Когда Дюк выходил из магазина, волоча в растопыренной авоське двадцать треугольных маленьких пирамид, торговля в молочном отделе шла по новому принципу, минуя кассу, в обход учета и контроля. Хорошо это или плохо, Дюк не задумывался. Наверное, кому-то хорошо, а кому-то плохо.
В дверях он столкнулся с Ларискиной мамой, соседкой тетей Зиной – той самой, у которой он не хотел бы родиться.
– Куда это ты столько молока тащишь? – удивилась тетя Зина.
– А мы из него домашний творог делаем, – объяснил Дюк. – Мама утром только творог может есть.
– Молодец, – похвалила тетя Зина. – Маме помогаешь. Бывают же такие дети. А моя только «дай» да «дай». Сейчас магнитофон требует. «Соню». А где я ей возьму?
Дюк не ответил. Нижняя пачка треснула под давлением верхних девятнадцати, и из нее такой беспрерывной струйкой потекло молоко, омывая правый башмак. Дюк отвел руку с авоськой подальше от джинсов, струйка текла на безопасном расстоянии, но держать тяжесть в отведенной руке было неудобно.
– Саша, говорят, что ты... это... забыла слово. Ну, навроде золотой рыбки.
– Кто говорит? – заинтересовался Дюк.
Путь распространения славы был для него небезразличен.
– В школе говорят.
Дюк догадался, что Виталька сказал Маше. Ма-ша – Лариске. Лариска – тете Зине. А той только скажи. Разнесет теперь по всей стране. В «Вечерке» напечатает, как объявление.
Дюку льстило, что его имя муссировали в кругах, где лучшие мальчики катаются на катке с лучшими девочками, под музыку, скрестив руки перед собой.
– Ко мне знакомые приехали из Прибалтики, – сообщила тетя Зина почему-то жалостливым голосом. – Мы у них летом дачу снимаем. Они хотят финскую мебель купить, «Тауэр». А достать не могут.
– Английскую, – поправил Дюк.
– Почему английскую? – удивилась тетя Зина.
– Тауэр – это английская тюрьма. Там королева Елизавета Стюарт сидела.
– А ты откуда знаешь?
– Это все знают.
– Может быть, – согласилась тетя Зина. – Там стенка в металлических решетках.
– А зачем тюремные решетки в квартиру покупать? – стал отговаривать Дюк.
– Помоги им, Саша. А? Я обещала. Лариска говорит, что ты благородный.
Дюк не знал про себя – благородный он или нет. Но раз Лариска говорит, со стороны виднее.
Согласиться и пообещать было заманчиво, но рискованно. Вряд ли директора мебельного магазина может устроить пояс с пряжкой «Рэнглер». Да и пояса нет. Сказать тете Зине: «Нет, не могу», – сильно сократить радиус славы. А слава – единственный верный и самый короткий путь к Маше Архангельской. Когда она убедится, что Виталька – гарантное несчастье, а Дюк – благородный и выдающийся, то неизвестно, как повернется дело.
– Они бы сунули, – доверительно шепнула тетя Зина. – Но говорят: мы не знаем, кому надо дать и сколько. Они очень порядочные люди, Саша. Интеллигентные. Садом пользоваться разрешают. Огородом. Мы у них смородину рвали. Укроп.
Струйка из пакета иссякла и теперь капала редкими каплями. Дюк вернул руку в прежнее состояние.
– Я попробую, – сказал он. – Но не обещаю.
Операцию «Тауэр – Талисман» следовало подготовить заранее.
Кабинет директора располагался в глубине магазина, рядом с мебельным складом.
Директор салона мебели сидел за своим столом, сгорбившись, приоткрыв рот, и походил на ежика, который хотел пить. Жесткие волосы стояли на голове торчком, как иголки. Не хватало только иголок на спине. Его голова составляла треть туловища и переходила в него сразу, без шеи. Ручки были короткие, как лапки, и лежали на столе навстречу друг другу.
– Здравствуйте, – поздоровался Дюк, входя.
Ежик что-то вякнул безо всякого вдохновения. Длинное слово «здравствуйте» ему произносить не хотелось. Да и некому особенно. Подумаешь, мальчик пришел. Заблудился, должно быть. Маму потерял.
Дюк стоял в нерешительности и молчал.
– Чего тебе? – спросил Ежик. Говорил он через силу, как будто его немножко придушили и держали за горло.
– Гарнитур «Тауэр», – отозвался Дюк.
– Импорта сейчас нет... А кому надо?
– Знакомым.
– Чьим? – Директора, видимо, беспокоило: не явился ли Дюк гонцом от важного лица.
– Тети Зининым.
– А тетя Зина кто?
– Соседка.
– А что же это она тебя за мебелью посылает? Совсем уж с ума посходили... Ребенка за мебелью... – Директор фыркнул, абсолютно как еж.
– Я не ребенок.
– А кто же ты?
– Талисман.
– Чего?
– Талисман – это человек, который приносит счастье.
Директор впервые за время разговора воспрял и посмотрел на Дюка, как ежик, который увидел что-то для себя интересное. Гриб, например.
– Ты приносишь счастье? – переспросил он.
– Сам по себе нет. Но если человек чего-то хочет и берет меня с собой, то у него все получается, что он хочет.
– А ты не врешь? – проверил Еж.
– Так гарнитуров все равно ведь нет, – уклонился Дюк.
– Если ты мне поможешь, я тебе тоже помогу, – пообещал Еж. – Съезди со мной на час-другой.
– Куда? – спросил Дюк.
– В одно место, – не ответил Еж. – Какая тебе разница?
– Да, в общем, никакой, – согласился Дюк.
Еж встал из-за стола, поднялся на задние лапки, но выше не стал. Голова его осталась на прежнем уровне. Дюк понял, что он встал, по расположению рук на столе. Прежде они располагались навстречу друг другу, а теперь ладонями вперед. Как у стоящего человека.
В такси Еж сидел возле шофера и все время молчал, утопив голову в плечах.
Один только раз он обернулся и сказал:
– Если они хотят, чтобы не было взяточничества, пусть не создают условий.
Дюк ничего не понял.
– Создают дефицит. Создают очередь, – продолжал обижаться Еж. – И на что они надеются? На высокую нравственность? Я так и скажу.
– Кому? – спросил Дюк.
Еж махнул рукой и обернулся к таксисту:
– Здесь.
Таксист притормозил возле большого, внушительного здания.
Еж расплатился. Вышел. Открыл дверцу Дюку.
Они разделись в гардеробе, прохладном и мраморном, как собор.
Поднялись по просторной лестнице, вошли в комнату, обшитую деревом. По бокам комнаты были две массивные двери с табличками, и возле каждой сидело по секретарше.
– Стой здесь, – велел Еж, а сам пошел направо. Но прежде чем кануть за дверью, бросил Дюку взгляд, как бросают конец веревки, перед тем как прыгнуть в кратер вулкана. Или нырнуть в морскую глубину. Или выйти из ракеты в открытый космос, когда не знаешь, что тебя ждет и сможешь ли ты вернуться обратно. Дюк поймал глазами конец веревки и кивнул.
Еж скрылся за дверью, подстрахованный Дюком.
Дюк остался стоять как столбик. Хотелось есть. Он ничего толком не понимал, что происходит, однако сообразил, что кто-то создал условия для взятки и Еж, не обладая высокой нравственностью, загреб взятку в норку своими куцыми лапками. Теперь его вызывают и требуют объяснения, и Еж сильно расстроен, поскольку придется снимать с иголок чужие деньги, которые успели стать его собственными.
Секретарша справа сосредоточенно копалась в бумагах. Потом достала то, что искала, и вышла из комнаты. Вторая секретарша держала возле уха трубку и время от времени произносила одну и ту же фразу: «Ты совершенно права». Пауза, и снова: «Ты совершенно права».
Дюку стало скучно. Он прислонился спиной к правому дверному косяку и съехал вниз, скользя по косяку спиной. Он рассчитывал посидеть на корточках для разнообразия жизни. Но не удержался, повалился спиной на дверь. Дверь поехала, Дюк поехал вместе с дверью, и в результате получилось, что его голова и туловище оказались лежащими в кабинете, а ноги остались в приемной, и он был похож на труп, вывалившийся из чулана.
В этом лежачем положении Дюк сумел рассмотреть, что в кабинете двое: Еж и еще один, похожий на бывшего спортсмена, вышедшего в тираж по возрасту.
– Что это? – испугался спортсмен.
– Это мое, – смутился Еж.
Дюк тем временем поднялся на ноги, и спортсмен получил возможность рассмотреть Дюка в вертикальном положении – узкого в кости, с круглыми, перепуганными глазами, с вихром на макушке. Спортсмен смотрел на мальчика дольше, чем принято в таких случаях. Потом почему-то расстроился и сказал Ежу:
– Ну вот что! Пишите заявление по собственному желанию, и чтобы в торговле я вас больше не видел. Чтобы вами не пахло. Ясно вам?
Говорил он грубо, но Еж почему-то обрадовался, у него даже глаза вытаращились от счастья.
– Спасибо! – с чувством вякнул Еж.
– Меня благодарить не надо! – запретил спортсмен. – Мне вас не жалко. Мне детей ваших жалко. Хочется думать, что яблоко от яблони далеко падает. Идите!
Еж стоял, парализованный счастьем. Дюк тоже не двигался.
– Иди, иди, – мягко предложил спортсмен Дю-ку. – И папашу своего забирай...
Спустились по лестнице, не глядя друг на друга. Молча взяли пальто у гардеробщика.
Вышли на улицу.
– «Не пахло»... – обиженно передразнил Еж. – Да я и сам к этим магазинам на пушечный выстрел не подойду. Плевал я на них с высокой колокольни! А еще лучше – с низкой, чтобы плевок быстрее долетел. На этой мебели посидишь, людей начинаешь ненавидеть. Стая... Да и то в стае свои законы. Вот волки, например... Да что мы здесь стоим? – спохватился Еж. – Пойдем выпьем!
Они перешли дорогу, влекомые вывеской «Гриль-бар».
В баре почти пусто. За столиками в пальто сидели редкие пары. Играла тихая музыка.
– Есть хочешь? – спросил Еж.
– Сейчас нет, – ответил Дюк.
Он хотел, потом перехотел и только чувствовал в теле общую нудность.
Еж принес бутылку коньяка с большим количеством звездочек и лимон, нарезанный кружками.
Разлил коньяк по стаканам, себе полный, Дюку – половину.
– Тебя как зовут? – спросил Еж.
– Саша, – вспомнил Дюк.
– Ну, Саша! – Еж поднял стакан. – За успех мероприятия!
Дюк широко глотнул. Закусил. Ему стало пронзительно от коньяка и кисло от лимона.
Еж выпил. Скрючил лицо, как резиновая кукла, сбив нос и рот в одну кучу. Потом вернул все на свои места.
– Жаль, что меня не посадили, – сказал он.
– Куда? – не понял Дюк.
– В тюрьму, – просто ответил Еж, размыкая лимонное кольцо в лимонную прямую. – Скрыться бы от них ото всех. Поменять обстановку. В тюрьме, если хочешь знать, тоже жить можно. Главное, знаешь, что?
– Нет, не знаю.
– Главное – остаться человеком. Я помню, после войны пленные немцы дома строили. На совесть. Я спрашиваю одного: «Ты чего стараешься?» А он мне: «Хочу домой вернуться немцем». Понимаешь?
Дюк внимательно слушал Ежа, но проблемы немца были далеки от его собственных проблем.
– Вы мне «Тауэр» обещали, – намекнул Дюк.
– Приходи и бери, – согласился Еж.
– Так нету же, – растерялся Дюк.
– На базе нету, а у меня на складе есть. Один. Бракованный. Стекло треснуло. Но стекло заменить – пара пустяков. Мои ребята и заменят.
Еж посмотрел на часы и сказал:
– Сегодня я уже не вернусь. Давай завтра. С утра. Ты сам придешь? Или пришлешь?
– Пришлю, – важно ответил Дюк.
– Я его грузину одному обещал. Но отдам тебе.
– Спасибо, – поблагодарил Дюк.
– Тебе спасибо. То, что ты сделал, дороже денег. Ты в самом деле счастье приносишь?
– Всем, кроме себя, – сказал Дюк.
– Это понятно, – поверил Еж.
– Почему понятно?
– Или себе за счет других, или другим за счет се-бя, – объяснил Еж.
– А вместе не бывает?
– Может быть, бывает. Но у меня не получается.
– А вы – себе за счет других? – поинтересовался Дюк.
– Я не себе. В том-то и дело. Что мне надо? – Еж прижал к груди обе лапки. – Мне ничего не надо. Я старый человек. Все для них! И хоть бы раз они спросили: «Папа, как ты себя чувствуешь?» Я не стал бы жаловаться. Но спросить-то можно... Поинтересоваться отцом родным...
Дюку стало обидно за Ежа, и он спросил:
– А как вы себя чувствуете?
– Плохо! – Еж подпер усеченной лапкой свою крупную голову и устремил грустный умный взгляд в лесное пространство. – Из меня азарт ушел. Скучно мне! Скучно! Смысла не нахожу. В чем смысл?
– Не знаю, – сказал Дюк.
– И я не знаю, – сознался Еж. – Раньше думал: дети растут. Для них. Теперь выросли, и я вижу: это вовсе не мои дети. Просто отдельные люди. Сами по себе. Я – отдельный человек. Сам по себе. Я для них интересен только как источник дохода. И больше ничего.
Дюк вспомнил маму и сказал:
– Это нехорошо со стороны ваших детей.
– Нормально, – грустно возразил Еж. – Если бы дети исполняли все надежды, которые на них возлагают родители, мир стал бы идеален... А он как был несовершенным со времен Христа, так и остался.
– А что же делать? – настороженно спросил Дюк.
– Ничего не делать. Жить. Во всех обстоятельствах оставаться человеком. Как пленный немец. Все мы, в общем, в плену: у денег, у болезней, у желаний, у возраста, у любви и смерти. А... – Еж махнул рукой. – Пойдем, я тебя домой отвезу.
– Я сам доберусь. Спасибо, – поблагодарил Дюк.
Он устал от Ежа так, будто бесконечно долго ехал с ним в одном лифте. Хотелось остаться одному и думать о чем захочется. А если не захочется, то не думать вообще.
Добирался он три часа. Как до другого города.
В метро Дюк заснул и проснулся на станции «Преображенская» оттого, что женщина, работник метро, постучала его по плечу.
Дюк вышел из вагона, пересел в поезд, идущий в противоположном направлении, и его понесло через весь город до следующей пересадки. Дюк сидел, свесив голову, которая почему-то не держалась на шее, а моталась по груди, как футбольный мяч по полю. И ему казалось: он никогда не доберется до цели, а всегда теперь будет грохотать в трубах.
Наконец он все же добрался до своей лестничной площадки. Позвонил к тете Зине и сообщил необходимое: куда прийти и когда прийти. Дюк чувствовал себя, как после сильного отравления. И ему было безразлично все: и собственная победа, и тети Зинина реакция. Но реакция была неожиданной.
– А ковер? – спросила тетя Зина.
– Что «ковер»? – не понял Дюк.
– К мебели, – объявила тетя Зина.
Она, видимо, решила, что Дюк действительно «навроде золотой рыбки», а рыбке ничего не составляет достать новое корыто и новые хоромы.
– Этого я не знаю, – сухо ответил Дюк. – Это без меня.
Его тошнило ото всего на свете, и от тети Зины в том числе.
– Я щас, – пообещала тетя Зина и заперебирала короткими устойчивыми ногами, унося в перспективу свой зад, похожий на пристегнутый к спине телевизор. Тут же вернулась и сунула Дюку десятку, сложенную пополам.
– Что это? – не понял Дюк.
– Возьми, возьми... Купишь себе что-нибудь.
– А что можно купить на десятку? – простодушно удивился Дюк. – Лучше купите себе... туалетной бумаги, например. На год хватит. Если экономно...
Он сунул деньги обратно в пухлую руку тети Зины и пошел к своей двери. Достал ключи.
Тетя Зина наблюдала, как он орудует ключом. Потом сказала:
– Грубый ты стал, Саша. Невоспитанный. Чувствуется, что без отца растешь. Безотцовщина...
Дюк скрылся за дверью.
Лоб стал холодным. К горлу подкатило. Он пошел в уборную, наклонился и исторг из себя остатки коньяка, гарнитур «Тауэр», десятку и безотцовщину.
Стало полегче, но ноги не держали.
Переместился в ванную. Встретил в зеркале свое лицо – совершенно зеленое, как лист молодого июньского салата. Потом пошел в комнату и лег на диван зеленым лицом вниз.
После уроков к Дюку подошел Хонин и сказал:
– У меня к тебе дело.
– Нет! – отрезал Дюк.
– Почему? – удивился Хонин. – У тебя же мамаша уехала.
Мама действительно уехала на экскурсию в Ленинград. У них в вычислительном центре хорошо работал местком, и они каждый год куда-нибудь выезжали. Но при чем здесь мамаша?
– А что ты хотел? – спросил Дюк.
– Собраться на сабантуй, – предложил Хонин. – Маг Светкин. Кассеты Сережкины. Хата твоя.
– Пожалуйста, – обрадовался Дюк.
Его никогда прежде не включали в сабантуй: во-первых, троечник и двоечник, что непрестижно. Во-вторых, маленького роста, что некрасиво. Унижение для компании.