– Задача трудная, – согласился Васильев. – Но для хорошего снайпера с классной пушкой вполне осуществимая.
– А пуля?
– О! – усмехнулся Колька. – Это и есть как раз самое интересное.
Он подтащил меня к ковру экспертов с Петровки:
– Гляди!
Я пригляделся. Указанный предмет больше всего напоминал бесформенный слиток серебра. Коим, собственно, и был.
– И что это?
– Это, – почему-то шепотом сообщил Васильев, – оболочка пули. Серебро, скорее всего заговоренное. Сообщает дополнительную скорость и так далее. А вот когда пуля подлетает к магической защите, в дело вступает сердечник. Угадай, из чего он был сделан?
– Сдаюсь, – немедленно сказал я.
– Сталь, – торжествующе заявил Колька. – По первым тестам наподобие оказавшаяся похожей на...
– Подкову, – закончил я за него.
Васильев кивнул:
– И скорее всего фаворита скачек.
– Неоднократного фаворита, – подтвердил Васильев. – И я даже могу сказать, какого именно.
И только сейчас я начал что-то понимать.
– Блестящий?
– Угу.
– Так, ты думаешь, это тот самый...
Колька снова кивнул.
– Произнести вслух это еще никто не осмелился, – сказал он. – При высоком начальстве. Сам понимаешь. Громы и молнии падут на голову принесшего дурную весть. Но большинство тех, у кого извилины еще не совсем атрофировались, похоже, уже сообразили. Больно рожи у всех унылые.
– Тот самый киллер, который убрал Пятновского, – задумчиво произнес я.
– А также еще семерых с высокой вероятностью, – дополнил Васильев. – Тот же почерк, а главное – такое же отсутствие всех и всяческих следов.
– Капитально?
– Напрочь. Чердак слегка припорошен индийской пылью, но это он перестраховался. А так – ни единого следа. Блин, половина ребят в отделе на полном серьезе предполагает, что это какое-то поту-, нет, третьестороннее существо.
– Жаль, покойника допросить нельзя, – вздохнул я.
– Допросишь тут. – Колька кивнул вбок, где, в стороне от общей кучки, сгруппировались: тип в сером пальто – похоже, адвокат покойного – и «безутешные близкие друзья» – типичные преуспевающие волшебники в зеленых бархатных кафтанах и с непременным атрибутом до пупа. «У Лукоморья дуб зеленый, златая цепь на дубе том».
– Право души на спокойное посмертие, Декларация прав усопших и так далее, – злобно проворчал Васильев. – Тот, небось, уже в аду новоселье справляет – по нему давно персональный котел смолой обливался, а эти тут – бдят. А то как бы покойник чего лишнего не сболтнул, мозги-то у него вон – на полковра. Нет, честное слово, в глубине души я этому киллеру сочувствую. Он ведь за нас нашу работу делает, причем намного радикальнее и эффективнее.
В общем я был с Колькой вполне солидарен, хотя в данном конкретном случае допрос усопшего ничего не дал бы. Что он мог заметить – под каким углом ему пуля в череп вошла?
– А может, это апсихик? – предположил я.
– Чушь, – решительно сказал Колька. – У апсихика нет души, но отпечаточки он как раз из-за этого оставляет совершенно неповторимые. Нет, родной. Правда, боюсь, куда проще и куда ужаснее. Это теневик.
Я открыл было рот, чтобы возразить, – и закрыл его, так и не сказав ничего.
Кто может с полверсты влепить заговоренную пулю в голову черного колдуна и раствориться, не оставив никаких следов? И, заметим – абсолютно не опасаясь посмертного возмездия покойничка? Только человек с теневыми способностями в магии, проходивший службу в спецчастях. Егеря, десант, погран... Господи, да мало ли у нас было (и осталось) спецчастей, где позарез нужны теневики?
А архив Пятого управления после Августа растворился в небытии еще покруче, чем наш киллер с места преступления. Не будешь же перетряхивать всех, кто служил в спецчастях за последние... Даже если отбросить всех полуэльфов, оборотней и прочих... а ведь на нелюдь и на нечисть списки были все в том же пятом архиве, вот и гадай, кто из них кто... Да и к тем спискам, что есть, военные в жизни никого не допустят, удавятся, но не допустят, а скорее – сами кого хошь удавят.
А наугад ловить – до Страшного суда не поймаем.
Картина, представшая перед моим внутренним взором, была настолько уныла и безрадостна, что я не выдержал и застонал.
– Да ладно тебе.
– Так ведь труп-то на моей земле! – провыл я. – Значит, «глухаря» этого на меня повесят. А до конца квартала две недели осталось, и фиг я за эти две недели успею раскрываемость исправить. Хорошо еще, если одна только премия мимо пролетит, а ведь можно и выговор схлопотать.
– Да ладно тебе, – повторил Колька. – Как будто на тебя одного повесят. Все мы на этом деле висеть будем, одна наша следственная бригада чего стоит – Никодимов и Колесник во главе, чуешь, какие зубры в дело пошли. А еще РУБОН, а еще Петровка, а еще хранители параллельное расследование вести будут. Кто уж тут какой-то райотделовский опер по особо грешным – так, ноль без палочки. Все, все на одном глаголе повиснем. Ну когда тебе еще случай представится в такой компании концы отдать?
– А не пошли б вы все? – уныло предложил я.
Колька внезапно расхохотался.
– Чего это ты? – насторожился я.
– Да так, – все еще продолжая смеяться, выдавил он. – Вспомнил. Иду я третьего дня по 14-му отделению, дело одно на доследование волоку, а навстречу мне Серега Ухин, ну, помнишь, черный такой... да знаешь ты его, мы еще зачет по метанию вместе с ним сдавали!.. так вот, идет он мне навстречу, а рожа у него ну точь-в-точь как у тебя – аллегория на тему вселенской печали.
– И?
– Ну я и спрашиваю, чего, мол, Серый, ходишь смурной, словно упырь пережаренный, посетителей распугиваешь?
– А он?
– Да вот, говорит, понимаешь, такое дело. Маньяк у меня на участке завелся. Да не простой, а оборотень.
– И?
– Ну вот я спрашиваю, много, мол, народу загрыз? А он мнется чего-то. Да как, говорит, сказать, не так чтобы.
Мне стало интересно. Слухами земля полнится, но о маньяке-оборотне на соседнем участке я еще не слыхал. Хотя, по идее, уже должен был бы.
– Ну я его дальше пытаю, – продолжал Колька, – как он нападает, что с жертвами делает: на части разрывает, кровь пьет или какие-то органы пожирает? Что экспертиза говорит – волк или кто? А Серый вдруг из трупно-зеленого красным делается и тихо так бормочет – да нет, не волк. Бобер он. Деревья он грызет и ножки у скамеек. Уже одиннадцать скамеек обрушил.
И тут я расхохотался. Так, словно угодил в облако «щекотала». Слезы брызнули из глаз, в горле запершило, я согнулся и едва не упал.
На меня начали оглядываться. Кто-то из больших начальников, полуобернувшись, возмущенно цыкнул – как, мол, можно смеяться в такой момент, когда... А я все никак не мог остановиться.
Наконец я все-таки разогнулся и увидел, что Васильев, хотя и из последних сил, сдерживается, очевидно, заготовив кое-что напоследок.
– Вот, – заметил он. – И я тогда заржал точно так же. А Серега печально посмотрел на меня и изрек: «Да, тебе смешно, а мне его ловить».
ГЛАВА ПЕРВАЯ,
или О воздействии тяжелых металлов
на организм
Валентин Зорин, воскресенье, 13 июня
Когда я открыл глаза, за окном мелькали какие-то тени. Я спросонок не сразу понял, что это. Потом до меня дошло, и я витиевато выругался. Соседи сверху опять вышвыривали на улицу мусор.
Не повезло мне с соседями. Со всех сторон не повезло. А со всех сторон – это значит, сверху, снизу и справа, потому что слева у моей однокомнатки соседей нет. И не было. И не будет, потому что стоит наш дом впритык к заповедному парку, на который единственное в комнате окно, к сожалению, не выходит.
Снизу у меня живут тихие алкоголики. Проблем от них только две. Во-первых, у них пережидают потраву и экзорцизм тараканы и мелкие бесы, чтобы потом расползтись обратно по облюбованным квартирам. А во-вторых, раз в месяц, получив пособие, кажется, по инвалидности, эта парочка надирается до обмороков и следующие сутки оглашает дом протяжными похмельными стонами, которые сделают честь любому привидению.
Справа у меня живут... не знаю, кто, но живут. Если следователь по особо грешным делам ангельского благочиния не знает, кто живет у него за стеной, – это о чем-то говорит, да? А чтобы вам стало понятнее – у меня кровать к внешней стене приставлена из-за таких вот соседей.
А сверху у меня живут простые раешные склочники. Вечно они что-нибудь утворят. То уйдут в гости, оставив на плите кастрюлю картошки (вызов пожарных и невыветриваемый запах гари). То зальют всех соседей внизу, начиная с меня и до первого этажа включительно (долго и матерно выпроваживали приблудного водяника). То еще что. Пару дней назад вот купили своему отпрыску набор юного колдуна. Отпрыск доигрался. Теперь предметы из набора один за другим пролетали мимо моего окна, и полет их я мог наблюдать совершенно отчетливо – на модные супротивсолнечные чары денег нет, а занавесочки-шторочки меня еще в школе приучили считать мещанским пережитком.
Прижать бы эту семейку к ногтю... а как? Козырять удостоверением – глупо; тоже мне, особо грешное дело – под окнами мусорить. А на простое увещевание им... как троллю до поэзии.
Пока я, тихо шипя, поднимался с постели, поток колдовского инвентаря прервался, и соседи принялись орать. Не хуже павлинов, доложу я вам, только менее мелодично. Под эти вопли я и взялся варить себе кофе.
Соорудить чашку настоящего кофею в условиях мелкогабаритной жилплощади со спорадической водоподачей – искусство, до сих пор не воспетое по причине своей редкости и малоприменимости. Поэтому я ограничился суррогатом – молотым жареным ячменем, которому хитрые литовские маги придали аромат бразильского кофе. «Хитрые» в данном случае – не комплимент, а оскорбление, потому что вызванный по закону подобия запах оставался... простите за каламбур, плохим подобием. Зато в чашке разогретой минералки порошок растворился мгновенно, издав на прощанье тихое шипение.
Допивая кофе, я включил эфирник. Выпуклая хрусталина поморгала мне с минуту, потом решила, что глазки ответственному работнику строить не след, и заработала в полную силу.
Чудеса современной магии, чудеса магии... Ну что нормальному человеку в этих чудесах? С тех пор, как Иконников обнаружил, что хрустальная линза с успехом заменяет хрустальный шар, эфирники появились чуть ли не в каждом доме. Несмотря на вечные во времена Стройки проблемы – то с хрусталем перебои, то с полировкой... И что – стали люди от этого счастливее? Ничуть. Все жаловались, дескать, смотреть нечего, одни молебны. Теперь у меня восемь программ в эфирнике, не считая попадающих ко мне по ошибке, наводками от соседей с восьмого этажа, поставивших себе тарелку. Я бы и сам польстился, но вы знаете, сколько сейчас стоят золотые яблочки?
А смотреть все равно нечего.
Остановился я, как всегда, на новостях. Премиленькая девушка (судя по ушам, в ней была изрядная доля дивьей крови) щебетала что-то в микрофон, а за ее спиной горели развалины и команда деловитых карл под басовитое уханье разгоняла слетевшихся саламандр. Что-то где-то опять взорвали.
Страсть как любят у нас это дело. Куда ни глянь – что-нибудь да взорвано. Традиция такая. Еще с тех пор, когда немытые монахи с горящими глазами метали глиняные кувшины с джиннами под кареты случайно проезжающих мимо царей. Ну и нынешние... гордо несут эстафетную палочку. То кавказские орки, то эльфы-отделенцы, то оставшиеся без работы гномы-шахтеры, то бандиты всех видов и мастей. А разбираться – правильно, благочинию. Кому же еще. Я, правда, в последнее время окончательно перестал понимать, на кой бес это нам-то занадобилось.
Миленькая девушка пропала из линзы, ее место занял комментатор – в кафтане от Георгия Урманова. Интересно, за что ему платят такие деньги? Или кафтанчик казенный и сдается бабушке-гардеробщице под противомольные чары после каждой передачи? Не верится что-то.
– Только что к нам в студию поступила эфирограмма с пометкой «срочно». Решительным успехом увенчалась очередная антитеррористическая операция российских войск на Северном Кавказе. Внезапным ударом уничтожена орочья банда, длительное время наводившая ужас на окрестности селения Назг-аул...
Я не сдержался, хихикнул. Как меня радует эфирная болтовня – передать не могу. Антитеррористическая операция войск – надо же! Это же какая должна быть банда, что на нее... ага, 28-й отборно-десантный полк послали? Эх, мне бы в подчинение десантный полк – я бы живо Москву вычистил от всякой швали, невзирая на пятую графу и красивые глаза. Правда, городской голова был бы недоволен. А без головы у нас ничего не делается... городского, я имею в виду!
Однако пора и на работу. Так, все взял? Кафтан форменный напялил, папку якобы с бумагами (на самом деле все документы я оставляю на работе, еще не хватало дома себе голову забивать, но папку ношу для солидности)... ага, корочку-то!
Я бережно опустил берестяной свиток в нагрудный карман. Ладно, что службу мне без него нести трудновато, но платить за портал мне вовсе не улыбалось. Сотрудникам благочиния проход в общественные порталы бесплатный, однако без корочки меня не пропустят ни защитные чары, ни охранник. Собственно, охранники меня могли бы и запомнить – шляюсь я из Подольска в Москву и обратно каждый божий день – но они же тролли, и мозгов у них на это не хватает.
Как на работу не хочется – сил нет. Наверное, неспроста.
Я пошарил по карманам, достал колоду карт. Не игральных, а гадальных. Известно же – хоть раз сыграл колодой, и все, нагадать на ней только свою смерть можно: как все карты в крови, тут тебе и смерть пришла.
– На взгляд, на слух, на нюх, на трех волхвов и семь волков, – пробормотал я простенький наговор и, не глядя, снял.
Верхней картой вышел туз пик. Нет, положительно, неудачный у меня сегодня будет день! А что вы хотите – рабочее воскресенье, тринадцатое число...
Всеволод Серов, пятница, 11 июня
Гром, в миру более известный как брат... пардон, теперь уже господин Тандыров, обитал в чистеньком белом двухэтажном флигелечке, приткнувшемся аккурат посреди законных полковничьих соток. Вообще-то отставному инквизитору землицы могли бы отвалить и поболе, но сам Гром по этому поводу философски заметил: «Мне ее что, пахать?»
И то верно.
Я подергал за шнурок колокольчика. Дверь отворилась, и на порог выглянула криво обструганная двусаженная коряга.
– Ты еще не в камине? – искренне удивился я.
Дворецкий пропустил мое замечание мимо ушей, которых у него, кстати, и не было. Чудо големотехники называется.
– Как прикажете доложить о вас, сэ-эр?
– Передайте, что пришло большое гнездо, – буркнул я.
– Извольте подождать, сэ-эр, – исключительно по-английски проскрипел дворецкий.
– Серов, это ты? – донесся одновременно голос Грома откуда-то изнутри. – Пропусти его, Дуремар.
Коряга посторонилась:
– Прошу вас, сэ-эр.
– А рожок для обуви у вас найдется? – поинтересовался я, переступая через порог.
– Да, сэ-эр. Рядом со стойкой для обуви. Справа, сэ-эр.
Я нацепил пушистые домашние тапочки и, осторожно ступая по ковру, прошел в гостиную.
Однако!
– Хорошо, что зашел, Сева, – небрежно заметил Гром. – Ты садись, садись. У меня тут, видишь, перестановка небольшая.
– Да уж.
С момента моего последнего визита – а это было всего неделю назад – с гостиной действительно произошли изменения. Если раньше она была похожа на благопристойную немецкую пивную, куда захаживает по вечерам десяток-другой окрестных бюргеров, то теперь это напоминало... это очень напоминало внутренности эльфийского чайного домика. И сидящий на полу перед лакированным столиком хозяин в шелковом халате прекрасно вписывался в интерьер.
– А куда садиться-то? – поинтересовался я.
– А прямо на пол и садись! – предложил Гром. – Или ложись, это уж как тебе удобнее. В ногах, знаешь ли, правды нет. Чай вон бери, свежий, только что заварили.
Я осторожно прикоснулся к тонкой фарфоровой чашечке, настолько хрупкой, что больше всего напоминала мыльный пузырь, зачем-то раскрашенный под гжель, поднес ко рту, принюхался – пахло чаем – и осторожно прикоснулся губами к светло-синей жидкости.