Перевод с французского М. Рожицина
У выхода с вокзала Джим Бэрнет увидел инспектора Бешу, который взял его под руку и торопливо увел.
— Нельзя терять ни секунды. С минуты на минуту положение может осложниться,— сказал он.
— Пожалуй, беда показалась бы мне гораздо страшнее,— совершенно логично заметил Бэрнет,— если бы я знал, о каком положении идет речь. Вы меня вызвали телеграммой без всяких объяснений.
— Я сделал это умышленно,— ответил инспектор.
— Стало быть, вы уже не боитесь меня, Бешу.
— Я по-прежнему не доверяю вам, Бэрнет, как и вашим способам рассчитываться с клиентами агентства Бэрнет. Но в данном случае, мой дорогой, никаких авансов. На сей раз придется работать в кредит.
Они вошли во двор. Машина инспектора стояла в стороне, в ней сидела дама с невероятно бледным, красивым и трагическим лицом. Глаза ее были полны слез, губы сжаты. Она тут же опустила занавеску. Бешу представил ее:
— Это Джим Бэрнет, сударыня, я уже говорил вам о нем, только он может вас спасти. Мадам Фужере, жена инженера Фужере, которому предъявлено обвинение.
— Обвинение в чем?
— В убийстве.
Джим Бэрнет слегка прищелкнул языком. Бешу был явно шокирован этим.
— Извините, сударыня, моего друга. Чем дело серьезнее, тем Бэрнет держит себя легкомысленнее.
Машина уже приближалась к набережной Руана. Свернули налево и остановились перед большим домом, в третьем этаже которого помещался Нормандский центр.
— Здесь,— сказал Бешу,— собираются купцы и промышленники Руана и его окрестностей поболтать, прочитать газеты и поиграть в бридж или покер, особенно по пятницам, в день биржи. Поскольку до двенадцати здесь никого нет, кроме обслуживающего персонала, у меня есть возможность ознакомить вас с трагедией, которая здесь произошла.
Три больших зала, комфортабельно обставленных и устланных коврами, следовали один за другим вдоль фасада. Третий зал вел в небольшую комнату в форме ротонды, единственное окно ее выходило на просторный балкон, откуда открывался вид на набережную Сены.
Они уселись, госпожа Фужере чуть поодаль, у окна. Бешу начал рассказывать:
— Итак, несколько недель назад, в пятницу, четыре владельца прядилен и фабрик Маромма, крупного промышленного центра собрались неподалеку от Руана. Трое из них женаты, отцы семейств, награжденные орденом Почетного легиона: Альфред Овар, Рауль Дюпен и Луи Батине. Четвертый помоложе, холостяк, Максим Тюилье. Около полуночи к ним присоединился другой молодой человек, очень богатый рантье, Поль Эрштейн. И вот впятером в опустевших залах они начали партию баккара; Поль Эрштейн, заядлый игрок, держал банк.— Бешу указал на один из столов и продолжал:
— Они играли вот здесь, за этим столом. Поначалу игра, которую они затеяли от нечего делать, не придавая ей значения, шла спокойно, но постепенно, после того, как Поль Эрштейн приказал принести две бутылки шампанского, страсти разгорелись. И сразу, начиная с этой минуты, банкиру стала сопутствовать удача, чудовищная, несправедливая, неслыханная, дерзкая удача. Поль Эрштейн открывал девятку, когда ему нужно было, а партнерам шла никудышная карта. Они бесились, нападали с удвоенной силой. Все тщетно. Поистине ни к чему вдаваться в излишние подробности. И вот каковы результаты сумасбродства, когда, вопреки здравому смыслу, стороны заупрямились. К четырем часам утра промышленники Маромма проиграли все деньги, которые они везли из Руана для расплаты со своими рабочими. Помимо всего прочего, Максим Тюилье задолжал Полю Эрштейну восемьдесят тысяч франков под «честное слово».
Инспектор Бешу на минуту умолк, потом продолжал:
— Вдруг неожиданная развязка. Да, признаться, совершенно неожиданная, которой Поль Эрштейн способствовал своей чрезмерной любезностью и своим бескорыстием... Он разделил всю сумму своих выигрышей на четыре части, полностью соответствовавшие проигрышам, затем разделил каждую из четырех пачек на три и предложил своим противникам сыграть еще три последние партии. Таким образом, каждый из них мог либо рассчитаться, либо удвоить выигрыш. Они согласились. Поль Эрштейн проиграл все три раза. Удача изменила ему. После целой ночи борьбы не было уже ни выигравших, ни проигравших. «Тем лучше,— сказал, вставая, Поль Эрштейн.— Мне было неловко. Черт побери, какая мигрень! Не пойдет ли кто-нибудь со мной выкурить сигарету на балконе?»
Он прошел в ротонду. Четыре приятеля, оставшиеся за столом, еще в течение нескольких минут весело обсуждали все перипетии завершившейся борьбы. Наконец они собрались уходить, у выхода из второго зала они сказали сторожу, дремавшему в передней:
— Жозеф, г-н Эрштейн еще там, но он скоро выйдет. Затем они ушли — ровно в четыре часа тридцать пять минут.
Машина одного из них, Альфреда Овара, увезла их, как обычно по пятницам, в Маромм. Слуга Эрштейна Жозеф прождал еще час. Наконец, устав, он отправился разыскивать Поля Эрштейна и нашел его в ротонде: тот лежал навзничь, неподвижно: он был мертв.
Инспектор Бешу выдержал вторую паузу. Госпожа Фужере опустила голову. Джим Бэрнет вместе с инспектором вошел в изолированную ротонду, осмотрел ее и сказал:
— А теперь, Бешу, ближе к делу. Что обнаружило следствие?
— Обнаружило,— ответил Бешу,— что Поля Эрштейна ударили в висок тупым предметом, по-видимому, он был убит сразу. Здесь не осталось никаких следов борьбы, кроме разбитых часов, которые остановились без пяти минут пять, то есть через двадцать минут после отъезда его партнеров. Никаких следов грабежа: перстень и деньги при нем. Словом, преступник, который не мог ни пройти через переднюю, ни выйти, так как Жозеф не покидал своего поста, не оставил никаких следов.
— Стало быть, ни единого следа,— сказал Бэрнет,— ни единой улики? Да?
Поколебавшись с минуту, Бешу сказал:
— Нет, улика есть, и даже очень серьезная. После полудня один из моих руанских коллег обратил внимание судьи на то, что балкон этой комнаты расположен очень близко от балкона третьего этажа соседнего дома. Представители прокуратуры тут же отправились туда. На третьем этаже живет инженер Фужере. Его не оказалось дома. Он ушел куда-то с утра. Госпожа Фужере проводила судей в комнату своего мужа. Балкон этой комнаты почти примыкает к ротонде. Взгляните, Бэрнет...
Бэрнет вышел и сказал:
— Метр двадцать примерно. Легко перепрыгнуть, но нет доказательств, что это сделали.
— Есть,— сказал Бешу.— Вот видите, вдоль перил подвешены ящики для цветов с уже перекопанной, подготовленной для посадки землей. В одном из них, ближайшем, почти на поверхности, под слоем недавно разрытой земли, обнаружен кастет. Медицинская экспертиза установила, что рана, нанесенная жертве, в точности соответствует форме этого кастета. На металле не осталось следов пальцев, так как дождь шел непрерывно с самого утра. Обвинение выглядит весьма обоснованно. Инженер Фужере, увидев в освещенной ротонде Поля Эрштейна, прыгнул на балкон, затем, совершив преступление, спрятал оружие убийства.
— Но зачем ему было совершать это преступление? Он знал Поля Эрштейна?
— Нет.
— В чем же дело?
Бешу сделал знак. Госпожа Фужере подошла, она слышала вопросы Бэрнета. Ее лицо, искаженное скорбью, казалось трагической маской.
— Это я должна вам отвечать, сударь. Я это сделаю в нескольких словах и с полной откровенностью. Нет, мой муж не знал г-на Поля Эрштейна. Его знала я. Я встречалась с ним несколько раз в Париже у одной из моих лучших приятельниц, и он сразу начал ухаживать за мной. Я очень привязана к мужу, и во мне глубоко развитое чувство супружеского долга. Поэтому я противилась своему увлечению. Я согласилась лишь встретиться с Полем Эрштейном несколько раз в окрестности, в деревне.
— Вы писали ему?..
— Да-
— Письма попали в руки его родных?
— В руки его отца.
— А его отец, который хочет любой ценой отомстить, угрожает, что передаст эти письма суду?
— Эти письма доказывают, что между нами ничего не было. Но все-таки они доказывают, что я встречалась с ним тайком от мужа. А в одном из них есть такие слова: «Я Вас умоляю, Поль, будьте благоразумны. Мой муж очень ревнив и вспыльчив. Если он узнает о наших встречах, он будет способен на все...» Так вот, сударь, не правда ли... это письмо еще больше подкрепит выдвинутое обвинение?.. Ревность окажется причиной, которую ищут и которая объяснит убийство, а также и то, что кастет был обнаружен подле комнаты моего мужа.
— Но вы, сударыня, вы уверены, что г-н Фужере ничего не подозревал?
— Ничего.
— И вы считаете его невиновным?
— О, несомненно! — горячо воскликнула она.
Бэрнет пристально взглянул на нее.
— Сударыня, я не могу вам ничего обещать. Я не могу обнадежить вас. Логически рассуждая, ваш муж виновен. Я попытаюсь опровергнуть логику.
— Повидайтесь с моим мужем,— умоляла г-жа Фужере.— Его объяснения позволят вам...
— Бесполезно, сударыня. Моя помощь может иметь смысл лишь в том случае, если я сразу же признаю непричастность вашего мужа; если мои усилия будут направлены только на то, чтобы поддержать вашу убежденность.
Разговор был закончен. Бэрнет тут же вступил в борьбу и в сопровождении инспектора Бешу отправился к отцу убитого, которому он сказал прямо:
— Сударь, я доверенное лицо г-жи Фужере. Вы намерены передать в прокуратуру письма, написанные ею вашему сыну?
— Сегодня же, сударь.
— И вы не колеблясь готовы скомпрометировать, погубить женщину, которую он любил без памяти?
— Мне жалко эту женщину, но ее муж убил моего сынами я должен отомстить.
— Подождите пять дней, сударь. В ближайший вторник убийца будет обнаружен.
Поведение Джима Бэрнета в течение этих пяти дней зачастую озадачивало инспектора Бешу. Он сам совершал и заставлял совершать инспектора несколько необычные поступки, опрашивал людей, мобилизовал массу мелких служащих, растратил много денег. Тем не менее, видно было, что он не совсем удовлетворен, необычно молчалив и в дурном настроении.
Во вторник утром он встретился с г-жой Фужере.
— Бешу добился в прокуратуре разрешения воспроизвести все перипетии того вечера. Ваш муж приглашен. Вы тоже. Что бы ни произошло, прошу вас оставаться спокойной и почти безразличной.
— Могу я надеяться?..
— Пока я сам ничего не знаю. Как я вам уже говорил, я делаю ставку на вашу убежденность, то есть на невиновность г-на Фужере. Я попытаюсь доказать эту невиновность, демонстрируя правдоподобную ситуацию. Но это будет жестокое испытание. Даже допуская, что я напал на истину, как я полагаю, она может ускользать до последней минуты.
В третьем зале собралось много народу. Судьи беседовали на пороге ротонды, где они пробыли с минуту, а потом вышли. Промышленники стояли в ожидании кучкой. Агенты и инспектора сновали взад и вперед. Отец Поля Эрштейна стоял в стороне вместе со слугой Жозефом. Господин и г-жа Фужере сидели в уголке.
Один из судей обратился к четырем игрокам:
— Господа, следственные органы намерены воспроизвести обстановку, которая была в пятницу вечером. Соблаговолите занять места вокруг стола, чтобы представить, как проходила партия баккара. Инспектор Бешу, вы будете держать банк. Просили вы этих господ принести такое же количество денег, какое у них было в тот день?
Странная вещь, сразу же, как и в тот трагический вечер, удача стала сопутствовать банкомету.
Казалось, это непрерывное, почти механическое везение вызвано какими-то чарами, оно тем более смущало, приобретало особый смысл, что было повторением события, глубоко взволновавшего игроков. Совершенно растерявшийся Максим Тюилье дважды допустил ошибку. Джим Бэрнет нетерпеливо отстранил его и сел на его место, справа от Бешу.
Не прошло и десяти минут, так как события развивались с невероятной быстротой, а половина банковых билетов, извлеченных из портфелей четырех друзей, громоздилась на зеленом сукне перед Бешу. Максим Тюилье через посредничество Джима Бэрнета начал проигрывать на слово.
Темп все усиливался. Вскоре партия была закончена. И вдруг Бешу точно так же, как Поль Эрштейн, разделил свой выигрыш на четыре пачки соответственно проигрышам, предложив, таким образом, ничью или проигрыш.
Противники с тревогой следили за ним, взволнованные воспоминаниями.
Бешу трижды сдал на обе стороны. И три раза, вместо того, чтобы проиграть, как Поль Эрштейн, он выигрывал.
Присутствующие были изумленны. Почему удача, которая должна была изменить ему, чтобы чудо перевоплощения длилось до конца, снова сопутствовала банкомету?
— Мне неловко,— сказал Бешу, продолжая играть роль банкира, и поднялся, сунув в карман четыре пачки денег.
Точно так же, как Поль Эрштейн, он пожаловался на мигрень и спросил, не хочет ли кто-нибудь выйти с ним на балкон. Он отправился туда, закуривая на ходу сигарету.
Следом за ним встал Джим Бэрнет. Каким чудом его лицо, его фигура, весь его облик преобразились в Максима Тюилье, которого он только что отстранил от игры и чье место занял? Максим Тюилье был молодым человеком лет тридцати, в плотно облегающем пиджаке, с гладко выбритым подбородком, с золотым пенсне на носу, болезненный и нервный с виду. Джим Бэрнет превратился в него. Медленным шагом автомата он направился к ротонде, выражение его лица, то жестокое и неумолимое, то нерешительное и испуганное, свидетельствовало о том, что человек этот способен совершить ужасное злодеяние, а быть может, трусливо обратиться в бегство, так и не совершив его. Игроки не видели его в лицо. Но зато видели судьи. Они забыли о Джиме Бэрнете, перед ними был Максим Тюилье, промотавшийся игрок, догонявший своего врага-победителя. С каким намерением?
Представление драмы — выдуманной или воспроизведенной — было до того реальным, что появления Джима Бэрнета ждали в полном молчании.
Потом, после нескольких минут, казавшихся вечностью, преступник — разве можно было назвать его иначе? — вышел. Неуверенной походкой, словно в галлюцинации, он вернулся к своим друзьям. В руке он держал четыре пачки денег. Одну из них он бросил на стол, а остальные насильно рассовал по карманам трех игроков.
— Поль Эрштейн, с которым я только что объяснился, поручил мне вернуть вам эти деньги. Он отказывается от них. Пойдемте отсюда.
В четырех шагах от него стоял Максим Тюилье, настоящий Максим Тюилье, с мертвенно бледным, искаженным лицом. Джим Бэрнет обратился к нему:
— Это было так, не правда ли, сударь? В основном сцена воспроизведена? Хорошо я сыграл роль, которую вы сыграли в тот вечер? Хорошо я изобразил преступление?.. Ваше преступление?
Казалось, Максим Тюилье оглох. Голова его была опущена, руки повисли.
Тогда Бэрнет бросился к нему.
— Итак, вы сознаетесь? Впрочем, у вас нет другого выхода. У меня в руках все доказательства. Американский кастет тоже... Я могу установить, что вы всегда имели его при себе. Проигрыш доконал вас. Я узнал, что дела ваши из рук вон плохи. Ни гроша денег для платежей в конце месяца. Полное разорение. И тогда... тогда вы ударили его. Не зная, куда девать оружие, перелезли на балкон и сунули кастет в землю.
Бэрнету не нужно было утруждать себя: Максим Тюилье не оказывал ни малейшего сопротивления. Он сознался.
По залу пронесся гул. Следователь, склонившись над обвиняемым, записывал невольное признание. Отец Поля Эрштейна хотел броситься на убийцу. Инженер Фужере кричал от ярости. Но, пожалуй, наибольшее ожесточение проявили друзья Максима Тюилье. Особенно один из них — старший и самый именитый Альфред Овар осыпал его ругательствами.
Он швырнул пачку ассигнаций в лицо Максима Тюилье, два других в возмущении стали топтать деньги, внушавшие им отвращение...
Вскоре наступила тишина. Стенающего Максима Тюилье в полуобморочном состоянии увели в другой зал. Один из инспекторов поднял пачки денег и передал их судьям. Г-на и г-жу Фужере, как и отца Поля Эрштейна, попросили удалиться, после чего они поблагодарили Джима Бэрнета за его прозорливость.