Отец нынешнего графа был заядлый игрок, но удачливостью он не отличался. Будучи еще относительно молодым человеком, он проигрывал огромные суммы из семейных денег.
Однако он обладал броской внешностью, которой отличались все Роттингемы, а его красавица жена не только происходила из благородного семейства, но и принесла ему внушительное приданое.
Граф промотал эти деньги всего за несколько лет, и, когда жена умерла, рожая второго ребенка, безумная расточительность довела его до грани банкротства.
Кингс-Кип, как недавно рассказывал граф принцу Уэльскому, был спасен лишь стараниями кузена, полковника Фицроя, который взял поместье в свои руки. Он сделал это по настоянию родственников, опасавшихся, что целая страница английской истории может исчезнуть на зеленом сукне карточных столов Сент-Джеймского дворца.
Полковник спас поместье, дом и всю обстановку, не дав им перейти в чужие руки.
А ведь как легко, подумал граф, проходя через комнаты особняка, красота Кингс-Кип могла быть утрачена навсегда, подобно бесценным сокровищам лондонского особняка Роттингем-Хаус на Беркли-сквер.
Ему до сих пор было больно вспоминать о том, чего лишилась их семья по вине беспутного отца.
Рот-Сквер в Блумсберри, Рот-авеню в Ислингтоне, Рот-стрит неподалеку от Пикадилли – все это отец прокутил или продал за смехотворно малые суммы, чтобы тут же лишиться и их, заключая абсурдные и эксцентричные пари, которые невозможно было выиграть.
Он даже умер, бросая вызов судьбе: “Ставлю двух обезьянок на то, что не доживу до полуночи”.
Это был спор, который, к счастью, никто не поддержал.
И что же? Он действительно испустил последний вздох за две минуты до полуночи в комнате, где даже напольный ковер был продан в уплату карточных долгов.
Минувшим вечером, сразу после ужина, граф прошелся по комнатам и мысленно поблагодарил Всевышнего за то, что у его родственника хватило благоразумия и ответственности за семью, что позволило Роттингемам сохранить в неприкосновенности фамильное добро.
Он миновал гостиные, стены которых были украшены картинами кисти Ван Дейка, Лели, Рембрандта и Пуссена, уставленные мастерски инкрустированной мебелью и уникальной коллекцией фарфора. Осмотрел большой банкетный зал с великолепным потолком, настоящим шедевром кисти знаменитого Веррио.
Заглянул он и в парадные спальни с огромными кроватями под парчовыми балдахинами, гобеленами работы Вандербанка и французскими комодами, привезенными в Англию в начале века еще его дедом.
Именно пятому графу Роттингему этот дом был обязан своей неувядаемой славой.
Что касалось внешних стен особняка с его причудливой каменной кладкой на крыше, с каменными вазами, статуями и остроконечными башнями, которые великолепно смотрелись на фоне неба, придавая дому поистине сказочные очертания, то здесь менять к лучшему было практически нечего.
Вернувшись на родину после долгих скитаний по континентальной Европе, граф привез с собой итальянских художников, штукатуров и позолотчиков. Они украсили потолки, построили несколько превосходных мраморных каминов в гостиных, придав им дополнительную элегантность. Хотя Анселин и опасался, что поместье, которое он не видел много лет, может его разочаровать, его страхи оказались необоснованными.
Кингс-Кип всегда казался ему величественным и внушительным, и это был его родной дом.
Увидеть его снова означало вспомнить, какое огромное место родовое гнездо занимало в его мыслях за время вынужденной разлуки с Англией после смерти отца.
Под жарким солнцем далекой Индии Анселин часто вспоминал и журчание воды в фонтане, украшенном каменными купидонами, и шорох листвы кустарников, среди которых он играл маленьким мальчиком, наблюдая за рыжими белками, стремительно взлетавшими по стволам деревьев наверх, к веткам, чтобы спрятать там орешки.
Иногда ему снилось, как он играет в прятки среди потайных комнат и лестниц, огромных дымоходов, где когда-то прятались католические священники. Во сне ему казалось, что его преследуют его недоброжелатели, но он твердо знал, что в стенах Кингс-Кип всегда будет в безопасности.
– Все это мое! Мое! Мое! – повторял он после ужина.
По лужайке граф дошел до самого пруда. Здесь он остановился и огляделся по сторонам. Во тьме дом сверкал, как огромный бриллиант. Над головой мерцали звезды, из многочисленных окон струился мягкий золотистый свет.
– Мое! – возбужденно повторил он. – Я больше никому не отдам этот дом!
Теперь Роттингем точно знал: именно ради этого поместья он долгие годы упорно трудился в далекой Индии. Он еще тогда сказал себе, что терпит разлуку с родной страной лишь для того, чтобы больше никогда не испытывать унижений, чтобы не терзаться сознанием собственной бедности, когда многие вещи становятся недостижимыми, поскольку он не в состоянии за них заплатить.
А деньги ему требовались, и немалые. И все потому, что ему была ненавистна сама мысль, что для окружающих имя Роттингемов связано с долгами, невыполненными обязательствами, стучащими в дверь назойливыми кредиторами и угрозой оказаться в долговой тюрьме.
Нет, этому больше никогда не бывать, говорил он себе. Впрочем, он понимал, что в его жгучем желании иметь много денег было нечто большее, нежели обычный страх. Скорее решимость не допустить впредь повторения печального опыта собственного отца.
А все потому, что граф точно знал: рано или поздно Кингс-Кип достанется ему в наследство и он будет там жить, если, разумеется, сможет позволить себе такую роскошь.
Графу вспомнилось, как он долгими часами изучал тонкости торгового дела: как следует покупать и продавать товары и с кем при этом иметь, а с кем не иметь дело. При этом ему нередко приходилось общаться с теми, кто стоял значительно ниже его на социальной лестнице, был плохо воспитан и не имел ни малейшего представления о чести. В этих случаях граф был вынужден проявлять недюжинный такт, терпение и дипломатический талант, чтобы такие люди доверились ему в ведении торговых дел.
Щеголи, ловеласы и аристократы, окружающие принца Уэльского, подумал граф, были бы немало удивлены, если бы узнали, как низко ему приходилось падать и какую порой проявлять безжалостность, лишь бы только заработать на торговых сделках.
Но, по крайней мере, ему везло, как обычно везло большинству Роттингемов!
Невозможное стало возможным: в самых безнадежных карточных играх он выходил победителем, а затем, подобно волнам прилива, на него обрушивался один финансовый успех за другим.
Глядя на Кингс-Кип, он испытывал абсурдное желание обхватить дом руками и, словно сокровище, крепко прижать к груди.
В его глазах дом был привлекательнее даже самых красивых женщин, совершеннее любого, пусть даже самого идеального женского тела, более надежен, чем что-либо другое в его жизни. “Это то, чего я всегда хотел”, – подумал граф.
Неожиданно он поймал себя на мысли, что циничное начало в глубине его души смеется над его же собственным искренним воодушевлением. Но почему?
“Неужели тебе и впрямь хочется прожить всю свою жизнь вдали от Лондона, в сельской местности, как твой дед?” – спрашивало графа его сердце. Он тотчас вспомнил своего деда, холившего и лелеявшего Кингс-Кип, словно женщину, которую одаривают роскошными нарядами и бриллиантами.
Вспомнив про пятого графа Роттингема, он посмотрел на вершину одного из соседних холмов, вздымавшихся на фоне ночного неба позади дома, и увидел купол обсерватории. Именно оттуда его дед любил наблюдать за звездами, находя их более интересными и привлекательными, нежели человеческое общество.
– Теперь, когда у меня есть Кингс-Кип, нужно ли мне что-то еще? – спрашивал себя Анселин.
Наконец граф вернулся в дом и лег спать, полный планов на завтрашний день.
Завтра он встретится с управляющим имением и фермой, осмотрит конюшни, убедится, все ли в порядке и нужны ли какие-то усовершенствования.
В свое время его кузен держал лишь несколько лошадей, а дед и вообще был к ним равнодушен. Граф же решил, что успех на скачках, сопутствующий ему последние три года, станет лишь началом его увлечения “спортом королей”.
Утром он распорядится нанять новых жокеев и конюхов. У него уже имелись кое-какие соображения относительно покупки чистокровных производителей, которые дадут ему новых скакунов.
Он уснул с сотней новых замыслов, роившихся в его голове, и вот теперь, когда настало утро, граф, выглянув за окно, невольно задался вопросом: а куда, собственно, он так торопится?
Кингс-Кип сохранял свое неповторимое лицо вот уже несколько столетий, и теперь молодой человек хотел лишь одного: чтобы дом подарил ему чувство защищенности, нечто такое, чего он не испытывал с далеких дней детства.
Позвонив в колокольчик лакею, Роттингем спустился вниз к завтраку так рано, что слуги с удивлением посмотрели на своего хозяина. Они хорошо вышколены, еще накануне вечером с удовлетворением отметил про себя граф. Все блюда к завтраку – а их было подано немало – были отменно приготовлены, хотя им и не хватало тонкого вкуса, присущего повару, который готовил графу в Лондоне и считался лучшим в кругах столичного бомонда. Столовое серебро оказалось выше всяческих похвал, а три лакея – румяные деревенские парни ростом не менее шести футов каждый – проявляли завидную расторопность.
– Я буду устраивать здесь званые вечера, Барнем, – сообщил граф старшему лакею, усаживаясь за стол. – Обслуги в доме должно быть больше. Насколько я помню, полковник обходился без камердинера или мажордома?
– Да, милорд, домашним хозяйством ведал я.
Вместо старого хозяина.
– Пока продолжайте выполнять свои прежние обязанности, – распорядился граф, – но нам понадобится больше лакеев, и экономка, несомненно, пожелает нанять несколько горничных.
– Будет приятно снова видеть дом в его былом величии, милорд, – отозвался Барнем.
Граф недоуменно посмотрел на лакея:
– Вас, если не ошибаюсь, еще не было здесь в то время, когда был жив мой отец?
– Да, милорд, когда был жив дедушка вашей светлости, я служил младшим помощником буфетчика. Я покинул Кингс-Кип, когда меня отправили выполнять обязанности лакея у герцога Норфолкского. А вернулся четырнадцать лет назад и занял мое нынешнее место.
– Откуда вы родом?
– Я родился здесь, в поместье, милорд.
– Рад это слышать, – ответил Роттингем. – Хотелось бы, чтобы вокруг меня были главным образом те, кто давно знает Кингс-Кип. По возможности берите в дом прислугу из числа местных жителей.
– Непременно, милорд.
Через просторный вестибюль с великолепной резной лестницей и мраморными статуями граф прошел к входной двери. Снаружи его ждал вороной жеребец, великолепный и потому весьма дорогой. Роттингем приобрел его год назад и на прошлой неделе отправил в Кингс-Кип.
Ему неожиданно захотелось прокатиться верхом по поместью. Впрочем, в конюшне полковника вряд ли найдется нечто лучше этого вороного красавца.
Увы, Громовержца предстояло не только обучить, но и просто укротить и объездить. После непродолжительного поединка человека и животного граф наконец сумел подчинить себе непокорного скакуна. Окрыленный успехом, он пустил коня галопом по парку.
Воздух был свеж и напоен благоуханием весны. Легкий ветерок приятно обдувал лицо. На деревьях и кустарниках уже распустились почки, и повсюду, куда бы ни упал взгляд графа, его приветствовали вездесущие нарциссы. Казалось, что они, словно фанфары, возвещают миру о его радости и ощущении триумфа.
Верховая прогулка продолжалась около двух часов, прежде чем граф вспомнил, что в доме его ждут дела.
Ему предстоит многое выслушать и многое узнать от своих слуг. Но в данный момент для него не было ничего важнее, как вновь познакомиться с землей своих предков: полями и лесами, что подобно суровым стражам охраняли его владения.
Он заехал даже дальше, чем намеревался, и, повернув назад в сторону дома, избрал другой путь. Теперь он ехал через лес, расположенный в южной части его владений, тщетно пытаясь отыскать знакомые ориентиры. Увы, долгие годы отсутствия стерли их из памяти. Граф плохо помнил ту часть поместья, что простиралась за пределами парка.
Вскоре он оказался в чаще соснового леса.
Сосны здесь росли так плотно, что закрывали солнце. Почва в лесу была песчаной, и его вороной ступал почти бесшумно. Неожиданно Роттингему показалось, будто он слышит чей-то плач. Он тотчас же остановил Громовержца и прислушался.
Наверное, это какой-нибудь зверек, подумал граф, попавший в лапы к хищнику, горностаю или ласке, а может быть, птица, недовольная вторжением чужих в ее владения. Его кузен отнюдь не был заядлым охотником, и в поместье держали лишь нескольких егерей.
Граф заметил соек, перелетавших с одной ветки на другую. Ему также не раз попадались на глаза черно-белые сороки и вороны, которых хороший лесник давно бы истребил.
Он продолжал вслушиваться в шелест леса, шепот легкого ветерка, быстрые пробежки дикого кролика, писк полевой мыши, воркование лесного голубя, но неожиданно до его слуха отчетливо донесся человеческий плач.
Растерянно пытаясь определить, откуда исходит этот звук, граф услышал даже ближе, чем предполагал, чей-то голос.
– О мой дорогой… как же я буду жить без тебя? Разве я когда-нибудь узнаю, что с тобой случилось? Где… где ты окажешься? Как с тобой… будут обращаться?
В этом голосе звучала такая искренняя боль, что Роттингем невольно вздрогнул. Впрочем, уже в следующий миг на его губах заиграла легкая улыбка. По всей видимости, он случайно подслушал разговор двух влюбленных, прощавшихся друг с другом.
– Как же я смогу спать по ночам, – продолжил юный голос, – думая о том, что ты… скучаешь обо мне… зная, что ты… не поймешь, почему нас разлучили. – Голос оборвался, сменившись плачем, затем зазвучал снова. – Что будет… если с тобой будут жестоко обращаться… если они не поймут, какой ты нежный… какой умный и послушный. Ох, дорогой, дорогой мой… что же мне делать? Как я могу расстаться с тобой? Лучше бы мне умереть!
Последние слова были полны отчаяния и боли. И незримый обладатель загадочного голоса разразился безутешными рыданиями.
Граф, не раздумывая, соскочил с седла на землю. Привязав Громовержца к дереву, он направился в ту сторону, откуда доносился плач. Сделав всего несколько шагов, он оказался на поляне, где тотчас застыл на месте как громом пораженный: его взору предстал удивительной красоты конь.
Животное безмятежно пощипывало траву. На нем было дамское седло с высокой передней лукой. Спиной к Роттингему, на поваленном дереве, печально склонив голову на колени и уткнувшись лицом в ладони, сидела женщина в светло-зеленом платье.
По ее стройной хрупкой фигуре граф заключил, что это совсем юная девушка. Ее волосы, вместо того чтобы быть уложенными в прическу в соответствии с модой, были распущены по плечам. Но поскольку они были вьющимися от природы, то выглядели очень красиво. Определить их цвет граф не смог.
Он стоял и смотрел на нее, понимая, что, оглушенная собственными рыданиями, незнакомка не слышала, как он приблизился к ней.
– Что же мне делать… как я расстанусь с тобой? – пробормотала девушка.
– Наверняка на ваш вопрос есть ответ, – негромко произнес граф. – Может, стоит попробовать его отыскать?
При звуке его голоса незнакомка напряглась, но лица от ладоней не подняла и даже не удостоила его ответом. Воцарилось молчание.
– Вы ничего… не можете… сделать… Прошу вас… уходите, – ответила она наконец.
– Откуда вы знаете, что я не смогу вам помочь? – спросил граф.
– Никто… никто не может… помочь мне, – ответила юная незнакомка. Ее голос прозвучал глухо, поскольку лицо было по-прежнему закрыто ладонями.
– Почему вы в этом так уверены? – поинтересовался граф. – Знаете, именно тогда, когда кажется, что дела обстоят хуже некуда, в голову приходит идея, как изменить этот мир к лучшему.