Отчего же она жалела путника? На какую настоящую или будущую опасность она намекала? Мы, вероятно, узнаем это, проводив нашего всадника до венты «Король мавров».
Чтобы достичь венты, куда так спешил всадник, ему надо было миновать несколько небольших холмов, вроде тех, на котором сидела не замеченная им девушка. Между этими возвышенностями, прорезая густые заросли кустов мирта и мастиковых деревьев, извивалась дорога шириной в восемь-десять футов, не больше; рядом с ней стояли два-три креста, предупреждавшие о том, что соседство с вентой вовсе не избавляло незадачливых путешественников от обычных опасностей. Путники, следовавшие этой дорогой, где погибло столько людей, должны были обладать стальным сердцем, как у первых мореплавателей. Приближаясь к этим мрачным местам, наш всадник ограничился только тем, что проверил, висит ли его сабля сбоку, а пистолеты – у седла. Машинально осуществив эти действия, он, не теряя спокойствия, продолжил опасный путь, пустив лошадь галопом.
Взобравшись на вершину горы, юноша нетерпеливо приподнялся на стременах, чтобы поскорее увидеть венту. Разглядев ее наконец, он пришпорил лошадь, и та помчалась вперед со скоростью вихря, словно желание услужить всаднику прибавляло ей сил. Всадник почти не обратил внимания на дорогу, так как стремился поскорее добраться до венты, и это возымело свои последствия.
Молодой человек не заметил, что в кустах, покрывавших обочины дороги на протяжении четверти мили, притаился десяток людей, которые осторожно поддерживали фитили штуцеров, лежавших возле них на земле. Подпустив всадника поближе, сидевшие в засаде разбойники подняли головы и, опираясь на колено, взяли дымящиеся штуцера, затем, немного приподнявшись, поднесли приклады к плечу. Бандиты, заметив, с какой поспешностью едет всадник, тихо говорили друг другу, что, достигнув венты, он обязательно там остановится. Они решили не выдавать себя пальбой на дороге и подстеречь какой-нибудь караван, от которого могло быть гораздо больше наживы, чем от одинокого путника, как бы ни был он богат и знатен.
Порой путешественники оказывались неосмотрительны и предпочитали, рискуя собственной жизнью, защищать свои кошельки. Тогда бравые грабители приветствовали таких путников наведенными на них штуцерами и обращались к ним со внушающей ужас фразой, одинаковой на всех языках и у всех народов: «Кошелек или жизнь!» Если путники продолжали упорствовать, то бандиты, засевшие в кустах, расправлялись с ними, а потом, как добрые христиане, водружали над ними кресты.
Вероятно, мысль об этой опасности и пришла в голову девушке, когда она увидела красивого юношу на коне. Вздохнув, она произнесла: «Как жаль!» Но, как мы уже сказали, люди, сидевшие в засаде, совершенно не обнаружили своего присутствия.
Подобно охотникам, снимающимся с места, если дичь прошла мимо них, некоторые из лежавших в кустах разбойников приподняли головы, а потом встали и вышли из леса вслед за путником. Они направились к венте, во двор которой стремительно въехал всадник.
Во дворе стоял слуга, готовый принять поводья лошади.
– Ячменя для моего коня! Стакан хереса для меня! И роскошный обед для моих друзей, которые прибудут чуть позже!
Не успел путешественник произнести все это, как из окна выглянул хозяин, а у ворот появились грабители. Хозяин обменялся с последними многозначительным взглядом. В глазах у разбойников читалось: «Хорошо, что мы его не остановили!», а у хозяина – «Прекрасная работа!» Пока ничего не подозревавший всадник отряхивал дорожную пыль с плаща и сапог, хозяин обратился к нему с приглашением:
– Входите, сударь! Хоть вента «Король мавров» и стоит в горах, мы, слава богу, не терпим лишений! Наши кладовые ломятся от дичи! В них есть все, кроме зайца. На огне – солянка, к тому же кое-что было приготовлено еще вчера. А если вы немного подождете, то я смогу предложить вам свежую дичь: один из моих друзей отправился выслеживать медведя, спустившегося с гор, чтобы полакомиться моим ячменем.
– Какое соблазнительное предложение! Однако нам некогда ждать возвращения твоего охотника.
– Как бы там ни было, я постараюсь угодить вам, сударь.
– Да уж, постарайся, будь добр. Сеньора, посланником которой я являюсь, – настоящая богиня, питающаяся только ароматами цветов и утоляющая жажду утренней росой! Приготовь для нее самое лучшее из того, что у тебя найдется, и покажи мне, в какой комнате ты думаешь ее принять.
Хозяин открыл дверь в большую чистую комнату с белыми занавесками на окнах и дубовыми столами.
– Вот в этой, – сказал он.
– Хорошо, – ответил довольный путешественник, – налей мне стакан хереса да посмотри, дали ли моей лошади ячменя. И нарви в саду лучших цветов.
– Будет исполнено, – отозвался хозяин. – Сколько приборов?
– Два – для дамы и ее отца. Слуги пообедают в кухне после господ. Да не скупитесь на вино!
– Не беспокойтесь, сударь, когда приказывают так, как вы, можно быть уверенным, что все будет сделано быстро и хорошо!
И как бы в подтверждение своих слов хозяин поспешно вышел и закричал:
– Эй, Хиль, два прибора! Педро, дали ли лошади ячменя? Амапола, беги в сад и нарви цветов!
– Отлично, – прошептал всадник, улыбнувшись, – теперь мой черед.
Молодой человек снял с цепочки маленький шарик из ажурного золота величиной с голубиное яйцо, висевший у него на шее, открыл его и положил на стол. Затем юноша сходил в кухню за горящим угольком, положил его в золотой шарик и бросил на уголек шепотку какого-то порошка. В следующий миг по зале распространилось благоухание, подобное тому, которое ласкает обоняние всякого, кто входит в комнату арабской женщины. В это мгновение появился хозяин. В одной руке он держал поднос со стаканом хереса, а в другой – только что откупоренную бутылку. За ним шел Хиль со скатертью, салфетками и стопкой тарелок и Амапола с огромной охапкой ярких андалусских цветов. Таких во Франции не встретишь, так что их названия мне неизвестны.
– Сделай букет из лучших цветов, а остальное отдай мне, – сказал юноша.
Амапола выбрала лучшие цветы и, составив букет, спросила у него:
– Хорошо ли?
– Прекрасно, – ответил путешественник, – теперь перевяжите его.
Девушка стала оглядываться в поисках какой-нибудь ниточки, тесемки или веревки. Тогда юноша вынул из кармана красную с золотом ленту, очевидно, припасенную как раз для такого случая, и разрезал ее кинжалом. Затем молодой человек передал отрезанную часть Амаполе. Девушка перевязала букет и по приказанию путешественника положила его на одну из тарелок.
Оставшиеся цветы юноша разбросал по полу – от двери до стола. Таким образом, у него получилась дорожка вроде той, которую делают для подносителей святых даров в день праздника Тела Господня. Затем молодой человек позвал хозяина и дал ему золотую монету со словами:
– Вот, возьми за беспокойство, которое я тебе причинил.
Тот поклонился.
– И еще, – продолжал путешественник, – если дон Иниго Веласко де Гаро спросит тебя, кто заказал обед, скажи, что имя этого человека тебе неизвестно. Если же донья Флор поинтересуется, кто усыпал ее путь цветами, кто приготовил букет, кто закурил благовония, ты ответишь, что это сделал ее посол любви, дон Рамиро д’Авила. – И, быстро вскочив на своего прекрасного коня, которого слуга держал под уздцы, он в один миг очутился за воротами венты и помчался по направлению к Гранаде.
III
Дон Иниго Веласко де Гаро
Девушка с козочкой сидела за одним из окружающих венту холмов, а потому не могла видеть ни того, как юноша въехал во двор венты, ни того, как он покинул ее. Она прислушивалась, не донесется ли до нее какой-нибудь шум, и несколько раз отрывалась от работы и устремляла вдаль вопрошающий взор, словно удивляясь тому, каким образом такой богатый и красивый молодой человек смог благополучно миновать все опасности.
Вполне естественно, что, оставаясь на своем месте и не слыша разговора путешественника с хозяином гостиницы, девушка не подозревала о том, из каких побуждений хозяева венты отпустили целым и невредимым посла любви прекрасной доньи Флор.
К тому же как раз в тот момент, когда дон Рамиро д’Авила, отдав все распоряжения для того, чтобы вента «Король мавров» достойным образом приняла дона Иниго Веласко и его дочь, выехал со двора и направился к Гранаде, – цыганка увидела приближавшийся караван, который разбился на три части. Авангардом служил элегантный гоффурьер из штата дона Иниго Веласко. Он появился на западном склоне холма: одежда его походила и на ливрею, и на военный мундир, напоминавший форму полевых сторожей, что были слугами в мирное время и превращались в солдат в часы опасности. Сбоку у него висел щит, в руках он держал прямо, как копье, оперев приклад о колено, мушкет, тлеющий фитиль которого не оставлял сомнений в том, что в случае нападения караван сумеет постоять за себя.
Корпус армии, отставший шагов на тридцать от авангарда, состоял из старика шестидесяти – шестидесяти пяти лет и девушки лет семнадцати или восемнадцати. Наконец за ними, на таком же расстоянии, на каком обычно идет человек, освещающий дорогу, шел арьергард, состоящий из двух слуг со щитами и дымящимися мушкетами. Итак, всего было двое господ и трое слуг.
Потому как слугам в нашей истории отведена второстепенная роль, а главные роли должны разыграть господа, то мы позволим себе пренебречь слугами Нуньесом, Комаско и Торрибио, чтобы обратить внимание читателя на дона Иниго Веласко и его дочь донью Флор.
Как мы уже сказали, дон Иниго Веласко был стариком лет шестидесяти – шестидесяти пяти, хотя слово «старик», пожалуй, не подходит человеку пожилому, но еще крепкому телом. И правда, по его бороде с небольшой проседью и по волосам, что он укладывал, подражая Филиппу Красивому и Фердинанду Католику, в которых едва проглядывала седина, ему можно было дать самое большее лет пятьдесят – пятьдесят пять. Между тем он не мог скрыть свой возраст, так как в пору блестящей молодости оставил не один глубокий след в истории своей страны.
В тридцать лет дон Иниго Веласко, потомок одного из самых древних родов, наследник одной из самых богатых семей Кастилии, почувствовал жажду приключений. Он влюбился в девушку, на которой не мог жениться, так как отец доньи Мерседес де Мендо был врагом его отца, а их отцы, в свою очередь, тоже давно враждовали. Наставником дона Иниго Веласко был отец Марчена, один из первых отцов церкви, признавший, рискуя пойти вразрез со Священным Писанием, доказательство Христофора Колумба о шарообразности Земли, – и дон Иниго Веласко, не столько по убеждению, сколько от отчаяния, тоже принял это учение и стал на защиту генуэзского мореплавателя.
Известно, что` пришлось вытерпеть при дворе католического короля этому гениальному человеку, в котором даже самые доброжелательные советники Изабеллы и Фердинанда видели мечтателя и сумасшедшего. Колумб безрезультатно представил у себя на родине, в Генуе, разработанный им проект. Согласно его убеждениям, направляясь на запад, можно было открыть государство Китай, о существовании которого говорил еще его предшественник Марко Поло.
Хуан II Кастильский оттолкнул от себя путешественника, предательски подослав к нему лоцмана, чтобы сорвать бессмысленную, по общему мнению, экспедицию. Тогда Колумб обратился к королю арагонскому Фердинанду и к королеве кастильской Изабелле, предлагая обогатить Испанию не городом, не провинцией, даже не государством, а целым Новым Светом. Восемь лет прошло в бесплодных просьбах и тщетных попытках. Но, к счастью для знаменитого генуэзца, жизнь и приключения которого не раз становились наглядным примером своенравия судьбы, Провидению было угодно, чтобы в то время, когда он хотел отправиться в плавание, совпавшее с падением калифов в Испании, племянник ближайшей подруги королевы безнадежно влюбился.
Мы смиренно просим прощения у любви, которую привели здесь как столь незначительную причину. Но, раз мы назвали причину, укажем и последствия. Племянником этим был дон Иниго Веласко, князь де Гаро, а теткой его – маркиза Беатриса де Мойя. Надо принять во внимание, что маркиза де Мойя была нежнейшим другом и поверенной королевы Изабеллы. Мы упоминаем об этом намеренно, чтобы вскоре к этому вернуться.
Что касается Веласко, то он решил свести счеты с жизнью и не был убит только потому, что смерть обходила этого смельчака стороной. Он неизменно оказывался в первых рядах во время войн, которые вели католические короли против мавров, принимал участие в штурме крепостей Ильоры и Моклина, таких неприступных укреплений столицы, что их называли глазами Гранады; осаждал Велес, когда Абу-Абдуллах пытался снять осаду с этого города и был отброшен с ужасными потерями; содействовал взятию Хибальфара, который был в конечном счете предан разграблению. Он был под стенами столицы Бобадильи, когда, по испанской поговорке, съели гранат по зернышку, покорив все государство, город за городом; католические короли окружили старую часть города, подойдя к ней со стороны новой его части. Последнюю, с ее валами, церквями и домами, они назвали Санта-Фе, в знак надежды и решимости не прекращать блокаду Гранады до тех пор, пока она не сдастся.
Гранада пала 25 ноября 1491 года, в 897 год хиджры магометанского летоисчисления, в 22-й день лунного месяца Могаррема. Колумб вернулся к бурной деятельности после восьми лет ожидания, король Фердинанд и королева Изабелла окончили дело, начатое Пелагом семь веков назад: они покорили неверных Испании. Конечным исходом экспедиции Колумба должно было стать обращение неверных Нового Света. Для этого требовались только две каравеллы – морских судна, сто человек экипажа и три тысячи крон.
Помимо защиты интересов религии, Колумб обещал материальную выгоду в виде неистощимых золотоносных россыпей и залежей драгоценных алмазов. Как же было скупому Фердинанду и благочестивой Изабелле не поддержать это предприятие, казавшееся выгодным с материальной и духовной точки зрения, если допустить существование этого неизвестного мира. Сейчас мы расскажем, что мешало в этом деле Колумбу.
Христофор Колумб, подчеркивая значимость своего подвига, заранее требовал звание адмирала испанского флота, титул вице-короля всех стран, которые он откроет, десятую часть того, что будет добыто в экспедиции, а также сохранение за его потомками всех титулов и почестей, которые будут ему присвоены.
Притязания его казались тем более преувеличенными, что Христофор Колумб – хотя он утверждал, что происходит от одной из самых знатных фамилий Пьяченцы, и написал королеве Изабелле, что если его назначат адмиралом, то он будет не первым адмиралом в своем роду, – что Христофор Колумб, повторяем мы, не мог представить доказательств своего благородного происхождения, а между тем при дворе распространился слух, что он был попросту сыном бедного ткача из Нерви.
Эти притязания возбудили, между прочим, негодование архиепископа гранадского Фердинанда де Талаверы, которому их католические величества поручили рассмотреть проект «генуэзского лоцмана» – так Христофора Колумба обычно называли при дворе.
Особенно задевал религиозные чувства Фердинанда де Талаверы тот факт, что Колумб требовал десятую часть добычи: эта часть составляла церковный доход под названием «десятина». Дела бедного Христофора Колумба складывались из рук вон плохо также потому, что остальные три его требования – о возведении в чин адмирала, присвоении титула вице-короля и, наконец, наследственности этого титула, как это водится в королевской или княжеской семье, – задевали гордость Фердинанда и Изабеллы: властелины того времен не желали равняться с простыми смертными, а Колумб был беден, происхождение его темно, и рассуждал он с такой гордостью, будто уже носил золотую корону Гваканагари и Монтесумы.