Обвинение заявило, что она покрыла ядом лезвие ножа, которым он разрезал рождественскую индейку.
Трюк старый, но действенный: в III веке до Рождества Христова жена персидского царя Дария II Парисатис точно таким же образом отравила свою невестку Статиру.
Намазав ядом только наружную сторону ножа и подав Статире первый кусок, она смогла прикончить свою жертву и при этом угоститься сама без всякого риска для себя или с минимальным риском.
Вот что значит и птичку съесть, и косточкой не подавиться.
Благодаря поразительной удаче и еще более поразительному защитнику Милдред Баннерман избежала виселицы, да еще и явилась суду в образе подлинной жертвы преступления.
Только подумать, через несколько часов я с ней познакомлюсь!
Мы шли по бесконечному лабиринту темных коридоров целую вечность, но наконец мисс Фолторн остановилась и достала ключи.
– Это мои покои, – сказала она, включая свет.
Судя по всему, правила к ней не относились.
– Ты можешь лечь спать на этом диване, – сказала она, указывая мне на черное чудище, обитое стеганой кожей. – Я принесу тебе подушку и одеяло.
С этими словами она ушла, оставив меня посреди гостиной – комнаты, пахнувшей холодным, безмолвным несчастьем.
Чувствую ли я флюиды бывших учениц, наказанных здесь за включение электрического света после комендантского часа?
Я вспомнила слова из «Николаса Никльби», которые нам вслух зачитывала Даффи, слова школьного учителя Уэкфорда Сквирса: «Пусть только какой-нибудь мальчишка скажет слово без разрешения, и я шкуру с него спущу».
Но нет, девочек не били палками, сказала мне Даффи. Для них уготованы намного более изысканные пытки.
Вернулась мисс Фолторн с подушкой и шотландским пледом.
– Теперь спи, – сказала она. – Постараюсь не беспокоить тебя, когда вернусь.
Она выключила свет, и дверь закрылась за ней с леденящим щелчком. Я прислушалась в ожидании звука, когда повернется ключ в замке. Но даже мой острый слух уловил только звук ее удаляющихся шагов.
Она направляется в свой кабинет, чтобы вызвать полицию. Это точно.
Я напрягла мозг в поисках вариантов, как бы мне оказаться в «Эдит Клейвелл» в момент, когда снимут простыню и откроют тело.
Быть может, я могу войти с видом лунатика, потирая глаза и рассказывая историю, что я хожу во сне; или что мне отчаянно нужен стакан холодной воды, потому что у меня некая наследственная тропическая болезнь.
Не успев приступить к воплощению какого-либо из этих планов, я уснула.
Конечно, мне приснился Букшоу.
Я ехала на «Глэдис», моем велосипеде, по длинной каштановой аллее. Даже во сне я думала, как же чудесно слышать поющего жаворонка и ощущать аромат раздавленных ромашек на заброшенной южной лужайке. Это и еще запах приходящего в упадок старого дома.
У парадной двери меня ждал Доггер.
– Добро пожаловать домой, мисс Флавия, – сказал он. – Мы по вас скучали.
Я проехала мимо него в вестибюль и затем вверх по восточной лестнице – и это демонстрирует, какими нелепыми могут быть сны. Хотя я съезжала на велосипеде вниз по ступенькам, я никогда, никогда не была замечена в езде вверх.
В химической лаборатории эксперимент был в разгаре. Мензурки побулькивали, в колбах что-то кипело, и разноцветные жидкости важно текли туда-сюда по стеклянным трубкам.
Хотя я не могла вспомнить цель этого эксперимента, я с нетерпением ожидала результат.
Я запишу в своем дневнике: от гипотезы к выводу, и изложу все так аккуратно и подробно, что даже идиот сможет проследить ход моей блестящей мысли.
Химические журналы будут драться за право опубликовать мой труд.
И все же в этом сне ощущалась неописуемая печаль: печаль, которая бывает, когда голова и сердце не могут прийти к согласию.
Одна половина меня была переполнена счастьем. Другая – хотела заплакать.
Когда я проснулась, где-то звонил колокольчик.
Глава 4
Мои глаза отказывались открываться. Такое ощущение, что, пока я спала, кто-то их заклеил.
– Поторопись, – говорил голос мисс Фолторн. – Уже прозвенел звонок.
Я уставила на нее затуманенный взор.
– Твоя форма на стуле, – продолжила она. – Одевайся и спускайся к завтраку. На столе стоит кувшин. Умойся. Почисти зубы. Постарайся выглядеть презентабельно.
И с этими словами она ушла.
Как человек может быть таким переменчивым? – удивилась я.
Видимо, настроение этой женщины привязано к некоему внутреннему флюгеру, который беспорядочно крутится во все стороны. В один миг она почти нежна, а в следующий превращается в старую каргу.
Даже непостоянная Даффи, от которой я узнала эти умные слова, ни в какое сравнение не шла с этим циклоном.
Старый диван, набитый конским волосом, застонал, когда я сначала села, а затем встала на ноги. Моя спина ныла, колени онемели, шея болела.
Я уже предчувствовала, что это не будет красный день календаря.
Я заставила себя втиснуться в школьную форму, приготовленную мисс Фолторн: нечто вроде темно-синего шерстяного платья без рукавов с плиссированной юбкой, черные колготки, белую блузку. Венчали весь этот ужас галстук в диагональную желто-черную полоску – школьных цветов – и темно-синий блейзер.
Я скривилась, разглядывая свое отражение в серебряном чайном сервизе, стоявшем на приставном столике. Жуть, да и только! Я похожа на какую-нибудь леди в мешковатом купальном костюме со старых викторианских фотографий.
Я цапнула кусочек сахара и запила его кисловатым молоком из кувшина.
Жизнь – это боль! – подумала я.
И тут я вспомнила о трупе в комнате наверху и сразу приободрилась.
Приходила ли ночью полиция? Наверняка.
Вряд ли ситуация позволяет мне задавать вопросы, но ведь никто не запрещал держать глаза открытыми и ушки на макушке, не так ли?
…Я волновалась, что на меня будут пялиться, но никто даже не обратил внимания, когда я осторожно двинулась вниз по лестнице и притормозила на площадке. Откуда-то из глубины дома доносился шум девичьих голосов, одновременно разговаривавших и смеявшихся.
Не скажу, что моя кровь заледенела, но мне и правда стало не по себе. Общение с толпой – не самая сильная моя сторона: факт, который я окончательно осознала, когда меня исключили (несправедливо) из организации девочек-скаутов.
Мой случай обсуждался повсюду от кухни викария до солидного, обшитого панелями зала заседаний в лондонской штаб-квартире организации.
Но бесполезно. Кости, как кто-то там сказал, были брошены.
Я с горечью вспомнила, как мисс Делани сорвала нашивки с моих рукавов, а остальных девочек-скаутов заставили скандировать в унисон: «Позор! Позор! Позор! Позор!.. Позор! Позор! Позор! Позор!»
В этот миг я поняла, как сыны Израиля чувствовали себя, когда Бог изгнал их.
Долой патруль «Алый первоцвет»! И к черту их девиз: «Твори добро тайком». Я делала все, что могла, чтобы соблюдать этот их завет, но вряд ли моя вина, что все полетело в тартарары.
Судьба любит мелкие просчеты, как впоследствии сказал мне викарий, и воистину так. Никогда не искуплю я свои грехи.
– А ну-ка пошевеливайся, – сказала, прикоснувшись к моей руке, невысокая коренастая девочка, на носу которой красовались очки в черной оправе.
Я аж подпрыгнула от неожиданности. Эх, нервы ни к черту.
– Извини, – добавила она. – Я не хотела тебя пугать, но в Бодс пунктуальность превыше всего. В переводе на человеческий язык это означает, что если ты опоздаешь на завтрак, с тебя сдерут шкуру и приколотят ее гвоздями к двери чулана.
Я благодарно кивнула и продолжила спускаться по лестнице следом за ней.
– Де Люс Ф. С., – представилась я, воспользовавшись формулой Коллингсвуд.
– Знаю, – сказала девочка. – Мы уже наслышаны о тебе.
Я последовала за ней в большой зал – огромное помещение под скатной крышей из темного дерева; средневековый коровник с длинными столами. Шум оглушал.
Несколько суетливых раздатчиц еды, одетых в белое, раскладывали щедрые порции каши по тарелкам.
Я уселась с краю одного из столов и начала жадно поглощать завтрак.
При этом я осторожно осматривала помещение, делая вид, что вовсе этим не занимаюсь. Я новенькая, так что открыто пялиться – неприлично. Не то чтобы меня это сильно беспокоило…
Однако важно было не привлекать к себе внимания. Есть вероятность, что убийца жертвы в моем дымоходе сейчас находится в этой самой комнате.
Мне придется начать расследование на пустом месте. Я огляделась в поисках Коллингсвуд, но ее нигде не было. Наверное, ей разрешили отдохнуть после испытаний минувшей ночи.
Поскольку большинство девочек уткнулись в свои тарелки, рассмотреть их лица было нелегко. Я заметила, что за едой они продолжают быстро переговариваться, едва шевеля уголками ртов, отчего мне сложно было прочитать по губам – умение, которым я обладаю. Кроме того, мне не хотелось рассматривать их открыто.
Не требовалось особенной сообразительности, чтобы догадаться, какую сенсационную новость они обсуждают. В воздухе повис возбужденный гул.
Девочка постарше, сидевшая через два стола от меня, локтем толкнула свою соседку и указала подбородком на меня. Когда они обе увидели, что я их заметила, они быстро отвернулись.
Преподавательский состав, куда входили только женщины, сидел на возвышении в дальнем конце зала, взирая на пасущихся девиц.
В центре главного стола восседала мисс Фолторн. Склонив голову и сдвинув брови, она разговаривала с моложавой женщиной с прилизанными короткими черными волосами.
Порой случаются редкие бесценные моменты, когда ты не знаешь ни одного из присутствующих и можешь изучать без предубеждения или почти без предубеждения. Не зная даже их имена, можно создать мнение, основываясь исключительно на наблюдениях и ощущениях.
С первого взгляда можно было сказать, что все преподавательницы женской академии мисс Бодикот адски серьезны. Ни капли фривольности: ни смеха, ни губной помады.
Даже за едой они тихо переговаривались между собой с серьезностью суровых судей, несущих на своих плечах бремя правосудия.
Может ли кто-то из них оказаться убийцей?
В качестве простого упражнения я попыталась угадать, какие предметы они преподают.
Женщина с короткими седыми волосами, сидящая в дальней правой части стола, почти наверняка преподавательница французского. Ее рот с приподнятыми уголками, напоминающий лук Купидона, и этот особенный легкий изгиб ноздрей выдают человека, который говорит по-французски с колыбели. Ни одна англичанка не в состоянии так складывать губы во время разговора. Мне это стало известно в ходе наблюдений за мисс Леннокс – Шанталь Леннокс, живущей по соседству с домиком викария в Бишоп-Лейси. Муж Норман привез ее в Англию в качестве своего рода военного трофея.
Она жила на Монмартре и произносила это название в нос.
Рядом с ней сидела женщина с высокими скулами и рублеными чертами лица, ее окружала аура одиночества, и казалось, будто она существует в своем отдельном мире, под невидимым стеклянным колпаком.
«Печальная, – подумала я. – Одинокая и непопулярная».
Если судить по ее лицу, я первым делом подумала, что это Милдред Баннерман, оправданная мужеубийца. (Полезное слово, означающее «убийца мужа», которому меня научила Даффи.)
Но нет. Только вчера я видела школьную фотографию мисс Баннерман в галерее выпускниц. Не могла она постареть и превратиться в такую гарпию.
Мои глаза двигались вдоль стола и справа от мисс Фолторн наткнулись на милое личико эльфа: самая молодая преподавательница в академии – это же она та девушка с фотографии? Она казалась не намного старше сестрицы Фели, которой всего восемнадцать.
«Должно быть, она выглядит моложе своих лет», – подумала я.
Не желая выдавать свой интерес, я наблюдала за ней уголком глаза, ликуя при мысли, что завтракаю вместе с убийцей. Милдред Баннерман, наконец-то!
Остальные не представляли собой ничего особенного: заурядный набор носов и подбородков, глаз и ушей.
– Добро пожаловать в Бодс, – раздался голос над моим ухом.
Это оказалась та самая девочка, с которой я обменялась рукопожатием на лестнице.
– Ван Арк, – представилась она. – Мы уже знакомы. Я буду за тобой немножко присматривать поначалу. Я староста.
Она неторопливо осмотрела зал, словно высматривая хищников. Удовлетворившись тем, что сейчас мы в безопасности, она снова обратила внимание на меня.
– Скажи-ка, у тебя случайно нет сигаретки?
– Нет, – ответила я. – Не курю. А вам разрешают? Здесь?
Ван Арк хмыкнула.
– Конечно, нет. Мы прячемся в гальюне на третьем этаже.
– Не поняла?
– Гальюн. Нужник. Сортир. Белый друг…
– Параша, – добавила я.
– Параша! Ха! Хорошее словечко! – воскликнула она, подавившись кашей.
Ван Арк сотряс спазматический кашель, и ее лицо покраснело. Руки взлетели к горлу. Дыхание превратилось в хрипящее бульканье.
Я тут же поняла, что липкий комок каши перекрыл дыхательное горло ван Арк и что она в опасности.
Ее лицо уже начало темнеть.
Я вскочила на ноги и изо всех сил заколотила ее по спине – сначала ладонью, потом кулаками.
Нельзя было не заметить, что все окружающие, даже преподаватели, примерзли к своим стульям. Кроме меня, никто не шевелился. В зале воцарилось молчание.
Неожиданно ван Арк выкашляла отвратительный комок каши, и он с шумом плюхнулся на пол.
– Ты в порядке? – спросила я.
Она всасывала воздух огромными жадными глотками. Цвет ее лица прояснялся с каждой секундой.
Ван Арк скорчила гримаску.
– Нет, – прокаркала она, – но я справлюсь… Таков обычай. Старостам не позволено болеть.
Я уставилась на нее неверящими глазами. Это шутка?
– Если мы хотя бы насморк подцепим, с нас шкуру сдерут.
Она увидела, что я ей не поверила.
– Это правда, – прошептала она. – У них есть скотобойня. За шкафом в лазарете есть потайная дверца.
– И там с потолка свисают окровавленные крюки, – включилась я в игру.
Рыбак рыбака видит издалека. У нас с ван Арк намного больше общего, чем я могла подумать.
– Именно! – ответила она. – Мясные крюки и подставки с мясницкими ножами. А цыплятам они скармливают солому.
– Или то, что у них остается от приготовления каши, – добавила я, засовывая в рот полную ложку варева и с наслаждением его пережевывая.
Ван Арк втянула воздух, и ее глаза стали большими, как блюдца.
– О-о-о! – сказала она. – Как омерзительно!
И я поняла, что произвела на нее впечатление.
Тут ван Арк схватила салфетку и начала утирать мне губы, как будто я измазалась кашей.
– Ш-ш-ш, – сказала она, прикрывая рот и делая вид, что покашливает. – Дрюс наблюдает за нами. Она умеет читать по губам.
Как ни хотелось мне похвастаться моими собственными достижениями на этой ниве, я быстро приняла решение придержать пару трюков при себе. Иногда молчание – золото.
Через два стола от нас крупная девица, та самая, которая толкала соседку локтем, – должно быть, это и есть Дрюс, – открыто пялилась на нас.
Во всем зале на нас смотрела только она. Все остальные старательно отводили глаза, как всегда делают протестанты, когда сталкиваются с коллективным замешательством. Я заметила эту черту еще в детстве, и как мне кажется, она связана с известной страусиной реакцией. Католики, наоборот, расталкивали бы других, чтобы оказаться в первых рядах.
– Пойдем-ка отсюда, – предложила ван Арк. – Мне нужен глоток свежего воздуха. Давай. У нас есть еще несколько минут до следующего звонка.
Когда мы отодвинули стулья, я намеренно повернулась в сторону Дрюс и, делая вид, что разговариваю с ван Арк, четко проартикулировала слово «прелюбодейка».
Это мое любимое слово из Шекспира. Не такое длинное, как «диффамацировать» из «Бесплодных усилий любви», которому я отдавала предпочтение прежде, однако же достаточно сложное, чтобы дать понять Дрюс: когда дело доходит до чтения по губам, она не с салагой имеет дело.