Во мне в тот день что-то сломалось. Я почувствовал себя смертным, чего порой не ощущают молодые. Прибавилось злости и желания выжить. Тем более получил письмо от матери: «Федя, родной, береги себя. У нас все хорошо, отец, правда, прибаливает, но мы его хорошо лечим. Сашка, дурачок, бегал в военкомат, просился в танковое училище. Ведь ему всего шестнадцать. А там рады таким дуракам, обещали, как семнадцать исполнится, направить в это чертово училище. Будто взрослых мужиков не хватает. Привет от всех нас и от Тани. Она просила дать адрес твоей полевой почты».
Таня, девушка, с которой я вместе учился в школе. Раза два ходили в кино, гуляли в парке, она провожала меня в армию, и мы с ней целовались. Чего она про меня вспомнила спустя восемь месяцев, непонятно. Если хотела переписываться, сообщила бы раньше. Меня больше тревожил отец. Если он лишь «прибаливает», то мама и упоминать бы не стала. Значит, что-то серьезное. Насчет отца я не ошибся. Есть у человека предчувствие. Отец с эмфиземой легких отлежал месяц в больнице и был выписан домой как безнадежный.
Я написал матери ответ и попросил младшего братишку не лезть раньше времени ни в какие училища. Отец болеет, и вся надежда на него. И дрова, и уголь на зиму заготовить надо. Не сестренкам же этим заниматься? Успокаивал всех, что я служу от передовой далеко. А в груди не проходила ноющая боль. Убили друга…
Так получилось, что в течение нескольких месяцев нашему полку пришлось воевать с союзниками Гитлера, итальянцами. Находясь на переднем крае, я составил о них свое мнение. Оно несколько отличается от снисходительных (даже презрительных) статей в наших тогдашних газетах, начиная от центральных и кончая дивизионными многотиражками.
Вначале обращусь к истории и некоторым документам. В 1940 году Италия имела армию, насчитывающую два миллиона человек. Война началась для итальянцев неудачно. Видя, как Гитлер лихо завоевывает города Франции, Муссолини поторопился тоже отхватить свой кусок пирога. Но грубые ошибки в разработке военных операций, устаревшее техническое оснащение армии привели к тому, что за две недели боев итальянцы потеряли четыре тысячи солдат и офицеров. Еще большие неудачи ждали Муссолини в Восточной Африке, где в 1940-1941 годах африканский корпус разбили англичане. Погибли и попали в плен 200 тысяч итальянцев. После этого, несмотря на все усилия Муссолини, итальянская армия играла среди стран гитлеровской оси второстепенную роль.
К 1942 году был предпринят ряд мер по усилению армии. Увеличилось количество артиллерии, автоматического оружия. Наряду с несуразными танкетками появился средний танк М-13/40, вооруженный 47-миллиметровой пушкой, четырьмя пулеметами, с броней 25-30 миллиметров. Конечно, он не шел ни в какое сравнение с нашей «тридцатьчетверкой» или KB-1, но уже мог реально поддерживать пехоту и участвовать в наступательных боях.
В 1941 году для участия в «крестовом походе против большевиков» Муссолини сформировал Итальянский экспедиционный корпус, в который включались все новые дивизии и полки. Всего в Россию вторглись 230 тысяч итальянских солдат и офицеров. Какая судьба ждала их там, я расскажу позже. А пока коснусь периода, когда мы держали оборону под кручами Дона.
Отброшу сразу трогательные истории, будто мы пели «Катюшу», а музыкальные итальянцы, силком вовлеченные в этот поход, подпевали нам и воевали, не слишком усердствуя. Дела обстояли не совсем так Действуя хоть и на второстепенных участках, итальянцы вслед за немцами оккупировали значительную часть наших южных земель. Проникли в глубь России и после ряда поражений в Западной Европе и Африке впервые почувствовали себя победителями.
Добавлю, что их части были хорошо разбавлены итальянскими фашистами (чернорубашечниками), аналог германских войск СС. В полках насчитывалось по 500-700 этих убежденных нацистов. Имелись также отдельные подразделения берсальеров — элитных стрелков, как их именовали. До уровня снайперов берсальеры, может, и не дотягивали, но явились хорошо подготовленными и верными режиму Муссолини солдатами. Как и чернорубашечники, они помогали держать дисциплину и вести активные действия против «недобитых иванов».
Еще одно усилие, немецкие солдафоны возьмут Сталинград, война закончится, и начнется дележ. Россия — богатая страна. Фрицы, конечно, жадные, но хватит добычи и для отважных воинов дуче. В атаку итальянцев пока не гнали, а стрелять с донских круч было очень сподручно и относительно безопасно.
Не раз и не два я наблюдал азартную охоту пулеметчиков и артиллеристов за одиноким грузовиком, всадником или связистом, которые вынуждены были передвигаться в дневное время. Все знали, что до темноты береговая полоса глубиной три-четыре километра опасна для жизни. Но людям приходилось выполнять какие-то неотложные задания, иногда тянулись утром в санбат цепочки раненых.
Все это обстреливалось из многочисленных 47- и 75-миллиметровых пушек. Я видел, как отчаянно накручивал баранку водитель, влетевший в мертвую зону. Люди, которых он вез, выпрыгивали на ходу. Снаряды рвались совсем рядом, от кузова отлетали щепки и половинки досок. Мотор дымил, но солдат, не решаясь бросить вверенную технику, упорно гнал полуторку к полосе деревьев. Машину все же добили, она горела огромным костром, а тяжело раненный водитель пытался отползти. В костер и водителя всадили еще несколько снарядов и пулеметных очередей.
Ночью санитары собирали убитых бойцов из пополнения, которых везли к нам, останки водителя сложили в шинель и затянули проволокой. Квадратный тючок, размером с коробку от радиоприемника, вот и все, что осталось от человека. Итальянцы не только обстреливали позиции. В августе они предприняли наступление, пытаясь прорвать линию фронта. Это им не удалось. Наши войска отбили удар, сами перешли в наступление и захватили обширный плацдарм (24-30 августа 1942 года) на правом берегу Дона от города Серафимовича до станицы Еланской. Плацдарм первое время итальянцы активно атаковали и, лишь понеся большие потери, прекратили попытки отбросить части Красной Армии за Дон.
В сентябре-октябре итальянцы на нашем участке вели постоянные обстрелы. Зная, что в основном движение идет ночью, запускали из минометов осветительные ракеты-«люстры» на небольших парашютах и долбили дороги, подходы к передовым позициям. В одну из ночей крепко пострадала маршевая рота, направленная для пополнения нашего полка. Ребят перехватили на песчаных холмах. Местные жители называли такие места «пески», с ударением на первом слоге.
Били шрапнелью, чтобы бойцы не успели разбежаться. От металлических шариков сверху гибли и те, кто пытался зарыться в песок, и те, кто убегал. В ту ночь были убиты, истекли кровью более сотни молодых необстрелянных ребят. А сколько лежали в лазарете, получив по пять-десять шрапнелин и осколков? Они вдали следующей ночи, отправки в санитарный батальон, и умирали один за другим. Шрапнель — поганая штука.
Своих самолетов на Дону итальянцы не имели. Немецкая авиация действовала в основном под Сталинградом, бомбили также плацдармы и понтонные мосты южнее наших позиций. Над участком дивизии и 1311-го полка часто крутился на большой высоте самолет-разведчик «Фокке-Вульф-189», или «рама», как его чаще называли.
Несколько раз налетали небольшими группами пикирующие бомбардировщики «Юнкерс-87», с воем сирен сыпали вниз пятидесяти- и стокилограммовые бомбы. Не выдержав воя сирен и взрывов тяжелых бомб, некоторые бойцы выскакивали из траншей, бежали куда попало. Их обстреливали не только самолеты, но и итальянцы с правого берега. Запомнилось, что в этой суматохе людей гибло гораздо больше, чем при бомбежке.
Иногда парами или четверками на огромной скорости проносились «Мессершмитты». Летали они низко и всегда находили цель. Небольшие бомбы разбивали орудия, плохо замаскированные землянки, а очереди из пушек и пулеметов настигали не успевших спрятаться бойцов. Эти истребители со свастикой, появляющиеся словно ниоткуда, заставляли людей быть настороже.
К сожалению, зенитной артиллерии ни наш, ни соседний полк не имел. Иногда вели ответный огонь пулеметчики, но ни одного самолета при мне не сбили. «Юнкерсы» были бронированы, а «мессеры» проносились слишком стремительно. Появление немецких самолетов итальянцы на холмах встречали с типично южным восторгом. Подбрасывали вверх каски, пилотки, смеялись, что-то кричали. В эти минуты я тоже прятался от бомб, но иногда успевал сделать выстрел-другой и снять кого-то из потерявших осторожность воинов дуче.
Вот такие отношения складывались у нас с музыкальными завоевателями-итальянцами. Мы им тоже неплохо отвечали, а зимой их ждала судьба, которую только врагу и пожелаешь. Я их не жалел и в философию не пускался, занося очередную запись в снайперскую книжку. На войне как на войне. Или тебя, или ты их.
Глава 5.
БОЛЬШОЙ БОЙ
Владимир Высоцкий спустя много лет напишет песню, в которой есть такие строки:
Мне тоже не забыть тот двухдневный бой, в первых числах ноября, когда погибли многие из товарищей и однополчан. Уверен, что итальянцы, не жалевшие для нас снарядов и мин, продолжали бы и дальше отсиживаться на холмах. Как ни крути, а потери в тот период они несли меньше, чем их союзники — немцы, увязшие в уличных боях в Сталинграде.
Но немецкое командование их крепко подтолкнуло, обвинив в бездеятельности. Даже обозвали потомков гордых римлян трусами и пообещали урезать кусок будущего победного пирога. Возможно, насмешки и обвинения в трусости итальянцы бы стерпели (не привыкать!), но терять обещанную добычу не пожелали.
Километрах в десяти ниже по течению итальянцы предприняли попытку форсировать Дон и занять плацдарм на левом берегу. Всех разбудил грохот и огненные зарницы на южной стороне черного предзимнего неба. По нашим позициям тоже открыли огонь, к чему мы в общем-то успели привыкнуть. Прошел слух, что итальянцы уже прорвались на левый берег. Из бойцов нашего полка, оголяя и без того жидкую оборону, срочно сформировали сводную роту, куда вошел взвод младшего лейтенанта Егорова. Из моих товарищей в роту включили Степана Кращенко и Максима Усова.
Ангара собрал отделение (всего четыре человека) и сообщил, что от нас выделяются для помощи соседней дивизии два снайпера. Старшим назначаюсь я.
— Кого возьмешь с собой, Малышко или Колобова? — спросил Ангара.
Представляя, какая там идет заваруха, я хотел оставить в полку Веню Малышко. Но Вася Колобов, еще не пришедший в себя после гибели Гриши Маковея, смотрел на меня такими расширенными от страха и напряжения глазами, что я подумал: «Какой из него помощник? Пусть лучше здесь отсидится». Захватили с Малышко весь запас патронов, почищенных, уложенных в коробки. Получили вместе с другими по несколько гранат и направились бегом к месту сбора.
Наша артиллерия работала в то утро активно, грузовики подогнали довольно близко. Во главе сводной роты поставили Чистякова. Не знаю когда, может быть, и сегодня, ему присвоили «капитана». На петлицах шинели виднелись следы от лейтенантских кубиков и блестели новенькие капитанские «шпалы».
— Федор, садись с напарником в первую машину, — скомандовал он.
Набилось человек двадцать, полуторка даже присела от перегрузки. Лейтенант Егоров тоже улыбнулся мне, но как-то растерянно, мельком. Сидели, обнявшись, чтобы не так подбрасывало на ухабах, со Степаном Кращенко.
— Ты все никак от своей самозарядки не избавишься? — сказал он. — Наши уже все повыбрасывали. Ненадежная винтовка.
— Следить лучше надо. Меня не подводит. Как дела дома?
— Так себе. Сейчас если новости, то обязательно плохие. Похоронки идут, бабы за счастье считают, когда мужик без руки или ноги вернулся. Хоть калека, зато живой.
Двенадцать грузовых машин, полуторки и «ЗИС-5» на скорости двигались по песчаной дороге, проложенной между холмами. Благо прошел дождь, и мы не вязли. Итальянцы, хоть и прижатые артиллерийским огнем, открыли огонь из 75-миллиметровок. Дорога виляла, кое-где нас закрывали холмы и кустарник. Но одну машину все же подбили. Она остановилась, за ней остальные. Чистяков, выпрыгнув из кабины, подбежал к дымившейся полуторке:
— Бойцам срочно загрузиться в другие машины. Быстрее!
Завыл (не подберешь другого слова) очередной снаряд. Столб мокрого песка взметнулся на холме, неподалеку от нас. Хорошо, что калибр небольшой и снаряды зарываются в песок Осколки летят в основном вверх. Но если шарахнут из «стопяток», нам придется туго. Машины, сползая с укатанной колеи, ревели моторами и медленно обходили уже загоревшуюся полуторку.
Водитель на твердом месте приостановился, дожидаясь капитана.
Мимо нас одна за другой проскакивали полуторки и «ЗИС-5». Чистяков уже бежал к нам. Как много на войне значит случайность. Снаряд ударил прямо под кузов «ЗИС-5», обогнавший нас. Если в полуторках размещались по 18-20 человек, то в «ЗИС» загружали целый взвод. Фугас снес половину кузова, разбрасывая убитых и раненых, обломки досок. Водитель растерянно глянул на Чистякова.
— Вперед. Возле машины тормозни.
Страшное оказалось зрелище. Мы остановились лишь на десяток секунд, в глазах четко отпечаталось то, что творилось возле загоревшегося «ЗИС-5». Обрубок человека без обеих ног, два трупа в окровавленных шинелях. Тело одного из бойцов, отброшенное метров на пять, лежавшее в немыслимой позе, с вывернутыми, перебитыми руками-ногами. Куски чего-то мясисто-красного, лопнувшая каска, исковерканный станок пулемета. В разные стороны расползались раненые, их было не меньше десятка.
Чистяков кричал черному от копоти лейтенанту:
— Если кто способен, прыгайте к нам в кузов! Лейтенант, перевязывай раненых. Потом организуй эвакуацию.
— Что? Я не слышу! — кричал в ответ контуженый лейтенант.
Трое-четверо перелезли через борт в нашу полуторку. Не дожидаясь остальных, рванули с места. Уходя из зоны обстрела, где густо взрывались снаряды, все же поймали несколько осколков. Отколотая щепка ударила Степана Кращенко в руку. Он охнул и заматерился. Через несколько минут от заднего борта сообщили:
— Тута вот, мертвяка везем. Швыдкову осколок голову пробил. Че делать?
Машина шла с большим перегрузом. Чистяков, снова тормознув, сам убедился, что боец убит наповал, и приказал:
— Отнести на обочину.
Швыдков, немолодой красноармеец, воевал в составе роты еще с весны. Тогда, в сарае-ловушке, он спорил с Чистяковым, что бессмысленно лезть с голыми руками на танк. Он прошел бои, отступление, вроде неплохо воевал, и вот поймал шальной осколок, прилетевший издалека.
Мы прибыли в расположение соседней дивизии, потеряв убитыми и ранеными около двадцати человек. Остальные сто девяносто торопливо занимали позиции, которые нам указали. Один взвод отправили на левый фланг. Два, под командованием Чистякова, оставили в том месте, где итальянцы нанесли главный удар.
Такой же прибрежный лесок, как наш, перемололо авиабомбами и тяжелыми снарядами. От осин остались голые стволы, высотой два-три метра, молодые деревья вырвало с корнем. Дубы устояли, но часть веток срезало, как пилой. Обломки деревьев и всякий хлам громоздился повсюду, кое-где горел сушняк. Траншеи, вырытые в песчаной почве, хоть и скрепленной корнями, были перепаханы и наполовину засыпаны.
Тела убитых утром бойцов вытащили наверх, раненые сидели и лежали на дне траншеи. В землянки и блиндажи лезть никто не хотел. Стокилограммовые бомбы и гаубичные фугасы, попадая в них, превращали укрытия в братскую могилу. Мы лихорадочно работали лопатами, выбрасывая песок, углубляя траншеи и гнезда для стрельбы. Пока копали, нам рассказали, что на рассвете немцы бомбили позиции полка, после чего полетели снаряды и мины. Выбыла из строя едва не половина личного состава. Затем итальянцы под прикрытием дымовой завесы пытались форсировать Дон.