я нервно растёрла обеими ладонями мокрое от пота лицо, огляделась и с сожалением обнаружила вторую половину кровати пустой. В отличие от меня, Чин имел привычку вставать рано, и сегодня это оказалось особенно некстати. Так приятно было бы уткнуться носом в твёрдое плечо, ощутить рядом живое тепло и успокаивающий тихий звук чужого дыхания, с гарантией выкинуть из головы ощущение липкого страха и беспомощности.
В отсутствие Чина у меня оставалось два варианта: или попытаться уснуть, надеясь, что кошмар не вернётся, или встать на несколько часов раньше. Я выбрала второй. Не столько из страха, сколько из брезгливости: мокрая ночная сорочка неприятно липла к телу, очень не хотелось оставаться в ней дольше.
Ну, и из страха тоже. Мне вообще редко снятся сны, а в этот раз кошмар был до того отчётливым и реалистичным, что я то и дело напряжённо прислушивалась к себе, пытаясь уловить звук шестерёнок, и бросала взгляды на руки, облегчённо вздыхая при виде знакомых пальцев.
Спальня в моём доме была самым пустым местом. Квадратная комната о двух окнах, в простенке между ними -- комод, над которым тикают, играя каждый час, старые ходики. Напротив комода -- низкая двуспальная кровать, с двух сторон подпёртая тумбочками. Собственно, вся обстановка. Тёмно-коричневое с красноватым оттенком пепельное дерево, бронзовая фурнитура, покрытая лаком, отменяющим необходимость регулярно начищать всё это блестящее великолепие, тёмно-зелёные стены с ненавязчивым бронзовым рисунком, шершавый и как будто мягкий пол из серой пемзы. Тёплая уютная спальня.
Я поднялась с постели, на ходу стаскивая с себя сорочку, подтянула гирьки ходиков и направилась в ванную комнату. Большая вмурованная в пол ванна, в которой вполне могли разместиться двое, умывальник, ещё один комод и сложенная ширма в углу, которой я, кажется, ни разу не пользовалась. Здесь царили всё та же бронза и зеленоватый мрамор; дорогое, конечно, удовольствие, но я вполне могла его себе позволить.
Пока принимала душ, смывая с кожи последствия тревожной ночи, пока тщательно чистила зубы у умывальника, меня не оставляло ощущение неправильности, будто из окружающего мира пропала какая-то важная деталь. А потом я наконец сообразила: зубная щётка была одна. Причём не только она, не хватало ещё некоторых мелочей, принадлежавших Чину.
В груди разрослось тревожное предчувствие. Я тщетно пыталась его отогнать, успокоить себя, что всё нормально, что всему этому есть какое-то другое, простое и понятное объяснение. Получалось плохо.
Я торопливо накинула приятный к телу шелковистый чёрный халат, сунула ноги в уютные домашние тапочки и вернулась в спальню, пересекла её в несколько быстрых шагов и открыла вторую дверь, ведущую в небольшой коридор. Крутая лестница, спускающаяся на первый этаж, -- и я уловила доносящиеся из кухни звуки, звон и треск, а ноздри пощекотал приятный запах жареных колбасок. Губы было тронула улыбка, но взгляд запнулся о пару чемоданов, стоящих подле входной двери. Улыбка увяла, не успев родиться, а тревога почувствовала волю и заполнила меня всю, от пяток до макушки.
- Доброе утро, Чин, - проговорила я, входя в кухню. Мужчина невозмутимо хозяйничал у плиты, одетый отнюдь не в домашнее. Высокие сапоги, заправленные в них узкие бежевые брюки, белая рубашка с закатанными рукавами, алый жилет и фартук. Бордовый сюртук висел здесь же, на спинке стула. От моего голоса Чичилин вздрогнул, уронил в сковороду кусок скорлупы и стремительно обернулся. В глазах плеснулся страх застигнутого на месте преступления воришки, а губы попытались сложиться в улыбку. Получилось плохо и, кажется, он это понял, потому что гримасничать перестал.
-- Здравствуй, Фириш, -- ответил он и вернулся к прерванному занятию. Как официально. Странно, что не на "вы" и без "госпожи".
Я тихонько опустилась на стул, наблюдая за ним и ожидая, пока мужчина сам начнёт разговор. Помогать ему и спасать от ощущения неловкости я была не намерена. Движения Чина, пытавшегося вилкой выловить скорлупу, были суетливыми и неловкими, очень нехарактерными для его точных чутких пальцев, и почему-то это вызывало раздражение.
-- Ты рано сегодня, -- всё-таки заговорил он, накрывая сковороду крышкой, опустил ладони на тумбочку. В мою сторону не посмотрел, разглядывая не то собственные руки, не то узорчатую плитку на стене. А я внимательно разглядывала мужчину и ждала, пока он наконец скажет то, что должен, и провалит из моей жизни.
-- Так получилось, -- поморщившись, отмахнулась я. Желание делиться с ним страхами и подробностями ночного кошмара пропало вместе с зубной щёткой из ванной комнаты.
-- Фириш, я... ухожу, -- всё-таки решился он. -- Хотел избежать разговора, оставил тебе письмо в прихожей, но раз так... Прости, но я так больше не могу.
-- Ты у меня прощения просишь или у яичницы? -- тихо уточнила я, тщетно пытаясь отыскать в себе боль и обиду. Но было тоскливо, скучно и пусто. И немного противно -- от всей этой сцены, от этого глупого разговора, от глупого сна, заставившего меня подскочить в такую рань. А ещё почему-то холодно, хотя Тёмная сторона холодами не балует. Может, лучше было бы проснуться позже и просто прочитать письмо?
-- Я... в Домну, почему я вообще должен просить прощения?! -- раздражённо воскликнул он, с грохотом передвинул сковороду на соседнюю холодную горелку и резко развернулся на месте. -- Я так больше не могу, довольна?
-- Как -- так? -- переспросила я, разглядывая его лицо. Узкое, одухотворённое, с большими печальными тёмными глазами, обрамлённое спадающими на плечи волнистыми волосами цвета "быстрой лавы" -- ярко-оранжевыми, будто даже светящимися. Тонкая фигура; скорее изящная, чем мужественная, но при этом не производящая впечатления слабости. Так обычно сложены танцоры. Красивый и знающий об этом мужчина.
-- Жить в твоей мастерской! -- он всплеснул руками. Жест был какой-то удивительно некрасивый, визгливо-женский и наигранный, истеричный.
-- Ты туда даже не заходишь, -- поморщилась я, не отводя взгляда.
-- Зато она заходит ко мне! -- Чичилин скривился. -- От тебя пахнет не духами, как от нормальных женщин, а смазкой. По всему дому раскиданы детали, даже в еде твои проклятые гайки, а в холодильном шкафу на самом видном месте -- банка с вонючей бурой жижей!
-- Это моя работа, -- лёгкое пожатие плечами в ответ и спокойный ровный голос. Я разглядывала искажённое обидой красивое лицо и думала, насколько же, оказывается, просто обмануться в человеке. Я ведь его любила! -- От тебя тоже порой пахнет растворителем, но я же не возражаю против твоей работы.
-- Вот! В этом вся разница! -- окончательно взвился он. -- Это у тебя работа, ремесло, а моя жизнь -- искусство! Творческому человеку нужна муза, а ты... слишком приземлённая, слишком примитивная. Сердце Домны, да мне порой вообще кажется, что ты не женщина!
А, впрочем, полноте! Разве я могла в самом деле полюбить это эгоистичное пустое существо? Красивую куклу. Машината с человеческим лицом. Увлеклась. Привыкла к уюту, к присутствию в моей жизни кого-то более близкого, чем коллеги по работе и друзья. К постоянному присутствию в моей постели мужчины. Наверное.
Наверное, я смогу поверить в это достаточно скоро...
-- Кто она? -- не дала ему продолжить, и опять голос прозвучал спокойно, отстранённо. Есть повод собой гордиться. Или нет? Это было не проявление выдержки, а какое-то пустое безразличное отупение. Мне было неинтересно, скучно и противно. Гораздо сильнее занимал вопрос, уж не из-за этого ли события мне приснился тот кошмар?
Чин разом осёкся и весь как-то сдулся, запал его иссяк. Похоже, вопрос оказался очень правильным и попал точно в цель.
-- Достойная милая девушка, ты её не знаешь, -- нервно отмахнулся он. -- Мы познакомились на моей выставке...
-- Кто она? -- с нажимом переспросила я.
-- Шантар ту Таре. Очаровательная особа с великолепными манерами, изумительным чувством прекрасного. Она...
-- Чивин ту Таре ей кто? -- перебила устало поток восхвалений.
-- Отец, -- сдался Чин, отводя взгляд.
-- Надо думать, у дочери одного из богатейших людей Тёмной стороны, "властелина пара" Чивина ту Таре, есть и великолепные манеры, и чувство прекрасного, -- прозвучало опять спокойно, даже почти без издёвки. -- Только предупреждаю, ту Таре очень не любит бездельников, пустобрёхов и прожигателей жизни. И когда охрана спустит тебя с голой задницей по ступеням от самой причальной вышки его Дымной Башни, ползи зализывать раны куда угодно, но только не ко мне. Проваливай. Ключ можешь оставить себе, я всё равно планировала сменить замки.
-- Ты наговариваешь...
-- Я неясно выразилась? -- оборвала я, повысив голос. -- Или ты сам дверь не найдёшь, и мне надо тебя вышвырнуть?
-- Желаю тебе найти идиота с хроническим насморком и близорукостью. Может, он на тебя позарится! Или механическую игрушку себе какую заведи для постели, -- огрызнулся Чичилин, рванул на себя сюртук, уронив стул, и выскочил из кухни.
Я слышала, как спустя несколько секунд, лязгнув, открылась и закрылась входная дверь. Некоторое время просидела неподвижно, с пустой головой и пустым сердцем, стучавшим тихо и робко, будто боящимся привлечь к себе внимание. Резко встала, обошла стол, подняла стул. Рывком открыла один из ящиков, достала оттуда вилку и, шумно брякнув на стол подставку для горячего, водрузила сверху сковородку и принялась есть сыроватую яичницу.
Руки дрожали. И губы дрожали. И вообще меня всю целиком порой мелко потряхивало, будто било током, но я упрямо держалась, монотонно работая челюстями и не чувствуя вкуса еды.
Я не буду из-за всего этого переживать. Ну, подумаешь, меня бросили! Со всеми такое случается, не трагедия. Трагедия была бы, если бы это ничтожество осталось со мной рядом дольше или, хуже того, я всё-таки решилась бы создать с ним семью. А так... да плевать я на него хотела! Художник, чтоб его мазня в сердце Домны горела! Никогда мне эта кособокая безвкусица не нравилась, и хорошо, что больше не придётся щадить эту "тонко чувствующую натуру" с его "прогрессивным искусством". Пусть его дочка ту Таре теперь развлекает и расхваливает!
Да и в постели он был так себе. Эгоист.
В общем, такими темпами я в конце концов накрутила себя с тоски и обиды на здоровую злость. Мелькнуло мстительное желание воспользоваться знакомством и рассказать богатому папочке, какое домашнее животное вознамерилась завести себе его дочь, но тут я уже на себя шикнула. Не хватало ещё опускаться до такой мелочности! Сами разберутся, не моё дело, да и степень моего знакомства с господином ту Таре не предусматривала подобных откровений.
Чивин ту Таре пользовался моими профессиональными услугами, когда требовался взгляд независимого эксперта, и с большим уважением относился к моей работе, а я отвечала ему примерно теми же чувствами. Этот почтенный мужчина и отец большого семейства был человеком резким и прямолинейным в общении, с работников спрашивал строго, но на их спинах не ездил и вообще старался щадить людей, умел ценить преданность. А ещё обладал феноменальным чутьём, которое и позволяло этому мужчине вот уже который оборот сохранять за собой негласный титул властелина пара -- человека, идущего на шаг впереди прогресса и ведущего его за собой.
Размышления о приятном, а Чивин был мне весьма приятен, позволили немного взять себя в руки, но заставили всё-таки оставить в памяти зарубку: понаблюдать, как будут развиваться отношения моего бывшего любовника и дочери этого уважаемого человека, и если всё будет совсем уж грустно, обратиться к нему напрямую. Не из мстительных соображений, а во избежание трагедии в семействе столь уважаемого мной лица.