Питер кивнул.
Через полчаса Реддвей был уже в гостинице, с ним пришли итальянец боксер Марио Гарджулло и каратист американец Джек Фрэнки, оба работали в Центре Реддвея в «Пятом уровне». Марио прихватил с собой даже «узи», небольшой израильский автомат. Турецкий показал написанную на английском записку: «Они нужны живыми! Турецкий».
Без четверти пять группа подошла к Пост-отелю. Турецкий включил «антифантом», но канал прослушки не работал.
— Подслушка не работает, — прошептал он Питеру. — Они здесь!
Александр Борисович показал зашторенное окно на втором этаже. Перед окном была длинная лоджия, которая чисто условно соединялась с другими номерами.
Уже почти рассвело. Легкий туман обволакивал Партенкирхен, и это было кстати. Питер разбудил портье, показал ему свое интерполовское удостоверение, узнал, сколько человек находится в том номере, на какой указал Турецкий.
— Двое, — ответил портье.
Питер потребовал ключ от семнадцатого, где остановились террористы. Испуганный портье тотчас его принес.
Турецкий, Реддвей и Марио Гарджулло поднялись на второй этаж. Скопина и Джека Фрэнки оставили на улице, под окном. Около двери семнадцатого они остановились. Реддвей подошел к соседнему номеру, тронул ручку, и дверь открылась. Он заглянул в комнату. Дверь на лоджию была открыта, и Реддвей знаком показал Марио на нее. Тот все понял. Легко выбрался туда и перебрался на лоджию семнадцатого.
Питер попробовал вставить ключ в замок, но тот не входил.
— Ключ с той стороны, — прошептал Реддвей.
На лестнице неожиданно послышались шаги, и в коридоре, шагах в пяти от них, появился, как привидение, белокурый юноша с ангельской улыбкой на губах. Запоздалый гость возвращался к себе, но, заметив Турецкого и Питера с допотопным смит-вессоном в руках — Реддвей держал его дома как коллекционную игрушку и взял больше для устрашения, — застыл в испуге, не зная, что делать. Красавчик, скорее всего, возвращался от девчонки и хоть был навеселе, но тут же понял, что вляпался в жуткую историю, попятился назад, несмотря на отчаянные знаки Турецкого соблюдать тишину и нейтралитет. Еще через мгновение перепуганный постоялец отеля с грохотом полетел вниз по лестнице, и Питеру ничего не оставалось, как вышибить дверь и ворваться в номер. Турецкий рванулся следом. На их счастье, Марио был уже в спальне и держал под автоматным прицелом террористов. Нортону и его напарнику, им оказался не Гжижа, узревшим «узи» прямо перед собой, хватило ума не вступать в перестрелку.
Захват прошел на редкость удачно, если не считать выбитой двери и сломанной руки белокурого донжуана.
На следующий день в госпитале Гармиш-Партенкирхена из Реддвея извлекли «ловушку», но веселиться было рано. Нортон сидел в Гармише уже две недели, отправляя, по всей видимости, через три дня записи прослушивания бесед Питера в Женеву. Так предположил Турецкий, допросив вместе с Надей Павловой портье и горничных в отеле, ибо сам Нортон что-либо говорить отказался наотрез. Как выяснил тот же Александр Борисович, Нортон сидел в отеле постоянно, а напарники менялись через три дня, работая курьерами и снабжая физика продуктами. Сам Тим из номера почти не выходил. В одном из курьеров портье опознал и Владислава Гжижу. Теперь оставалось устроить засаду и захватить очередного курьера. Питер же со своей командой составлял список выболтанных тайн центра, и по его кислой физиономии можно было предположить, что урон, нанесенный Международной антитеррористической организации, получался немалый.
Нортона и его напарника, по документам он значился как Поль Верни, имевший французское гражданство, Реддвей сдал на руки местной полиции, поместившей их за решетку. Турецкий тотчас предъявил начальнику полиции требование Российской Генпрокуратуры о выдаче Нортона, но тот сразу же отослал «важняка» к швейцарской полиции и швейцарскому суду, которым он собирался выдать террориста. В отношении второго задержанного был послан запрос во Францию, гражданином которой он являлся.
Александр Борисович связался с российскими посольствами в Германии и Швейцарии, дозвонился до Меркулова, известил о результатах и запросил помощи. Поинтересовался делами в Москве, спросил, не звонил ли Басов. Но никаких звонков от него не поступало.
Пока решались формальности, Турецкий, пользуясь дружескими отношениями Питера и местной полиции, попробовал еще раз допросить Нортона. Но тот молчал, требуя адвоката и отправки его в Швейцарию.
На второй день после захвата Реддвей зазвал Турецкого к себе домой. Жену с сыном он отправил на неделю в Мюнхен, куда приехала по делам ее сестра.
Питер еле держал себя в руках, он все еще не мог оправиться от случившегося. Они выпили, и Реддвей рассказал то, что его мучило больше всего: историю с Надей. Он по глупости, впав в эйфорию, начал встречаться с ней и по возвращении из Москвы. Больше того, он сделал ей предложение, был готов расстаться с женой, но Надя благоразумно предложила пока ничего не предпринимать. Пусть год-полтора все остается по-прежнему, а там, если их обоюдная страсть не утихнет, тогда они и будут решать, как им стоит поступить.
— Я даже признался, что готов ради нее уйти со службы, но она резко говорила: нет-нет! Меня это очень засторожило, — вздохнул Питер.
— Ты что, ее подозреваешь? — удивился Турецкий.
— Да, — сказал Питер.
Александр Борисович задумался.
— Еще какие у тебя есть подозрения?
— Она полгода была в Женеве, вела наблюдение за террористами. Когда мы узнали, что ее, ну это…
— Засекли.
— Да, засекли, мы убрали, но я боюсь, что ее успели… — Питер скорчил гримасу, давая понять, что ее успели завербовать. — Она вернулась другая. Я увидел это. Там молодой брат ее, он такой рокер, гоняет на мотоциклах, курит травку…
— Зачем же посылали, если была такая информация о брате? — удивился Турецкий.
— Она сама не знала, что он употребляет наркотики. Его легко сломать. А она его очень любит. И потом я узнал, что ее засекли. Почти сразу. И могли легко убить.
— Ты говорил с ней об этом?
— Нет. Я хотел сначала посоветоваться с тобой. Мне не с кем больше поговорить по душам.
— Это серьезные подозрения, — нахмурился Турецкий.
— И потом, я почувствовал некоторую фальшь еще в Москве. В постели, когда каждый жест и взгляд как под рентгеном. Тогда я не обратил внимания на этот оттенок игры, а сейчас, когда вспоминаю, то все как под увеличительным стеклом. И потом, она стала задавать вопросы, которые не относились к ее компетенции. Я ничего ей не ответил, отшутился и тоже не придал значения. Это уже ошибка. И когда я сообщил, что мы взяли этих, она побледнела. Испугалась. Может быть, мне показалось, я что-то утрирую, но когда собираешь все вместе, то… — Питер не договорил. — Что мне делать?
— Надо думать. Ты обязан доложить обо всем руководству и сообща принимать решение. Один ты этот вопрос решать не вправе.
Турецкий, подражая Питеру, состроил грустную гримасу.
Вечером позвонил Меркулов и сообщил, что пропал Басов. Костя разговаривал с Ильей Евгеньевичем, и тот сообщил, что Сергей не появляется уже четвертый день. Правда, он оставил записку, что устал и на пару недель хочет съездить отдохнуть к друзьям в Карелию, на озера. Записка была написана рукой племянника, академик это признавал, но он никогда не слышал от него ни о каких друзьях, да и такой бесцельный отдых физик не признавал, а последние три года летние месяцы проводил в Сходне, на даче.
— Мне надо быть в Москве, Костя, — выслушав его, сказал Турецкий.
— А что с Нортоном?
— Его отправляют в Швейцарию и там будут решать его судьбу.
— Его могут отбить по дороге.
— Мы все предусмотрели. Швейцарские власти согласны, чтобы его сопровождали ребята из «Пятого уровня». Мы разработали план, и весьма неплохой. Его не потеряют. Лишь бы швейцарцы отдали его.
— Они никуда не денутся, — ответил Меркулов.
— Я могу ехать?
— Лучше бы тебе остаться и все проследить самому. Сам понимаешь, Скопин в таких делах еще парень неопытный. Что с Гжижей?
— Боюсь, пока его мы не получим. Мы заявили в Интерпол. Они постараются. Извини, но я приеду…
Повисла пауза.
— Я не могу тебе дать такого разрешения, — сказал Меркулов.
— Я приеду по собственному разрешению! — помедлив, сказал Турецкий. — Сейчас в Москве я нужнее!..
38
Басов четвертые сутки томился на даче Станкевича. Время уговоров закончилось. Почти четверо суток Геннадий Генрихович разными способами добивался от физика лишь одного: сделать работающую копию аппарата. Он предлагал ему миллион долларов наличными, пытался шантажировать тем, что убийство Шелиша падет на него, угрожал смертью, но Сергей не соглашался. Он уже понял, что перед своим побегом Тюменин не выдержал и, обманув Хозяина, уничтожил проклятый «фантом», а значит, так тому и быть.
Перелом наступил на пятый день, когда утром в половине девятого Басова подвели к окну, и он увидел во дворе беззаботно прогуливающегося Владимира Саввовича Ивлюшкина, директора его родного клинского детского дома. Физик тотчас узнал его и обомлел. Саввич, как все в детдоме звали Ивлюшкина, заметно постарел, сгорбился, седые волосы торчали в разные стороны. У Сергея слезы брызнули из глаз. Кузьма тотчас увел его от окна. Владимир Саввович и придумал ему фамилию — Володин, использовав свое имя.
Кузьма привел Сергея в кабинет Станкевича. Тот сидел за столом, пил кофе и курил сигару. Охранник усадил Басова в кресло напротив хозяина.
— Кофе? Чай?
— Нет, не хочу.
— Вы узнали своего бывшего директора?
— Зачем вы его привезли?
— Ни один волос не упадет с головы твоего старого воспитателя, если аппарат будет сделан. Больше того, я пожертвую твоему детдому сто тысяч долларов, — объявил Станкевич. — Обещаю также, что в России новых жертв больше не будет, я отправлю аппарат в Америку, я просто обещал и не могу нарушить собственное слово. Если откажешься — утоплю старика в болоте. Второй жертвой станет Илья Евгеньевич, и так до тех пор, пока ты не согласишься. Даю минуту на раздумья. Если нет, Кузьма увозит его и привезет пленку, где все сам увидишь.
— Вы что, зверь? — удивился Басов.
— Да, я зверь. Хомо хомини люпус эст. Мы все волки в этом стаде. Настал час зверя, как было писано в Апокалипсисе, и мир отныне будет принадлежать нам. Я не шучу, как вы уже поняли, Сергей Константинович. Решайте, как, по вашим принципам, стоит спасать человечество, жертвуя близкими или далекими. Я с удовольствием поспорю с вами чуть позже, но сейчас давайте решим основную проблему. Итак, я даю вам минуту!
Геннадий Генрихович положил перед собой часы. Выпустил несколько сигарных колец, и они медленно поплыли по кабинету. Кузьма ловил мух. Делал он это мастерски, реакция у него была отменная. Минута истекла.
— Ваше слово, Валериан Владимирович?
Басов молчал.
Станкевич кивнул Кузьме. Тот шумно вздохнул, лениво поднялся и двинулся к двери.
— Нет! — выкрикнул Сергей. — Хорошо, я сделаю, я сделаю этот аппарат. Только отвезите Саввича домой. Он уже старик, ему тяжело вдали от дома…
— Вообще-то я пригласил его пожить у меня, — улыбнулся Геннадий Генрихович, торжествуя победу. — Ведь много времени тебе не потребуется?
— Мне потребуется пять дней, если у вас есть все детали.
— Все будет.
— Но сначала вы отвезете Саввича домой, это мое условие! — жестко проговорил Басов. Он с такой суровостью посмотрел на Станкевича, что тот сразу же согласился.
— Какие проблемы…
— Но это еще не все, — перебил Хозяина Сергей. — Когда я сделаю работу, вы привезете его сюда, и мы уедем вместе. Одни. Это тоже мое условие.
— Договорились, — кивнул Станкевич. — Пусть его увезут! — Хозяин бросил взгляд на Кузьму. Тот вышел.
— Вот такой разговор мне нравится, — усмехнулся Геннадий Генрихович. — Что ж, раз мы все решили, приступайте, Сергей Константинович. Где лаборатория, вы знаете. Составьте список всех необходимых деталей. Те, что будет не хватать, мы завтра обязательно доставим.
Басов помедлил, презрительно усмехнулся и ушел.
Станкевич решился на столь рискованную затею после разговора с Президентом. Он пожаловался ему на обыск, выразил возмущение, и Президент, не знавший всего происшедшего, пообещал разобраться. На следующий день на дачу к Станкевичу приехал Меркулов из Генеральной прокуратуры, принес свои извинения, заверив его, что подобное впредь не повторится. Геннадий Генрихович с бесстрастным лицом выслушал извинения и потребовал убрать всех соглядатаев. Кузьма к тому времени обнаружил двоих оперативников Грязнова, подменявших днем Дениса, и каждое утро сам теперь проверял окрестности, но никаких подозрительных личностей вокруг дачи больше не крутилось. Тогда и возник этот вариант с Басовым. Догадаться о том, что это и есть Володин, после находки Вики было нетрудно. Узнал Станкевич и о клинском детском доме.
Кузьма, напуганный вторжением МУРа и лихим шмоном, проведенным на даче, пытался отговорить Хозяина от столь рискованной затеи, напоминая о волчьем нюхе Турецкого, но «важняк» находился далеко, в Гармише, а остальные были укрощены гневом Президента.
— Другого такого случая у нас не будет! — рассуждал он. — Сделаем аппарат и махнем на Майами. Поживем там месяц, пока «игрушку» скопируют, и, если тут шума не будет, вернемся.
— А Людочка? — спросил охранник.
— Я уже с ней договорился. Там и брак зарегистрируем. Проведем медовый месяц. Ты себе подыщешь крутую негритяночку и разомнешь свои старые члены. А на это время пришлем сюда ребятишек, пусть они расчистят поле для гольфа, уберут урода Турецкого, Грязнова, его племянника, отправим их на инвалидность, припугнем остальных, всех, кто был замешан в этом наглом вторжении. Никому не прощу. Все равно наступает лето, время отпусков, а с делами Санин один управится. Прибавлю ему процентик, это несколько миллионов, он землю будет рыть. Без аппарата в Америке появляться не могу. Раструбил всем, Билли уже губы раскатал, у него врагов тоже хватает, а я вдруг обосранный приеду. Такого со Станкевичем еще не бывало. И не будет!
— А что потом с Басовым-Володиным? — спросил Кузьма.
Геннадий Генрихович помолчал.
— Посмотрим. Нам главное — его сломать. Если сделает аппарат, то будет замаран. Думаю, он либо сам покончит с собой, как Тюменин, а если выдержит, то станет на нас работать, никуда не денется. Меня тоже больше всего Турецкий беспокоит. Фанатик истины. Он крепкий орешек. Я уже звонил Фомину. Но тот сам мандражирует. Его неожиданно вознамерились куда-то перевести, даже с повышением, а Антитеррористический центр слить с МВД, словом, обычная чехарда. Мне только непонятно, почему Белов стал играть в эти игры. Накануне того шмона Турецкий с генеральным были у Белова. Зачем, что они решали? Потом, правда, этого вшивого следователя услали в Гармиш. Мне доложили, что американцы прислали письмо с предложением сделать Турецкого заместителем Реддвея. Я надеюсь, что это и явилось темой обсуждения. Такой поворот событий был бы нам на руку. Вот там, на Западе, мы бы его крепко заарканили. — Геннадий Генрихович ядовито усмехнулся. — Девочки там что надо, а он слабак в этом отношении.
Станкевич налил себе мартини. Кузьма с завистью посмотрел на него. Хозяин помедлил и налил ему полстакана.
— Ладно, расслабься! — сказал Геннадий Генрихович. — А то и тебе нервотрепки хватило через край. Но больше ни-ни!
* * *
Турецкий сидел в кабинете Меркулова, выслушивая все неприятные новости, свалившиеся на прокуратуру после неудачного шмона на даче Станкевича. Бывший помощник пожаловался Президенту, а тот, вызвав к себе Белова и генерального прокурора, в категорической форме запретил подобные акции, не став даже выслушивать аргументы двух сановных лиц. Президент сказал: есть факты, пожалуйста, подписывайте ордер на арест, на обыск, на что угодно. Нет — соблюдайте законность, которую они же по своему положению призваны защищать.