Лина позвала мужа ужинать. Теща и дочь уже поели и смотрели телесериал.
— Давай как-нибудь пригласим Нину Шелиш? — неожиданно предложила жена.
— Она звонила?
— Нет, но мне так ее жалко. Ее даже на похороны не пригласили, а она отдала Олегу всю молодость, всю жизнь. И как месть судьбы этой хищнице, которая рассчитывала воспользоваться вице-премьерскими благами. Только страшная месть. Не божеская. Ты не будешь против, если я ее позову?
— Ради Бога! — Кромин пожал плечами. — Она только утомляет своей болтовней. А что касается мести, — Женя съел кусок мяса и, отодвинув тарелку, взял стакан с джином, отхлебнул, — то я видел, как был счастлив Олежка. И это дорогого стоит, как говорится. Поэтому не надо осуждать Эллу. Не судите и не судимы будете. Мне, например, было непонятно, почему она живет с этим пауком Станкевичем. И я понял ее, когда она от него ушла.
— Ты же дружил с ним, а сейчас тоже его судишь, — заметила жена.
— Именно потому что дружил! Если уж Олега, чистейшую душу, трясло, когда он рассказывал о Станкевиче, если уж Олег его ненавидел, то можно представить себе, что это за человек! — Кромин допил джин.
— А мне он нравился, когда был помощником Президента. Умный, взвешенный, спокойный, — сказала жена. — Мне было приятно с ним общаться, он хорошо знал живопись и тонко ее чувствовал. Я даже пожалела, когда ты перестал приглашать его в наш дом. А вот его жена мне никогда не нравилась. Я понимаю, чем она нравится вам, мужчинам, но тут уж… — Лина сотворила ироническую гримасу.
Кромин развел руками.
— Понять женщину может только сам Господь, который ее сотворил! Умно сказано.
— Кем? — не поняла Лина.
— Пока мной, а может быть, и до меня кто-то сказал.
Кромин поднялся из-за стола, его вдруг резко качнуло в сторону, и он чуть не упал, успев схватиться за шкаф.
— Что с тобой? — обеспокоилась жена.
— Чувствую, напился! Голова даже закружилась. Хорош джинчик! — усмехнулся Кромин.
— Не пей больше, я прошу тебя. Завтра такая встреча, а ты джин стаканами!
— Да я пошутил, я выпил-то граммов семьдесят.
— Иди приляг, отдохни. Тебе нужно как следует выспаться перед завтрашним раундом. Напряжение все-таки большое. — Лина стала убирать со стола.
— Ладно, пойду, — Кромин забрал свой стакан со льдом, из которого он пил джин.
— Жень, не надо, я прошу тебя! — умоляющим тоном проговорила Лина.
— Я немного, глоток — и спать!
Он вышел из кухни. В гостиной плеснул себе джина, тоника, поболтал со льдом и залпом выпил. Развязал галстук, снял рубашку, брюки — его пошатывало, и он с трудом удерживал равновесие. «Что за черт? — даже рассмеялся Кромин. — Не пьяный, а голова кружится! Кому-нибудь расскажи, не поверят!»
Кромин любил выпить, и спокойно выпивал грамм четыреста, сохраняя при этом ясность ума и памяти. — Но что происходило с ним сейчас, он понять не мог. «Может быть, в джин что-то подмешано? — подумал он, растянувшись на постели. — Но бутылку привез приятель из Парижа, хотя кто может сегодня за что-то поручиться. Вполне могли подмешать какой-нибудь наркотик. Есть такие остряки. Тонкий шприц и порция ЛСД. А от него не только голова, но и крыша поедет».
Вошла Лина, взглянула на мужа, подобрала его вещи, разбросанные по всей спальне, аккуратно сложила их на стул.
— Ну как ты?
— Ты знаешь, я думаю, что в джин что-то подмешали.
— Что?
— Не знаю. Может быть, ЛСД.
— ЛСД? Это такой синтетический наркотик?
— Он самый. А может быть, другой, но сильный. Я тебе клянусь: выпил сто граммов, не больше, а такое ощущение, что осушил пару бутылок. Голова кружится.
— Давай вызову врача.
— Нет! — Кромин на мгновение даже приподнялся, но снова рухнул на постель. — Ты с ума сошла! Потом все будут говорить: Кромин напился.
— Может, валерьянки?
— Нет, не надо.
— Ладно, отдыхай.
Лина ушла. Голова у Кромина тяжелела. Он вдруг подумал: надо пойти очистить желудок. Женя поднялся, держась за стенки, прошел в туалет. К счастью, жена была в гостиной и о чем-то говорила с матерью. Но в туалете ничего не получилось. Поплевавшись, Кромин вернулся обратно, рухнул на кровать. Спазмы сжимали горло, дышать становилось труднее. Теперь он уже ясно понимал, что джин отравлен. Попробовал подняться, но не смог. Странная сила не давала даже приподнять голову. В глазах все кружилось, спальня ходила ходуном. Кровь уже пульсировала в висках, сердце с трудом справлялось с повышенным кровотоком. Кромин хотел позвать жену, чтобы она вызвала врача, но только глухо простонал. Язык его не слушался. Женя понимал, что без врача ему уже не обойтись. Он еще верил, что утром сможет подняться и в одиннадцать быть у Президента. Он должен завтра использовать этот шанс.
— Я должен! — с трудом пробормотал он.
Удар был молниеносным и разящим. Кромин потерял сознание. Когда Лина вошла и посмотрела на мужа, на его раскрытый рот и неподвижный взгляд, она оцепенела. Еще через полчаса приехал врач, смерил пульс, давление, осмотрел зрачки, прослушал сердце.
— Он жив? — плача, спросила жена.
— Жив, — устало сказал врач «скорой» из спецуправления, складывая в сумку инструменты. — Сходи за носилками, — бросил он санитару.
— Что с мужем?
— Видимо, произошел резкий скачок артериального давления и, как следствие, кровоизлияние в мозг, инсульт… А уж каков характер всего этого — сказать сейчас трудно… Он сильно нервничал сегодня?
— Да нет, совсем не нервничал. Поужинал, сказал, что устал, решил отдохнуть. Вот только выпил немного, и ему стало плохо. — Лина дрожащими руками взяла бутылку джина, передала ее врачу. — Он сказал, что джин отравлен.
— Мы проверим. — Врач забрал бутылку.
Кромина погрузили на носилки и увезли. Лина поехала с мужем. Через час доктор Храмцов, дежуривший в тот вечер в Боткинской, вышел из реанимационной и сообщил, что у Кромина сильное кровоизлияние в мозг, но он жив. Правую сторону тела парализовало, повреждена речь, и он пока не может говорить.
— Сейчас он вне опасности, — закончил доктор. — Давление в норме, как ни странно, — врач усмехнулся, наморщил лоб. — Загадки природы.
— Завтра он должен был быть у Президента, — глотая слезы, проговорила Лина. — Он не сможет?..
Доктор недоуменно посмотрел на нее.
— Благодарите Бога, что ваш муж остался жив, — устало проговорил Храмцов, закуривая сигарету и, смягчившись, добавил: — Поезжайте домой, сейчас вы ему все равно ничем не поможете. Я думаю, он еще дней десять проведет в реанимации, пока мы не убедимся, что никакая опасность ему больше не угрожает.
Доктор двинулся по коридору.
— Подождите! — Лина окликнула врача. — А этот джин, вы проверили его?
— Какой джин? А-а, врач со «скорой» что-то говорил. Но я этим не занимаюсь. Его завтра передадут в лабораторию. Сегодня там уже никого нет.
23
Нортон был категорически против их участия в устранении Клюквина. Они привезли чертежи будущего центра для Станкевича, приехали получить «ловушку» и прибор. И еще провести несколько занятий с русской группой по современным средствам прослушивания. Собственно, группой пятерых парней из фонда Станкевича назвать было трудно, но тем не менее ребята были подобраны с умом: спокойные, интеллигентные, грамотные, все с высшим техническим образованием, и Нортону с Гжижей хватило двух дней, чтобы быстро ввести их в курс дела. Кое-какие приспособления, которые привез Кузьма, Нортон не видел даже у западных спецслужб. В этом плане Станкевич заимел хорошего физика, недаром именно в России задумывалось создание целого технологического института по разработке новых электронных средств защиты и подслушивания.
«Ловушка» — так назывался миниатюрный «микроклоп» в специальной оболочке, который вводился под кожу человека и мог там существовать в течение двух лет, был разработан тоже в лаборатории Станкевича. Нортона трудно было удивить крошечными гигагерцевыми передатчиками, работающими на сверхвысоких частотах с миллиардами колебаний в секунду. Он видел «жучки» величиной с рисовое зернышко, обеспечивающие качество звучания не хуже лазерного проигрывателя. Причем тембровая избирательность их была такова, что в небольшой комнате, в которой одновременно находились и разговаривали двадцать человек, «клоп» безошибочно выделял того, на кого он был настроен. Им не мешали ни работающий в комнате телевизор, ни стиральная машина.
Но гигагерцевая «ловушка Станкевича», подлинное имя изобретателя Тим не знал, отвечая всем этим качествам, без проблем приживалась в соединительной ткани человека, не вызывая отторжения и нагноений. Кроме того, Кузьма выстрелил ею в Питера, и тот благодаря особым мазям даже не почувствовал проникновения в него инородного предмета. Это была уже фантастика, и Нортон не мог уехать в Женеву, не проверив, насколько реален этот опыт. Если это так, то он первым поддержит субсидирование центра в Москве и готов там работать подмастерьем у великих русских физиков. В этом смысле Тим был человеком науки, а не террористом. Но он вступил в Женевскую группу после того, как его отца, неплохого физика-теоретика, в пятьдесят пять выбросили из государственного института без выходного пособия, потому что он совершил какую-то ошибку в расчетах. Отец, не выдержав унижения, застрелился. После этого Тим понял, что государство — тоже мафия и, может быть, это наихудшая форма из всех существующих и самая жестокая, ибо маскируется под лозунгами порядочности и демократии. Та мафия, к которой принадлежал он, защищала его как члена своей семьи, давала обещание заботиться о нем и всех его родных, что бы с ним ни случилось, и разрывала свои обязательства лишь при одном условии: если Тим совершит предательство и нарушит свои обязательства перед «мировым кланом финансистов». Так называлось это сообщество.
С испытанием «ловушки» их миссия в России заканчивалась, и Нортон торопился закончить это последнее поручение, чтобы уехать побыстрее домой. Москва стала угнетать его. Точнее, не сам город — он любил старые постройки, а настойчивые попытки выследить их. Тим знал, что с сохранением паспортного режима и старой милицейской системы их могут даже в этом многомиллионном городе отыскать через два-три дня, а теперь, когда на них висело еще и убийство, оставаться в столице было небезопасно. Первый раз приехав в полюбившуюся ему Москву, Нортон почувствовал себя довольно неуютно, он отказался и от предложения Кузьмы покутить на прощание с девушками в ресторане, хотя раньше всегда заводил в России романы с местными красавицами: ни в одной стране мира не было таких восхитительных молоденьких шлюх.
Кузьма уговорил их прикончить Клюквина. Последний знал о технических разработках Станкевича и хотел донести в милицию. Так им объяснили. Поэтому Тим не испытывал к незнакомому Клюквину сострадания. Ему просто не хотелось отвлекаться на пустяки. Каждый должен делать свое дело. Но Кузьма доказывал, что привлекать своих киллеров ему не хочется: те производят много шума, да и многие уже под колпаком, а тут надо все сделать тихо и незаметно. Тем более что через пару дней они сядут в самолет и улетят. Кузьма и тут все продумал. Поскольку их уже засекли и знают в лицо, он заготовил им визы в Литву, там их встретят, посадят на первый же самолет до Женевы. Эта мера предосторожности необходима, мало ли что взбредет в голову муровским сыщикам, они под любым предлогом могут задержать их при посадке в Шереметьеве. А в Женеве пусть руководство разбирается, где у них произошла утечка сведений. А то, что это так, они и сами поняли. За простую же работенку по устранению Клюквина они получат шесть штук «зеленых», по три на нос.
Гжижа засмеялся. За аналогичную работу на Западе платят десять — двадцать штук. Но Кузьма резонно ответил: они же не наемные киллеры, а коллеги, они делают одно дело, поэтому он обращается к ним за помощью, и по три косых на нос — это скорее всего легкие премиальные от господина Станкевича за быструю и качественную работу.
Гжижа поморщился: он не любил премиальных, ему вообще была чужда эта система добавочных денег. Если работа стоит двадцать штук, надо их и платить, а не выдумывать еще какие-то премиальные. Нортон же ответил, что они были бы рады помочь, но еще предстоит испытание «ловушки», а это не так уж безопасно.
Кузьма заулыбался и сказал, что он ночи не спит, думает, как ублажить ребят, и для их прощальной ночи приготовил каждому по восхитительной красивой шестнадцатилетней девочке, о которой они будут вспоминать всю оставшуюся жизнь. А тут работы на пару часов, тем более что Кузьма все уже продумал: где, как, что. Тем более дело срочное: пока он ищет киллера, договаривается с ним, Клюквин может заложить Станкевича, а значит, свернуть и ту программу с Антитеррористическим центром, которая уже задумана. Сладкоголосый и напористый Кузьма быстро сломал их, и они согласились. Да и по три штуки лишних иметь в бумажнике не помешает.
Кузьма изложил свой план, дал каждому по фотографии Клюквина, все продумал и с машиной: где, на каком километре по дороге в Домодедово следует свернуть. Мало ли в Москве исчезает людей, милиция первое время не будет даже объявлять розыск, а когда объявит, то ребят и след простыл.
Они проехали по домодедовской трассе, Кузьма показал им подходящее местечко, и потом они все сделали без проколов. Лишь на обратном пути, когда их остановил гаишник, Нортон занервничал и приготовился к тому, чтобы ликвидировать и его. Но Гжижа выручил.
Накануне Тим засек хвост. Красная «семерка» явно ползла за ним, прикрываясь «Запорожцем». Когда она промчалась мимо, Нортон увидел в ней Грязнова-младшего. Поэтому он и завел его в клуб отдыха «Солнышко». К счастью, мальчишка тотчас убежал докладывать своим хозяевам, и Тим мог спокойно вернуться домой. Они жили с Гжижей в соседнем доме. Кузьма им снял квартиру заранее, но встретить не смог, именно в этот день проходила операция по устранению Шелиша. Но поскольку заранее было все обговорено, Кузьма даже отправил по факсу подробную схему, как проехать, пройти, найти дом, квартиру, заранее переслал ключи, так что они без хлопот добрались самостоятельно. Гжижа прекрасно говорил по-русски и Москву знал неплохо. Поэтому террористы, не обнаружив Кузьму в аэропорте, не растерялись. В тот же вечер, узнав, в какую западню попались Нортон и Гжижа, Кузьма перекрестился и, съездив в церковь, поставил свечку во спасение. Он только представил, как Грязнов-младший фотографирует взглядом номер машины, — и охранника прошиб холодный пот: завтра же у него на хвосте висели бы МУР и Генпрокуратура. К счастью, не растерялся и Гжижа, не доверившись частнику и намеренно назвав адрес на Серпуховке, где когда-то жил со своей Буслаевой. Так вместо того, чтобы попасться в западню, уготованную Питером, его и русских сыскарей прокатили по всем статьям.
Через час, собрав вещи и вызвав Кузьму, Тим и Гжижа перебрались в его двухкомнатную квартиру на Алтуфьевке. Начальник охраны Станкевича пока жил на даче Хозяина. Нортон нутром чувствовал, как Питер наступает им на пятки, привлекая к их поиску государственных и частных сыщиков типа этого Дениса Грязнова. Все это выглядело странным. Антитеррористический центр существовал и в России, сформированный из кадров ФСБ. Это было неплохое элитное подразделение, но по непонятным причинам Реддвей в контакт с ними не вступал. Значит, не доверял кому-то из руководства, другого объяснения не было.
— Радуйся, что не привлекает, — усмехнулся Гжижа, когда Тим поделился с ним этими соображениями.
— Выходит, он боится ФСБ, потому что там работает наш человек? — задал вопрос уже Кузьме Нортон. — И Станкевич об этом знает, но не хочет его задействовать по мелочам.
— А если и так, парни, то не ломайте головы над вопросами, о которых вам ничего знать не надо, — усмехнулся главный охранник Станкевича. — Любопытство в нашем деле ни к чему.
— Это точно! — рассмеялся Гжижа.
Он вообще считал, что надо делать то, что приказывают, и поменьше задумываться. Тим же любил всякие головоломки и мог за их обдумыванием провести целый вечер. Гжиже нравились красивые телки без извилин. Нортон любил опытных, в возрасте женщин, с которыми можно было еще и поговорить в постели. Они были очень разные, эти два террориста, но, как ни странно, работали в связке уже пятый год и неплохо ладили друг с другом. Больше того, они не спорили по пустякам, не старались надолго удерживать за собой место лидера, кем поочередно становились в зависимости от ситуации. И в какой-то миг Нортон слушался Гжижу, а через два часа поляк беспрекословно подчинялся Тиму. В истории с Клюквиным первым неожиданно согласился Гжижа, и Нортон скрепя сердце подчинился.